Брожение

Солнце светило ярко, бросая на прохожих, заполнявших улицы, потоки тепла и радости. Нарядно одетые, скованные своими праздничными платьями и улыбающиеся, они поднимали головы к солнцу и щурились от сияющих лучей. В ярком свете полуденного солнца, в весеннем воздухе, веющем из зеленеющих садов и отдаленных полей, рядом с фиалками и гиацинтами в киоске отчетливо выделялись усталые, болезненные лица людей. В воздухе дрожал смех, но какой-то неискренний, принужденный и быстро растворялся в глухом шуме — в грохоте экипажей, в отголосках трамвайных звонков, оставляя после себя тяжелое чувство беспокойства и апатии.

Янка расстроилась: то, что она увидела у Залеских — их духовную опустошенность, обман, ложь, притворство, бахвальство, — все это она стала замечать на улицах в лицах прохожих, в бешеном, бесцельном движении, вызванном не потребностью, а желанием оглушить себя.

Воробьи прыгали по газонам, покрытым нежным пухом зелени, и радостно чирикали, опьяненные теплом; деревья уже покрылись молодыми листочками; в воздухе звенела весна во всем своем очаровании; но Янка, войдя в Саский сад, печально глядела вокруг: тысячи людей прохаживались, смеялись, разговаривали; их изысканные наряды лишь маскировали, но не прикрывали бедности и нужды. «Всюду одно бахвальство и ложь», — думала она, всматриваясь в души этих людей.

Она видела, что красота варшавянок искусственна: они накрашены, напудрены, напомажены, прикрыты вуалями, шляпками, платьями, но тела у них недоразвиты, под масками улыбающихся лиц, в черных, голубых, серых глазах таятся пустота и глупость; мужчины худы, низкорослы, нервны, изнурены и пресыщены. Она долго наблюдала за этими людьми и начала замечать на их лицах признаки трагической повседневной, бессмысленной и губительной борьбы за существование. И все из-за того только, чтобы не подохнуть с голоду», — думала она с чувством сострадания, понимая, что это проклятое ярмо принижает людей, оглупляет их, опустошает духовно, убивает лучшие стремления. Мысли ее прервал Анджей, поджидавший Янку у фонтана. Увидев его, Янка вздрогнула, сама не зная почему.

— Вам холодно? — спросил он.

— Да, пойдемте отсюда.

Сделав покупки, они пообедали в гостинице и вечером уехали.

В вагоне Янка стала рассказывать Анджею о Залеских и Яновой. Она говорила с горечью и сочувствием.

— О Залеском я знаю давно, что он шут и циркач, но не думал, что она настолько наивна, чтобы поверить в его голос и сценическую карьеру. Бедняжка. Я уверен, он бросит ее и выгонит на улицу. Ко всем его глупостям прибавилось еще стремление к славе, этим он заразился у своей жены. Ах, эти высокие порывы! — бросил Анджей презрительно. — Какие-то Залеские воображают, что завоюют мир: один — музыкой, другой — голосом. А ведь это если не смешно, так глупо. — И Анджей рассмеялся. Янка с грустью взглянула на него и сказала:

— Да, она наивна, слаба и смешна; однако у нее есть стремления, пусть глупые, но светлые. Она задыхается в повседневной жизни. Вы счастливы тем, что у вас есть, и не желаете ничего другого. А она, а другие? Имеем ли мы право смеяться над ними из-за их мечты и стремлений, может быть безрассудных и несбыточных, но за них эти люди готовы пожертвовать жизнью. Боже! Какие трагедии разыгрываются в их душах! Сколько пережито мучений, сколько пролито горьких слез вдали от людских глаз, и об этом никто никогда не узнает. Мне очень жаль таких людей, как Залеская: под маской внешнего комизма кровоточат раны, бьется горячее сердце, роятся мечты, которым не суждено никогда сбыться. Счастье пройдет мимо них, и вся жизнь их окажется бесполезной.

— Да, да, вы правы! — ответил Анджей с глубоким огорчением.

Янка долго смотрела на него, потом откинулась головой на подушку и тотчас уснула.

