Автобиография

Это тем более глупо, что обычная светская жизнь не вызывает у меня никакой робости. Я не люблю больших приемов, но могу ходить на них, и то, что я там испытываю, вряд ли называется робостью. Это скорее ощущение – не знаю, все ли авторы его испытывают, но, думаю, многим оно знакомо – словно я изображаю из себя что-то, чем в действительности не являюсь, потому что даже и теперь я не чувствую себя настоящим писателем. Может быть, в тот вечер я немного напоминала своего внука Мэтью, который в двухлетнем возрасте, спускаясь по лестнице, успокаивал себя, приговаривая: «Это Мэтью, он спускается по лестнице». Приехав в «Савой», я тоже сказала себе: «Это Агата, она притворяется преуспевающей писательницей, идет на большой прием в свою честь и делает вид, что что-то из себя представляет. Сейчас будет произносить речь, чего делать не умеет, то есть будет заниматься не своим делом».

Как бы то ни было, встретив отпор, я поджала хвост и стала бродить по коридорам «Савоя», пытаясь собрать все свое мужество, чтобы вернуться и сказать, как леди Маргот Асквит: «Вот, это я!» К счастью, меня выручила милая Вериги Хадсон – главный менеджер Питера Сондерса. Она не могла удержаться от смеха, как и Питер, и они долго надо мной потешались. Итак, меня ввели, заставили разрезать ленточки, целоваться с актрисами, изображать улыбку до ушей, жеманиться и переносить удары по самолюбию: прижимаясь щекой к щеке какой-нибудь молоденькой хорошенькой актрисы, я знала, что на следующий день это будет показано в новостях: она – красивая и естественная в своей роли, я – откровенно ужасная. Ну что ж, так самолюбию, наверное, и надо!

Все прошло хорошо, хоть и не так хорошо, как если бы царица бала обладала хоть небольшими актерскими способностями и смогла получше сыграть свою роль. Во всяком случае, моя речь не стала для меня катастрофой. Я произнесла всего несколько слов, но ко мне отнеслись снисходительно: люди подходили и говорили, что было «очень мило». Я, конечно, не настолько самонадеянна, чтобы этому верить, но, думаю, они не так уж кривили душой. Наверное, они простили мою неопытность, поняли, что я очень старалась, и проявили доброту. Нужно заметить, что моя дочь придерживалась иного мнения. Она сказала: «Мама, тебе надо было заранее приготовить что-нибудь подходящее». Но она – это она, а я – это я, и домашние заготовки иногда приводят меня к более страшной катастрофе, чем надежда на экспромт, когда, по крайней мере, можно рассчитывать на рыцарское великодушие слушателей.

Глава третья

Несколько лет назад мы гостили в нашем посольстве в Вене, когда его посетили сэр Джеймс и леди Боукер. Эльза Боукер всерьез взялась учить меня, как вести себя во время предстоявшего интервью.

– Ну, Агата, – воскликнула она с иностранным акцентом своим восхитительным голосом, – я вас не понимаю. Будь я на вашем месте, я бы радовалась и гордилась. Я бы им сказала: «Да, да, заходите, садитесь, пожалуйста! То, что я сделала, замечательно, я знаю. Я лучший автор детективных романов на свете. И этим горжусь. Да, да, разумеется, я вам все расскажу. Я очень талантлива! Я в восторге!» Если бы я была на вашем месте, я бы чувствовала себя талантливой, я бы чувствовала себя такой талантливой, что без умолку об этом говорила бы.

Я от души рассмеялась и ответила:

– Как бы я хотела, Эльза, на ближайшие полчаса поменяться с вами местами. Вы бы дали прекрасное интервью, и репортеры носили бы вас на руках. А я совершенно не умею вести себя на публике.

В основном мне хватало ума не появляться на публике без крайней необходимости, разве что своим отсутствием я могла кого-то обидеть. Если вы чего-то не умеете, гораздо разумнее и не пытаться, не вижу причин, почему бы этим правилом не руководствоваться и писателям – не нужно пользоваться чужим инструментом. Есть профессии, для носителей которых общественное лицо важно – например, актеры или политические деятели. Дело же писателя – книжки писать, это другая профессия.

Третья пьеса, которая должна была пойти в Лондоне (в то же самое время) – «Паутина». Я написала ее специально для Маргарет Локвуд. Питер Сондерс попросил меня встретиться с ней и поговорить. Ей понравилось, что я собираюсь написать для нее пьесу, и я спросила, какого рода роль она хотела бы сыграть. Не задумываясь, она ответила, что ей надоело играть злодеек в мелодрамах – в последнее время она снялась во множестве фильмов в роли «роковой женщины». Ей хотелось бы теперь сыграть в комедии. Думаю, она была права, потому что обладала большим комедийным даром, равно как и драматическим. Она прекрасная актриса с великолепным чувством ритма, что позволяет ей возвращать тексту его истинную значимость.

