Страница 8 из 13
А вот совершенно уникальная дивизия — 3-я танковая. К 28 июня, за 6 дней, из 337 танков в дивизии осталось 255, а численность личного состава упала до 67 %. В чем же ее уникальность? — спросите вы. Это же блестящие результаты — за 6 дней с начала войны количество солдат и танков в дивизии сократилось всего на треть. А уникальность в том, что дивизия стояла в глубоком тылу и передвигалась не от фронта, а к фронту. Кстати, делала она это медленней, чем движущийся в противоположном направлении по советской территории танковый корпус Майнштейна.
А есть ли что-то, что Красная армия в это время не теряла? Да, отвечает Солонин — это грузовики. Если взять ту же самую 10-ю танковую дивизию, в которой из 363-х танков через 4 дня осталось только 39, то из 864 ее грузовиков за Днепр пришло 613 машин!
Зачем нужны грузовики? Чтобы драпать.
«То, что произошло летом и осенью 1941 года с Красной армией, выходит за все рамки обычных представлений. История войн такого не знает, — пишет Солонин. — Красная армия с первых же часов войны превратилась в толпу вооруженных беженцев, для которых допотопные газики были гораздо ценнее новейших, лучших в мире танков».
Итак, к 9 июля Красная армия потеряла 11,7 тыс. танков, 19 тыс. орудий и минометов, более 1 млн. единиц стрелкового оружия. К концу сентября, повторю, — 15 500 танков, 10 тыс. самолетов, 66 900 орудий и минометов, 3,8 млн. единиц стрелкового оружия. «С потерями противника эти цифры даже невозможно сравнивать — у вермахта просто не было такого количества тяжелых вооружений», — замечает Солонин.
Это были сотни тысяч тонн стали. Это было оружие созданное ценой миллионов жизней. Это была продукция Харьковского, Челябинского, Сталинградского тракторного заводов, за которую было заплачено голодом и людоедством. Это было беспримерное, невиданное поражение. Все эти пушки, снаряды и танки достались немцам и потом сражались на их стороне.
Вопрос: что было причиной этого беспримерного бегства? Ответов только два. Один заключается в том, что 22 июня 1941 года весь русский народ внезапно превратился в трусов.
Кого только не называли трусами в мировой истории! Итальянцев, австрийцев, у Лермонтова находим «бежали робкие грузины», трусами честили японцы китайцев и белые — негров. Поправьте меня, но я не помню ни одного случая в истории походов Суворова или наполеоновских войн, чтобы кто-то — противник ли, союзник, назвал русские войска трусами.
Русский солдат и русский казак всегда вызывали ужас в Европе своей нечеловеческой храбростью. И вот 22 июня 1941 года все солдаты превратились в трусов. Вместо того чтобы сидеть в совершенно неуязвимой громаде КВ и безнаказанно «втаптывать» в грязь стреляющие по ним в упор 150-мм немецкие гаубицы — они драпали.
Эти трусы драпали так, что немецкие войска продвигались по 15–20 км в день, то есть фактически с той скоростью, с которой и идет пеший солдат. Это одно объяснение — что все русские превратились в трусов.
Другое объяснение заключается в том, что солдаты бросали оружие, потому что ненавидели Сталина, и их бегство было настоящим всенародным референдумом. Референдумом о том, как на самом деле российский народ относился к кровавому палачу, отнявшему у него свободу, собственность и жизнь.
Сталин был великий психолог: он правильно рассчитал, что, если превратить людей в рабов, а потом бросить рабов в наступательный поход, то эти рабы будут убивать, грабить и насиловать, желая выместить собственное рабство на противнике. Это среднестатистическая реакция человека, втоптанного в рабство.
Но Сталин забыл подумать о том, что случится, если рабам придется обороняться. Ответ заключался в том, что рабы — восстанут.
Те, кто является поклонниками Сталина, исповедуют, очевидно, первую точку зрения. Они считают, что был великий Сталин, который все предусмотрел, у которого было 24 тыс. танков, включая неуязвимые монстры КВ — и на него наскочил слабый Гитлер, про лучший танк которого, Т-IV, российские военные отказывались верить, что он новейший и лучший, — но тут вся Красная армия отпраздновала труса и разбежалась. Сталин был велик — вот только народишко ему попался неудачный.
