Автобиография

– Послушай, – оскорбленно заметил Арчи, – какой смысл мне все это готовить? С тем же успехом ты можешь вообще не есть.

По невежеству мне казалось, что постоянные рвоты опасны для нашего будущего ребенка – он ведь мог умереть от голода. Ничего подобного! Несмотря на то что меня рвало до самого последнего дня, я произвела на свет здоровую девочку весом три килограмма восемьсот пятьдесят граммов, а сама, хоть, казалось, не могла удержать в себе ни крошки съеденного, набрала все же больше, чем потеряла потом при родах. Все это напоминало мне девятимесячное морское путешествие – к ним я за всю жизнь так и не приспособилась. Когда Розалинда родилась, я увидела склонившихся надо мной доктора и медсестру и услышала, как доктор сказал: «Ну вот, у вас дочь, все в порядке», а медсестра сладко прощебетала: «Ой, такая прелестная девчушка!» Я же со всей серьезностью ответила: «Меня больше не тошнит. Какое счастье!»

В предшествовавший этому событию месяц мы с Арчи яростно спорили о том, как назвать будущего ребенка и кого мы больше хотим – мальчика или девочку. Арчи был решительно настроен на девочку.

– Мне не нужен мальчишка, – говорил он, – потому что я знаю, что буду ревновать, ревновать тебя к нему, потому что ты будешь уделять ему много внимания.

– Но девочке я буду уделять внимания ничуть не меньше!

– Это не одно и то же.

Расходились мы и в вопросе об имени. Арчи хотел назвать дочь Инид, я – Мартой. Тогда он предложил Элен, я – Хэрриет. И только когда она родилась, мы сошлись на имени Розалинда.

Знаю, что все матери помешаны на своих младенцах, но должна сказать – притом что вообще-то нахожу всех новорожденных уродцами – Розалинда действительно была прелестным ребенком. Копна темных волос делала ее похожей на краснокожего индейца: она не имела ничего общего с розовым голеньким существом, какое обычно являет собой новорожденный и которое всегда вызывает столь тягостное ощущение. С самых первых дней Розалинда производила впечатление ребенка веселого, но с твердым характером.

У меня была чудесная патронажная сестра, которой решительно не нравились порядки, заведенные в нашем доме. Розалинда, разумеется, родилась в Эшфилде. В те времена женщины не рожали в роддомах; все акушерские услуги вместе с уходом стоили тогда пятнадцать фунтов, что представляется мне теперь, по прошествии времени, совершенно разумной платой. По маминому совету, я оставила патронажную сестру еще на две недели, чтобы она как следует обучила меня уходу за ребенком, а также чтобы иметь возможность съездить в Лондон подыскать жилье.

Вечер накануне появления Розалинды на свет прошел очень забавно. Мама и сестра Пембертон являли собой воплощение Женщин при исполнении Священного Обряда Рождества: счастливые, озабоченные, преисполненные сознания собственной значимости, они бегали туда-сюда с простынями и приводили все в состояние полной готовности. Мы с Арчи слонялись по дому, немного оробевшие, очень взволнованные, словно дети, не уверенные в том, что им следует при сем присутствовать. Позднее Арчи признался мне, что в тот вечер не сомневался: если я умру – это будет его вина. Я тоже догадывалась, что могу умереть, и весьма сожалела, что это не исключено, потому что мне очень нравилось жить. Но на самом деле пугала просто неизвестность. И возбуждала. Всегда волнуешься, делая что-то впервые.

Настало время подумать о будущем. Я оставила Розалинду в Эшфилде под присмотром все той же сестры Пембертон, и отправилась в Лондон, чтобы подыскать: а) жилье, б) няню для Розалинды и в) служанку, которая присматривала бы за домом или квартирой, которую мы снимем. Последняя задача никакой сложности не представляла, так как за месяц до рождения Розалинды не кто иной, как моя дорогая девонширская Люси примчалась прямо из Женской вспомогательной службы ВВС, запыхавшаяся, добросердечная, переполненная чувствами и, как всегда, надежная. «Знаю, знаю, – сказала она, – слышала, что вы ждете ребенка – я к вашим услугам. Как понадоблюсь – только позовите».

