Черчиль

Его изначальной брюзгливости не убавило то, что он сильно вывихнул плечо в Бомбее, пытаясь сам раньше времени высадиться на берег. Эта травма напоминала о себе до конца жизни. В Бангалоре, где расположился полк, он собирал коллекцию бабочек и играл в поло. У него с самого начала сформировалась ярко выраженная неприязнь к «женщинам англо-индийского типа» (т. е. англичанкам в Индии). В узком кругу он описывал их как «отвратительных». Ирония заключалась в том, что эти вульгарные создания считали себя редкостными красавицами. За годы, проведенные в Индии, он нашел только одно исключение. С самого начала он был настроен считать свою жизнь здесь скучной, глупой и неинтересной и влачил существование, соответствующее этому настрою, ясно отдавая себе отчет в том, что он всего лишь молодой незначительный младший офицер, но чувствуя, что его предназначение совсем в другом. Ему необходимо встречаться с людьми, управляющими страной, а не то его пребывание здесь не будет иметь никакой ценности. Неделями напролет он жаловался, что его служба в Индии излишне затянулась. Его письма домой показывают беспредельное восхищение возможными переменами в британской политике. Он, к примеру, рассуждал о благах возможного объединения лорда Розбери и Джозефа Чемберлена, которое могло смести все преграды на своем пути. Турниры по поло могли служить каким-то развлечением, но все это было так далеко от настоящей игры, в которую хотел бы сыграть Черчилль.

Он радовался письмам, но жаловался, что пишет только мать, и иногда так мало. Письма Уинстона были длиннее, потому что обыденные новости о поло он перемежал декламациями — чуть ли не «государственными документами», — излагающими его взгляды на политические события дня. Например, лорд Ландсдаун, министр обороны, подвергся в одном из писем яростной критике за то, что отстаивал увеличение расходов на армию. Что было нужно Британии — так это непревзойденный флот. Такой флот позволил бы намного сократить сухопутные войска. Одного-двух армейских корпусов было бы достаточно для выполнения любого предприятия в любой стране, где это будет необходимо — за пределами Европы. Он не представлял себе роли английской армии в Европе. Ее предназначение прежде всего было в том, чтобы служить учебной базой для армии в Индии. Он повторял, что вся суть — во власти на море. Младший офицер остался бы на мели, а британское владычество в Индии ослабло бы до полной нежизнеспособности, не будь обеспечена защита морских коммуникаций. Пока это было суждение, отражавшее его собственный опыт. Правильное или нет, оно отражало также твердость, пусть и преждевременную, собственных убеждений. В возрасте 22 лет он умел отличить глупое выступление, когда на него натыкался. Мать, обнаружив в сыне беспокойную натуру отца, настоятельно советовала ему между игрой в поло и служебными делами заняться чтением. Если он не станет этого делать, то, окунувшись в политику и почувствовав недостаток знаний, он горько пожалеет о бесполезно потраченном времени. Черчилль согласился с этим и был снабжен целым набором книг по истории, философии и политэкономии, в то время как сам хлопотал о переводе в Египет. Книги были отличные, но он надеялся, что в Египте служба будет более оживленной и доставит больше волнения.

Чтение его было эклектичным, но солидным. У него было 12 томов Маколея и почти столько же — Гиббона. От последнего его время от времени отрывала платоновская «Республика» в переводе Джоуэта. Его литературные вкусы быстро росли, и, хотя ему были нужны лишь латынь и греческий, он загрузил себя так, словно по возвращении из армии должен добиться ученой степени по истории, философии и экономике. До тех пор, пока не представилась хорошая возможность занять место в Палате Общин, в конце концов, должен же был он хоть что-то получить от пребывания в армии! Он признавал, хотя и с неохотой, что служба обеспечила отличную подготовку. Теперь он просил выслать «Благосостояние народов» Адама Смита, а поскольку Маколей рекомендовал прочитать «Мемуары» Сен-Симона, а Гиббон — «Провинциальные записки» Паскаля, то просил также и эти издания. «Современная наука и современные мысли» Лейнга, возможно, дали общий обзор этой важной темы, вполне достаточный, чтобы составить о ней общее представление.

