Автобиография

– Ничего не могу с собой поделать, – упорствовала я. – Чувствую запах газа.

Я вызывала строителей и газовщиков, они ползали на животах, нюхали под кроватью и в конце концов заявили, что мне все мерещится.

– Конечно, если здесь что-то и есть, леди, хоть мой нос ничего не чувствует, – сказал газовщик, – так это, может быть, дохлая мышь или дохлая крыса. Хотя крыса вряд ли, крысу я бы учуял, а мышь, может, и есть. Очень маленькая мышка.

– Не исключено, – согласилась я, – но если так, то это очень дохлая маленькая мышка.

– Надо поднять доски.

Подняли доски – никакой мышки не нашли, ни большой, ни маленькой. Но что бы то ни было, газ ли, дохлая ли мышь, запах не исчезал. Я продолжала вызывать строителей, газовщиков, водопроводчиков – всех, кто, как мне представлялось, может как-то помочь. В конце концов все они стали смотреть на меня с ненавистью. Я всем надоела – Максу, Розалинде, Карло, все они называли это «мамиными выдумками». Но мама-то знала, как пахнет газ, и продолжала стоять на своем. Едва не доведя всех до помешательства, я все же доказала свою правоту. Оказалось, что под полом нашей спальни проходила старая, давно не используемая газовая труба, из которой понемногу продолжал течь газ. На чей счет этот газ тек, никто сказать не мог – в нашем доме даже газового счетчика не было, но как бы то ни было, он тек по заброшенной трубе и проникал в нашу спальню. Я так гордилась своей победой, что на какое-то время стала просто невыносимой и больше чем обычно задирала нос.

Перед тем как купить дом на Шеффилд-террас, мы с Максом приобрели еще один, за городом. Нам нужен был небольшой домик или деревенский дом, потому что каждый раз ездить на выходные в Эшфилд и обратно было невозможно. Если бы мы имели загородный дом неподалеку от Лондона, это решило бы все проблемы.

У Макса было два любимых места в Англии – окрестности Стокбриджа, где он провел детство, и пригороды Оксфорда. Время, проведенное в Оксфорде, он считал самым счастливым в жизни. Там все было ему знакомо, и он очень любил Темзу. Поэтому в поисках дома мы ездили вдоль реки туда-сюда. Искали в Горинге, Уоллингфорде, Пэнбурне. На берегу реки дом найти оказалось трудно, так как это были либо грандиозные сооружения в позднем викторианском стиле, либо небольшие деревенские дома, полностью затапливаемые зимой.

Наконец я увидела объявление в «Тайме». Это случилось за неделю до нашего очередного отъезда в Сирию.

– Посмотри, Макс, – сказала я, – в Уоллингфорде продается дом. Помнишь, как нам понравилось в Уоллингфорде? А что если это один из домов на берегу? Когда мы там были, ни один из них не продавался.

Мы созвонились с агентом и бросились в Уоллингфорд.

Это оказался восхитительный дом в стиле эпохи королевы Анны, расположенный, правда, близко к дороге, но позади был сад и отделенный от него каменным забором огород – даже слишком большой для нас, а ниже – то, о чем всегда мечтал Макс: луга, расстилающиеся до самой реки. И река здесь, приблизительно в миле от Уоллингфорда, была очень хороша. Дом состоял из пяти спален, трех гостиных и замечательной кухни. Из окна одной гостиной сквозь пелену дождя виднелся потрясающий кедр, ливанский. Он стоял на лугу, луг подступал к самой изгороди неподалеку от дома, и я подумала, что за изгородью мы устроим лужайку для игр, так что кедр окажется посреди нее и жаркими летними днями мы сможем пить под ним чай.

Времени терять не следовало. Дом продавался неправдоподобно дешево, безо всяких условий, и мы там же на месте приняли решение. Позвонили агенту, подписали необходимые бумаги, поговорили с юристами и землеустроителями – все как положено – и купили дом.

К сожалению, в последовавшие за этим девять месяцев нам не пришлось его больше видеть. Мы уехали в Сирию и там все время мучились сомнениями, не сделали ли мы большую глупость. Мы ведь намеревались купить маленький коттедж, а вместо этого приобрели дом в стиле королевы Анны с изящными окнами и хорошими пропорциями. Но Уоллингфорд казался таким прелестным! Железнодорожное сообщение с ним не было толком налажено, поэтому он не стал местом паломничества ни для лондонцев, ни для оксфордцев.

