Черчиль

Действия Черчилля определялись стратегией премьер-министра. Он также решил, что имеет смысл поддержать коалицию. Победа была национальной. Она не принадлежала какой-либо партии или классу. Достичь мира правительство также могло при условии широкой межпартийной поддержки. Этот призыв был убедительным — и особенно подходящим для Черчилля. Как министр военного снабжения он приобрел некоторую способность чувствовать настроения промышленных рабочих. Было желание перемен, которое в конце концов могла перехватить лейбористская партия. После того как мир уже был достигнут, стало очевидным, что большинство ее лидеров будут бороться как независимая организация. Лейбористы могли достичь быстрого политического прогресса и изменить природу британской партийной политики. Если дело повернется так, что это случится, альтернативные возможности были следующими: постоянно формирующие коалицию партии могли формально слиться воедино; либералы могли воссоединиться; консерваторы могли пойти своим путем; могла зародиться новая центристская партия. В этих обстоятельствах не было ясно, где Черчилль найдет себе политический дом.

Тем не менее, никаких сиюминутных причин для волнения не было. Во Всеобщих выборах декабря 1918 года коалиция получила массовое одобрение. Членов парламента от либералов, поддерживавших Ллойд Джорджа, было почти впятеро больше, чем, тех, кто стоял к нему в оппозиции, но сторонники объединения коалиции были гораздо большей партией. В общем, доля избирателей, поддерживавших либералов, со времени последних выборов в 1910 году сократилась наполовину. Асквит в парламент не прошел. То же самое случилось со многими выдающимися лидерами лейбористов, хотя в целом партия добилась некоторого прогресса. Результат был тем более удивительным, по крайней мере, для некоторых наблюдателей, что выборы проводились на основании нового Закона о народном представительстве, который предоставил право голоса всем взрослым мужчинам без имущественного ценза и замужним женщинам после тридцати. Этот электорат сильно отличался от того, на котором основывалась партийная политика времен короля Эдуарда. «Единственный неопределенный элемент, — писал Черчилль жене из Данди во время его собственной кампании — это этот огромный, этот громадный электорат, состоящий из такого большого количества самых бедных людей страны»[40]. Случилось также, что среди избирателей Данди оказалось много почитателей Асквита. Тем не менее он был уверен, что будет возглавлять список в таком избирательном округе, который имел право отправить в парламент двух кандидатов, и так оно и случилось. Однако, наметились некоторые причины для беспокойства. Конечно, консервативный кандидат заявлен не был: что случилось бы, если и когда он был бы выдвинут на рассмотрение? Второе место в парламенте от Данди завоевал лейборист, но у старого оппонента, независимого сторонника «сухого» закона, был неплохой список избирателей. Несмотря на триумф, Данди больше не был безопасным для либерала округом.

Тот либерализм, который Черчилль предложил своим избирателям так же подходил к этому названию, как и любой другой, предложенный в 1918 году. Он все еще провозглашал себя «прогрессивным», и в самом деле, местная газета заявляла, что премьер-министр обретет в нем «самого сильного лейтенанта» этого крыла своей администрации. Черчилль обещал, например, то, чего не мог выполнить, в частности, национализацию железных дорог. Это был один из взрывов его энтузиазма на десять лет. Он становился негодующим, когда речь заходила о тех, кто извлек только выгоду из войны. Его риторика старалась приспособить к мирному положению тот язык, который использовался во время военных действий. Было бы глупостью отбросить опыт «современных усилий всех классов» и опуститься до ссор, классовой зависимости и «партийного пустословия», которые могли вызвать лишения. Он выражал презрение ко всем, кто во время войны был пораженцем и кто отстаивал мир посредством переговоров. Он также говорил о необходимости уверить «огромные массы тружеников» в «порядочном уровне жизни и труда». Его критика социализма оставалась резкой, но должны были быть «простые законы», регулирующие накопление богатств. Это было размораживанием тем еще тех дней, которые он провел в Министерстве торговли, свежая жизненность которым придавалось патриотической приправой. На более детальном уровне было неясно, что значит любая из них и будут ли они иметь какое-либо отношение к программе коалиционного правительства. В дни, предшествующие перемирию, когда Ллойд Джордж также оформлял свои планы на продление коалиции, Черчилль снова дал возможность премьер-министру ознакомиться со своими ценными взглядами на то, что он деградирует, будучи министром, не несущим ответственности за политику. С другой стороны, в окружении премьер-министра было хорошо известно, что Черчилль испытывает значительно' большую деградацию, не будучи министром вообще. Более того, Уинстон подвергался опасности погонять свою удачу слишком сильно, ибо казался заинтересованным тем, как будет образован новый Кабинет, прежде чем изъявил готовность служить. Ллойд Джордж не считал должным связывать себя специфическими обязательствами относительно будущего устройства Кабинета. Черчилль, в свою очередь, без особого отвращения снабжал премьер-министра обильными советами относительно состава Кабинета. Сам он страстно желал вернуться в Адмиралтейство, и поначалу это было возможно, но через несколько дней он с неохотой понял, что этому не быть. Вместо этого он был назначен на должность государственного министра армии и авиации в сопровождении предсказуемой критики со стороны консервативно настроенной части прессы. Это было осевым положением в те дни, когда первая мировая война уже закончилась, но Европа была еще далека от мирного состояния. Вопросы власти снова вышли на первый план. Какой вид державы представляла из себя Великобритания в мире образца 1919 года? Какие сложности и испытания можно было предугадать? И какой властью обладал Черчилль лично, чтобы сформировать подходящую политику?