Я исповедую вторую точку зрения. О том, что российский солдат способен на чудеса храбрости. Но 22 июня 1941 года он не видел причины сражаться за палача. Это было не бегство — это был бунт. С поправкой на условия войны.
Есть ли еще какие-нибудь объяснения, или, скорее, важные дополнения к причинам катастрофы 22 июня?
О да. Одно из них — это полный, тотальный обвал цепочки командования, вызванный паническим бегством сталинских начальников. Опять же процитирую — по Солонину — воспоминания Болдина.
В первый день войны Болдин, первый замкомандующего Западным особым военным округом, прилетает на военный аэродром 35 км восточнее Белостока и едет к фронту. По пути он встречает драпающий из Белостока ЗИС-101. «Из его открытых окон торчат широкие листья фикуса».
Представительский ЗИС мог оказаться в распоряжении только трех человек: секретаря обкома и начальников облуправления НКВД и НКГБ.
«Встреча с дамой и фикусом происходит восточнее Белостока, то есть за сто километров от границ, во второй половине дня 22 июня, то есть примерно через 12 часов после начала боевых действий», — пишет Солонин.
Иначе говоря: начавшаяся война не совпадала с представлениями командующих палачей о прекрасном. Их идеалом была война, как в Катыни: когда стреляешь в затылок связанному польскому офицеру, и так 22 тысячи раз. Когда оказалось, что война — это когда в тебя стреляют, сталинским палачам это показалось нечестным, и они драпанули от линии фронта, прихватив с собой фикус.
Когда немцы 26 июня вошли в Дубно, они обнаружили, что в местной тюрьме чекистами убито было 500 человек. «Все люди были полностью раздеты. В каждой камере висели головами книзу 3–4 женщины… У всех женщин были вырезаны груди и языки». У палачей НКВД хватило любви к великому Сталину на то, чтобы в суматохе бегства подвесить каждую женщину ногами вверх и вырезать у нее груди. На то, чтобы сражаться с врагом, времени не осталось.
Заметим, что импотенция начальства — это не вторая причина поражения, это та же самая причина. При каких условиях начальство бежит с поля боя еще до начала сражения? Когда оно знает, что ему начнут стрелять в спину.
Есть ли еще обстоятельства, которые надо учесть для объяснения разгрома 22 июня?
Да.
Война начинается 22 июня. Но первые выстрелы ее, которые слышит в Ковеле полковник Федюнинский, командир 15-го стрелкового корпуса, — это не выстрелы немцев. Это выстрелы украинских повстанцев, которые обстреливают его машину и машину начальника штаба генерала Рогозина.
А во Львове 24 июня комиссар 8-го мехкорпуса Попель описывает городские бои… нет, не с немцами. А с мятежниками. «Понять, где наши, где враги, никак нельзя — форма на всех одинаковая, красноармейская», — вспоминает Попель.
Всю эту стрельбу в тылу тогда относили на счет «гитлеровских диверсионных групп», — но в том-то и дело, что вермахт не высадил в те дни в тылу Красной армии ни одного десанта. Более того — «форма на всех одинаковая, красноармейская». Очень трудно себе представить, что люди, стрелявшие по комиссару Попелю во Львове, были исключительно украинскими националистами.
В два дня красноармейскую форму добыть было трудновато — все-таки был не 1994 год, и формой, как в Чечне, не торговали. Проще всего себе представить, что форма была на тех, на ком она и должна быть — на солдатах Красной армии.
22 августа 1941 года майор Кононов, член ВКП(б) с 1929 года, кавалер ордена Красного Знамени, выпускник академии им. Фрунзе, ушел к немцам с частью бойцов своего 436-го полка. Летчики перелетали к немцам десятками: из них даже сформировали «русскую» часть люфтваффе, причем среди асов оказались два Героя Советского Союза: капитан Бычков и старший лейтенант Антилевский. Число «хиви», то есть бывших советских людей, зачисленных в регулярные части вермахта в качестве помощников, к июлю 1943 года составило 600 тыс. человек: а ведь были еще полицаи, была еще РОА, тот же Кононов сформировал свою часть, «102-й казачий дивизион».