– Я думаю, – сказал Макс, – нам будет там очень хорошо.

И нам действительно всегда очень хорошо там, вот уже лет тридцать пять, если не ошибаюсь. Мы вдвое удлинили кабинет Макса, теперь из него открывается вид прямо на реку. Зимний дом в Уоллингфорде – дом Макса, и всегда был его домом. Эшфилд – мой дом и, думаю, Розалиндин.

Вот так мы и жили. Макс со своей археологией, которой был предан всей душой, я – со своим писательством, становившимся все более профессиональным и вызывавшим поэтому во мне все меньше энтузиазма.

Прежде писать книги было увлекательно – отчасти потому, что настоящей писательницей я себя не ощущала и каждый раз удивлялась тому, что оказалась способной написать книгу, которую опубликовали. Теперь же писание книг стало рутинным процессом, моей работой. Издатели не только печатали их, но и постоянно побуждали меня продолжать работу. Однако вечное стремление заняться не своим делом не давало мне покоя; полагаю, без этого жизнь показалась бы мне скучной.

Теперь мне хотелось написать что-нибудь другое, не детектив. Испытывая чувство некоторой вины, я с удовольствием принялась за роман под названием «Хлеб гиганта». Это была книга, главный образом, о музыке, и нередко она выдавала мое слабое знание предмета с технической точки зрения. Пресса о ней была довольно щедрой. И продавалась книга недурно – вполне прилично для «первого романа». На обложке стояло имя Мэри Уэстмакотт, и никто не знал, что это я. Мне удалось сохранять свое авторство в секрете пятнадцать лет.

Год или два спустя я написала под тем же псевдонимом еще одну книгу – «Незаконченный портрет». Разгадал мою тайну только один человек: Нэн Уоттс – теперь ее зовут Нэн Кон. У Нэн была очень цепкая память, некоторые мои высказывания о детях, а также стихотворение, процитированное в первой книге, обратили на себя ее внимание. Она тут же сказала себе: «Это написала Агата, не сомневаюсь».

Как-то, слегка подтолкнув меня в бок, она притворным тоном произнесла:

– На днях прочла книжку, которая мне очень понравилась; постой-ка, как же она называется? «Кровь карлика»? Да, точно, «Кровь карлика»! – и она лукаво подмигнула мне. Когда мы подъехали к ее дому, я спросила: «Как ты догадалась насчет „Хлеба гиганта“?

– Ну как же мне было не догадаться, я ведь знаю твою манеру речи, – ответила Нэн.

Время от времени я, бывало, писала песни, преимущественно баллады. Я и представить себе не могла, что мне выпадет невероятное счастье освоить еще одну, совершенно новую для меня сферу писательской деятельности, тем более в возрасте, когда люди уже не так легко пускаются в авантюры.

Думаю, подвигло меня к этому раздражение, вызванное неудачными, с моей точки зрения, опытами инсценирования моих книг. Хоть я и написала когда-то пьесу «Черный кофе», всерьез о драматургии не помышляла – работа над «Эхнатоном» доставила мне удовольствие, но я никогда не верила, что кто-нибудь ее поставит. Однако мне вдруг пришло в голову, что если другие инсценируют мои книжки неудачно, я сама должна попробовать сделать это лучше. Мне казалось, неудачи проистекают оттого, что инсценировщики не могут оторваться от текста и обрести свободу. Детектив дальше всего отстоит от драматургии, и его инсценировать труднее, чем что бы то ни было другое. В нем ведь такой замысловатый сюжет и обычно столько действующих лиц и ложных ходов, что пьеса неизбежно получается перегруженной и чрезмерно запутанной. Адаптируя детектив для театра, его нужно упрощать.

Я написала «Десять негритят», потому что меня увлекла идея: выстроить сюжет так, чтобы десять смертей не показались неправдоподобными и убийцу было трудно вычислить. Написанию книги предшествовал длительный период мучительного обдумывания, но то, что в конце концов вышло, мне понравилось. История получилась ясной, логичной и в то же время загадочной, при этом она имела абсолютно разумную развязку: в эпилоге все разъяснялось. Книгу хорошо приняли и писали о ней хорошо, но истинное удовольствие от нее получила именно я, потому что лучше всякого критика знала, как трудно было ее писать.