Еще одна из прочитанных им в то время работ произвела на него сильное впечатление: «Жертвенность человека» Уинвуда Рида. Матери он писал, что эта книга внесла определенность во многое из того, во что он и сам неохотно верил уже некоторое время. Возможно, автору и удалось доказать, что христианство по сути своей лживо, но Черчилль не был уверен, что мудро и целесообразно об этом говорить. Может, в один прекрасный день будет раскрыто то, что он называл «великими законами природы», и вместе с ними — человеческое прошлое и человеческая судьба. Тогда станут ненужными и «религиозные игрушки». В этом случае «костыль» христианства мог быть отброшен прочь, так как люди прямо стояли бы на твердых ногах «рассудка». Он не осуждал «религиозные игрушки». Они в согласии благоприятствовали развитию человечества, и было бы неверно преждевременно разрушать иллюзии надежды. Чуть позже, в переписке со своим директором школы Харроу, священником, ставшим епископом Калькутты, он прочно утвердился в оппозиции христианским миссиям.

Не было похоже, чтобы он противоборствовал христианскому Богу или серьезно думал, что Английская церковь — воплощенный идеал, к которому должна была стремиться церковь как таковая. Он продолжал считать, что молодой человек, просвещенный религиозным учением, защищен от фанатизма. В школе вполне достаточно Библии (без толкований) и «Древних и новых гимнов» (с некоторыми исключениями). Религиозное воспитание нельзя отдавать в руки какого-либо направления, в том числе Английской церкви, так как каждое будет накладывать печать приверженности собственным представлениям. Оно должно быть сосредоточено в руках мирских преподавателей, назначенных правительством. В более общем плане он придерживался того мнения, что если уж церковь была «учреждена», для правительства было бы естественно настаивать на эффективном контроле: «кто платит, тот и заказывает музыку», как он выражался. В Англии была в самом деле «учрежденная» церковь, и как церковь она была неплохой, но изменить свои доктрины, не подрывая конституции, она не могла.

Эти заметки по религии и истории, сформированные в перерывах между играми в поло откомандированным англичанином в самом сердце Южной Индии в год 60-летия царствования королевы Виктории, отпечатались в его сознании на всю жизнь. Он с замечательной легкостью рассуждал на злободневные темы, но ни в Бангалоре, ни впоследствии его рассуждения не были подвергнуты детальному разбору и критике, что могло бы иметь место в университете. Чтение возбуждало, но для более тщательного изучения затронутых идей в более детальном приложении и вовлечении не было ни времени, ни подходящих условий. Как ни парадоксально, возможно, именно отсутствие критики пробудило в нем энтузиазм к овладению речью. В академической обстановке он никогда не смог бы расцвести с такой пышностью. Но даже при всем этом Черчилль был осведомлен об опасностях. В частности, был некий Сесил Родс, южноафриканский горнорудный магнат, отметивший «брешь в уме» юного Черчилля, брешь, которую, как он писал его матери в апреле 1888 года, Уинстон с легкостью признавал. Он знал, что, как бы ужасно это ни звучало, он фактически заботился не столько о принципах, которые защищал, сколько о впечатлении от его слов и о репутации, приобретаемой с их помощью.

Конечно, он очень далеко продвинулся в шлифовке своего ораторского искусства и определил несколько его главных элементов: правильность дикции; подбор наиболее точных слов. Размышляя о Джоне Брайте, он определил, что великие ораторы, за исключением выступлений перед высококультурными слушателями, употребляют короткие, знакомые им самые обыденные слова. Они должны подгоняться так, чтобы создать ритм, доказательства — идти по нарастающей и подкрепляться на всем пути уместными аналогиями. Оратор — воплощение страстей большинства.