До некоторой степени, для всех тех министров, кто был вовлечен в управление военными действиями, победа стала концом сама по себе. Черчилль разделял общее мнение, что это закончилось тогда, когда это случилось. Конечно, «военные цели» время от времени обнародовались, и существовали секретные планы и бесчисленные дипломатические маневры на разных стадиях конфликта. Черчилль рано обнаружил, что война велась в защиту «Христианской цивилизации», и на публике не слишком уклонялся от этого основного взгляда. Формулировка особых задач в его обязанности никогда прямо не входила Однако в 1918 году, когда поползли слухи о мире посредством переговоров, он был готов к тому, чтобы пресечь такую попытку. Любое урегулирование отношений с Германией будет ошибкой до тех пор пока она не «повержена окончательно».

Двоюродный брат Черчилля, Айвор Гест, в переписке с ним отмечал, что любая аккумуляция германской военной мощи, которая в конце концов будет выставлена на переговорах по урегулированию, должна быть «более чем оттенена сплоченностью англоговорящих стран». Черчилль приветствовал такую солидарность и делал все что мог, чтобы ее продолжить. Четвертого июля 1918 года он говорил собранию Англосаксонского общества, что испытывает чувства, которые невозможно выразить словами, когда смотрит на «великолепие американской мужественности», делающей большие шаги вперед во Франции и Фландрии. Британской наградой за эти действия, заявлял он, стало «полное примирение» Британии и США[41]. Он предпочитал не распространяться о запоздалости американского вмешательства или о степени, в которой Администрация США все еще держалась поодаль от обязательств, взятых на себя союзниками. «Солидарность англоговорящих стран» была прекрасной фразой, но выработка предполагаемого «полного примирения» могла стать делом хлопотным.

Война, по крайней мере временно, сделала Черчилля европейцем. Его посещения Франции и участие в боевых действиях вызвали глубокие личные переживания и любовь к этой стране. Он находил Клемансо человеком, сравнительно безразличным к фронтовым опасностям. У Черчилля были некоторые идеи относительно Франции, хотя и выражал он их на скверном французском. Тем не менее он ясно видел, что германский вопрос оставался центральным для будущего Европы. Он не делал различия между правительством и народом Германии, когда речь заходила о причине войны: «Все они были в этом замешаны». Как следствие, он полагал, что Эльзас-Лотарингия должна быть возвращена Франции. Тем не менее, несмотря на то, что Германия должна понести наказание, благоразумным будет некоторое великодушие. Такая забота преимущественно вытекала не из горячего желания примирения, но скорее из боязни внутренних потрясений и возможной революции в Германии, которая доставит бациллы большевизма к самому сердцу Европы. Позволить, чтобы политика основывалась на понятных эмоциях настоящего, без учета будущей расстановки сил в Европе, было бы глупостью.

40

Джилберт. Уинстон С. Черчилль. Т. 4. 1917–1922. Лондон. 1975. С. 172.

41

Там же. С. 122.