Я с удовольствием писала роль Клариссы в «Паутине». Мы были не уверены в названии, колебались между «Кларисса обнаруживает тело» и «Паутиной», но остановились на «Паутине». Спектакль шел больше двух лет, и мне это было очень приятно. Когда Маргарет Локвуд вела полицейского инспектора по садовой дорожке, она была бесподобна!

После этого я написала пьесу под названием «Нежданный гость» и еще одну, которая не имела успеха у публики, но мне нравилась. Спектакль по этой пьесе назывался «Вердикт» – плохое название. Я назвала пьесу «Не растут в полях амаранты» – по строке Уолтера Ландора: «Не растут амаранты по эту сторону могилы…» Я до сих пор считаю, что это лучшая моя пьеса после «Свидетеля обвинения». И провалилась она, полагаю, лишь потому, что не была ни детективом, ни боевиком. Да, это пьеса об убийстве, но смысл ее в том, что идеалисты опасны: они легко губят тех, кто их любит. В ней поставлен вопрос: где тот предел, за которым недопустимо жертвовать, нет, не собой, а теми, кого любишь, в кого веришь, даже если они не платят тебе взаимностью?

Из моих детективных книг, пожалуй, больше всего я довольна двумя – «Кривым домишкой» и «Испытанием невиновностью». К своему удивлению, перечитав недавно «Двигающийся палец», я обнаружила, что он тоже недурен. Великое испытание перечитывать написанное тобой семнадцать-восемнадцать лет назад. Взгляды меняются, и не все книги это испытание выдерживают. Но иные выдерживают.

Одна индийская корреспондентка, интервьюировавшая меня (и, надо признать, задававшая массу глупых вопросов), спросила: «Опубликовали ли вы когда-нибудь книгу, которую считаете откровенно плохой?» Я с возмущением ответила: «Нет!» Ни одна книга не вышла точно такой, как была задумана, был мой ответ, и я никогда не была удовлетворена, но если бы моя книга оказалась действительно плохой, я бы никогда ее не опубликовала.

И все же «Тайна Голубого экспресса» близка к этому определению. Перечитывая ее, вижу, как она банальна, напичкана штампами, вижу, что сюжет ее неинтересен. Многим, к сожалению, она нравится. Не зря говорят, что автор – не судья своим книгам.

Как печально будет, когда я не смогу больше ничего написать, хоть и понимаю, что негоже быть ненасытной. В конце концов, то, что я в состоянии писать в свои семьдесят пять, уже большая удача. К этому возрасту следовало бы удовольствоваться сделанным, угомониться и уйти на покой. Признаюсь, у меня возникала мысль уйти на покой в этом году, но тот факт, что моя последняя книга продается лучше, чем любая предыдущая, оказался неодолимым искушением: глупо останавливаться в такой момент. Может быть, отодвинуть роковую черту к восьмидесяти?

Я с большим удовольствием пережила вторую молодость, наступающую, когда заканчивается жизнь чувств и личных отношений и вдруг обнаруживаешь, скажем, лет в пятьдесят, что перед тобой открыта полноценная новая жизнь, наполненная размышлениями, открытиями, чтением. Вдруг понимаешь, что теперь посещать художественные выставки, концерты, оперу так же увлекательно, как в двадцать или двадцать пять. Какое-то время назад все силы уходили на личную жизнь, теперь ты снова свободна и с удовольствием оглядываешься вокруг. Можно наслаждаться отдыхом, можно наслаждаться вещами. Ты еще достаточно молода, чтобы получать удовольствие от путешествий по новым местам, хотя уже и не так непритязательна в отношении бытовых условий, как прежде. В тебе словно происходит прилив жизненной энергии и новых идей. Но следом идет расплата надвигающейся старостью: у тебя почти постоянно где-нибудь что-нибудь болит – то прострел в пояснице, то всю зиму мучает ревматизм шейных позвонков так, что повернуть голову – сущая мука, то артрит в коленках не дает долго стоять на ногах и спускаться под гору – все это неотвратимо, и с этим нужно смириться. Зато именно в эти годы острее, чем когда бы то ни было в молодости, испытываешь признательность за дар жизни. Это сродни реальности и насыщенности мечты – а я все еще безумно люблю мечтать.