Анджей вышел в коридор и, прохаживаясь взад и вперед, стал курить папиросу за папиросой. Он останавливался у полуоткрытой двери, смотрел на спящую. В душе все кипело. Он не мог подавить в себе неожиданно пробудившейся обиды на Янку, испытывая глубокое отвращение к ее интеллигентности, к расовой и умственной утонченности. Только сейчас ему вдруг страстно захотелось, чтоб она полюбила его. До сих пор ему было достаточно того, что он сам ее любил, беспрестанно думал о ней, угадывал и исполнял малейшее ее желание, радовался ее радостям и жил надеждой, что она станет его женой. Но теперь, словно проснувшись, он жаждал ее любви.

Он долго смотрел на нее: она спала тихим сном, ее полураскрытые алые губы оттеняли бледное лицо, опущенные ресницы отбрасывали длинные тени на щеки. Она была очень красива.

Поезд мчался с бешеной скоростью; останавливаясь на станциях, он извергал из себя людей, брал новых пассажиров, со свистом несся дальше, как огнедышащее чудовище, которое выплевывает дым и искры, похожие в полете на хвост кометы. Ночь была темная, в вагоне все спали. Анджей опустил занавески, сел напротив Янки и засмотрелся на нее. Он боролся с собой. Она была так хороша, что он загорелся желанием схватить ее на руки, расцеловать, но вовремя сдержался и, чтобы не поддаться искушению, вышел из купе. Он ходил по коридору, не глядя больше на Янку и испытывая при этом странное чувство пустоты и скуки. Она вдруг стала ему настолько безразлична, что, заметив по соседству пустое купе, он лег там и уснул.

Проводник разбудил его в Буковце. Анджей не стал даже оправдываться перед Янкой в том, что спал. Они вышли из вагона и сели в ожидавшую их коляску. Всю дорогу до Розлог Анджей дремал. Попрощались они, как всегда, коротким «до свидания».

XVII

— Через четыре часа ты станешь женой пана Анджея.

— Да! — ответила Янка зевая. — Через четыре часа все будет кончено.

— Или, вернее, только начнется. Боишься? — озабоченно спросила Хелена.

— Нет, но мне грустно, очень грустно!

— А я радуюсь — верю, что ты будешь счастлива.

— А ты разве счастлива? — спросила Янка, подняв на подругу глаза.

— Да. Скажу больше, я боюсь потерять это счастье: ведь у меня есть все, чего я желала: муж, любовь, дети, богатство, покой. Да, я очень счастлива и тебе от всей души желаю такого счастья.

— Спасибо! — ответила Янка с почти неуловимой иронией в голосе.

После ухода Хелены она в задумчивости стояла у окна до тех пор, пока не подошло время одеваться к венцу. Она была спокойна и почти равнодушна. В гостиной собрались только самые близкие: старики Гжесикевичи, Юзя с мужем и Витовские. Когда Янка вышла из комнаты, все окружили ее, пожелали счастья. Она не чувствовала волнения ни в этот момент, ни позже, когда в закрытой карете ехала в костел. Она сама удивлялась тому, что свадьба не производит на нее никакого впечатления. Ее больше интересовали зеленевшие за окном поля, чем Анджей, который дремал рядом с ней — накануне он справлял свой мальчишник. Было там так весело, что даже пан Волинский, почтивший его своим присутствием, еще и сегодня не протрезвился.

Старый деревянный костел с потемневшими, ветхими стенами, от потолка до пола завешанный поблекшими образами, был украшен гирляндами еловых веток; горели огромные свечи, стоявшие шпалерами от главного входа до алтаря вперемешку с экзотическими растениями из оранжереи Стабровских. Было так красиво, что Янка отдалась созерцанию. С восхищением наблюдала она за лучами света, пробивавшимися сквозь зелень пальм; любовалась старыми багряными хоругвями, мерцающими над хорами, будто пятна застывшей крови; озаренный трепетным отблеском свеч массивный алтарь с почерневшими золотыми украшениями утопал в белых и пурпурных азалиях, в венках из фиалок и сирени и был окаймлен снизу нарциссами. Янка с признательностью взглянула на Анджея, но не успела даже поблагодарить его — началась церемония. Она давала обет верности со спокойствием и безразличием и даже не раз поднимала глаза к окнам, за которыми на развесистой липе чирикали воробьи, или смотрела то на синеватое лицо Юзи и ее дергающийся желтый глаз, то на Витовского, который стоял в правом приделе с полузакрытыми глазами, кусая губы.