Посоветовавшись с мамой, я решила, что Люси надо назначить жалованье гораздо большее, чем когда бы то ни было платили поварихе или горничной. Я положила ей тридцать шесть фунтов в год – немыслимая по тем временам сумма, но Люси стоила ее, и я была в восторге, что она снова у нас.

Едва ли не самой трудной в мире задачей было в то время, спустя почти год после окончания войны, найти жилье. Сотни молодых супружеских пар прочесывали Лондон в поисках хоть чего-нибудь подходящего по сходной цене. К тому же обычно требовалось внести плату вперед. Словом, решить проблему жилья было весьма непросто. Сначала мы сосредоточились в своих поисках на меблированных квартирах. Арчи еще не окончательно решил, чем заняться. Сразу же после демобилизации он собирался поступить на службу в одну из фирм Сити. Я уже забыла фамилию его тогдашнего начальника, буду для удобства называть его мистером Гольдштейном. Это был крупный желтый мужчина. Когда я спросила Арчи, какой он, первое, что он мне ответил, было: «Он очень желтый. Еще он толстый, но главное – очень желтый».

В то время фирмы Сити охотнее других предлагали работу молодым демобилизованным офицерам. Зарплата у Арчи должна была составлять пятьсот фунтов в год. Я все еще получала сто фунтов по дедушкиному завещанию. У Арчи было пособие и кое-какие сбережения, что давало еще фунтов сто. Не густо даже по тем временам, тем более что цены на жилье и питание подскочили невероятно. Яйцо стоило восемь пенсов – для молодой семьи не шутки. Но поскольку мы никогда не рассчитывали разбогатеть, мы не очень тревожились и по поводу своей бедности.

Сейчас, вспоминая об этом, я удивляюсь, как при таких скромных доходах мы намеревались держать няню и прислугу, но в то время без них никто не мыслил себе жизни, и это было последнее, от чего мы решились бы отказаться. Нам бы, к примеру, тогда не пришло в голову завести машину. Машины были только у богатых. Как-то на исходе беременности, стоя в очереди на автобус, из-за тогдашней своей неуклюжести получая пинки со всех сторон – мужчины не отличались особой учтивостью – и глядя вслед проносящимся мимо автомобилям, я подумала: как было бы здорово завести когда-нибудь собственный автомобиль!

Помню, один из друзей Арчи заметил с горечью: «Нельзя никому разрешать заводить машину, пока у всех не будет серьезной работы». Я не была с ним согласна. Мне всегда приятно видеть, что кому-то повезло, кто-то богат, у кого-то есть драгоценности. Разве детишки на улице не прилипают, расплющив носы, к окнам, чтобы посмотреть на дам в бриллиантовых диадемах, танцующих на балу? Кто-то же должен сорвать куш в тотализаторе. А если выигрыш составляет всего фунтов тридцать, кого этим удивишь? Калькуттский тотализатор, ирландский, теперь еще футбольный – это все так романтично! Тем же можно объяснить и толпы людей, глазеющих на выходящих из машин кинозвезд, прибывших на премьеру фильма. Для зрителей они – то же, что их героини в прекрасных вечерних платьях, загримированные до зубов и окруженные романтическим ореолом. Кому нужен скучный серый мир, где нет ни богатых, ни знатных, ни красивых, ни талантливых. Когда-то люди часами простаивали на месте, чтобы только взглянуть на короля или королеву; в наши дни они, разинув рты, глазеют на поп-звезду, но в принципе это одно и то же.

Как я уже сказала, в порядке обязательного по тем временам расточительства мы собирались нанять няню и прислугу, но об автомобиле и не помышляли. Если мы ходили в театр, то только в задние ряды партера, за креслами. Я обязана была иметь одно вечернее платье, лучше черное, чтобы не бросалась в глаза прилипшая к подолу грязь, если погода выдавалась дождливой и слякотной. По той же причине, разумеется, я всегда носила черные туфли. Мы никогда не ездили в такси. Существуют разные способы тратить деньги, равно как и делать что бы то ни было другое. Не утверждаю, что наш был лучшим. Или худшим. Мы позволяли себе не слишком много роскоши, только весьма простую пищу, одежду и прочее. С другой стороны, у людей было тогда больше свободного времени – времени для размышлений, чтения, любимых занятий, увлечений. Думаю, мне посчастливилось, что моя молодость пришлась на те времена: мы чувствовали себя гораздо свободнее, не испытывали постоянной озабоченности и никуда не спешили.