Брожение

Юзя застала Осецкую в гостиной в слезах — после очередного прилива горьких воспоминаний о дорогом покойном супруге. Тут же находился и Сверкоский, навещавший этот дом ежедневно. Он сидел, как всегда, скрючившись и равнодушно поглядывал то на плачущую Осецкую, то на Зосю, вышивавшую по фиолетовой канве аленькие цветочки. Амис лежал рядом и тихо поскуливал, словно вторил Осецкой. Та, впрочем, увидев Юзю, тотчас перестала плакать и бросилась ей навстречу.

— Простите, я, кажется, пришла не вовремя, — произнесла Юзя, окидывая взглядом Сверкоского и Зосю.

— О нет, даю слово, я очень благодарна, что навестили меня. — Пожав руку Юзе, Осецкая впилась в ее каменное лицо своими черными беспокойными глазами.

— Позвольте представить — пан Сверкоский, благороднейший человек из тех, кто не забывает одиноких друзей.

Сверкоский все с тем же равнодушным видом поклонился.

— У меня есть к вам маленькое дельце, соседское, не уделите ли вы мне несколько минут?

— Ах, моя дорогая, я буду рада. Ну, раз я говорю — буду рада, значит, буду рада, и сомнений никаких быть не может!

На губах Юзи играла ехидная улыбка; они отправились на другую половину дома.

Сверкоский подсел поближе к Зосе, собачонка бегала вокруг, норовя выхватить у нее из рук канву. Зося погладила ее и, не поднимая глаз, спросила:

— Собачку зовут Амис, правда?

— Да.

— Она всегда ходит с вами?

— Да.

— Добрый песик, хороший песик, умный песик, — принялась твердить Зося, лаская Амиса.

Амис запрыгал от радости и залаял. У Сверкоского разгорелись глаза, он сунул руку за пазуху и негромко позвал:

— Амис!

Собака выскочила на середину комнаты, стала на задние лапы и двинулась к нему. Сверкоский достал из кармана кусок сахару, положил собаке на нос, махнул ремнем около самой собачьей морды и крикнул:

— Амис, марш! Тра-та-та-та-та, тра-та-та-та! — командовал он, отбивая такт ногой. Собака маршировала по комнате на задних лапах с сахаром на носу, высунув розовый язык, а Сверкоский, помахивая ремнем, подражал барабанному бою.

Зося прервала работу и с изумлением смотрела на эту сцену.

— Тра-та-та-та-та, огонь! — крикнул Сверкоский и стегнул собаку ремнем по спине. Амис перекувырнулся, подхватил в воздухе сахар и юркнул под кресло, на котором сидела Зося.

— Здорово! Это вы его научили?

— Да.

— Много он знает всяких штучек?

— Сейчас покажу. Амис! — Пес подошел неохотно, облизнулся и покорно уставился на Сверкоского. — Амис, сынок, не осрами своего хозяина, — прошептал тот на ухо собаке и погладил ее. — Амис! Кошка, кошка, кошка!..

Пес навострил уши, вытянул морду и принялся носиться по комнате, делая вид, что ищет кошку: он скакал через стулья и столы, заливисто лаял, кружился на одном месте. Зося, развеселившись, хохотала, а Сверкоский вдруг вынул револьвер и выстрелил в открытую форточку. Амис тотчас упал, вытянулся посредине комнаты и замер.

Зося, испуганная выстрелом, вскочила и подбежала к Амису: она была уверена, что он мертв.

— Нет больше собаки, — жалобным голосом проговорил Сверкоский, наклоняясь над Амисом, — погибла, убита! — Он наступил собаке на хвост. Амис только перевернулся на спину и продолжал притворяться мертвым; тогда Сверкоский принялся ходить вокруг и подражать то лаю собаки, то хрюканью свиньи, то ржанью лошади, то блеянию овцы; получалось это у него так похоже, что Амис не выдержал, задвигал ушами и заворчал; потом Сверкоский закаркал, как ворона, и стал щипать Амиса пальцами за шерсть, как ворона клювом, наконец подошел к собаке на четвереньках и завыл глухо, по-волчьи. Глаза его по-звериному загорелись, треугольное лицо потемнело, он выл так, что на дворе собаки принялись ему вторить, куры закудахтали, а гуси с криком перелетели через забор. Зося побледнела от страха.

Амис не выдержал, вскочил и бросился наутек; он весь трясся, отчаянно царапал дверь, взвизгивал, а Сверкоский все смотрел на него огненными волчьими глазами, махал ремнем и выл все громче и громче; пес бросился к окну, прыгнул через форточку на веранду, оттуда во двор.

Сверкоский выпрямился, трясущейся рукой протер глаза, тупо взглянул на Зосю, полуживую от страха, и, шатаясь, вышел, не сказав ни слова. Он и сам не знал, что с ним происходит.

Зося выглянула в окно и увидела, как Сверкоский бьет свою собаку, потом он, сгорбившись, качаясь на длинных ногах, побрел по аллее; Амис, понурив голову, плелся за ним.

Завывание Сверкоского, его страшное лицо произвели на Зосю сильное впечатление. Не успела она успокоиться, как в комнату вошли Осецкая и Юзя.

— Сверкоский ушел?

— Только что; вы не слышали, тетя, выстрела и воя?

— Слышала, слышала, — ответила та как бы между прочим.

— Не смею больше отнимать время, — сказала Юзя, поцеловала Зосю и вышла.

На веранде Осецкая шепнула Юзе:

— Самое большее через две недели узнаете обо всем, я немедленно об этом напишу знакомым.

— Орловская дружит с кем-нибудь?

— С Залеской — вы ее знаете, музицирующая идиотка! — Осецкая сама рассмеялась своему определению. — О, я все отлично поняла!.. Франуся! Не ходи с ребенком во двор! — крикнула она толстой женщине, видимо, кормилице, которая с ребенком на руках выглянула из-за двери. — Ребенок сестры заболел коклюшем, прислали мне его для поправки из Варшавы в деревню, — пояснила Осецкая.

Женщины обменялись рукопожатием. Юзя уехала в прекрасном расположении духа. Она все погоняла и погоняла лошадей, хоть те и без того неслись как бешеные по узкой лесной дороге; бричка, как мячик, подскакивала на толстых корнях, и ее так бросало из стороны в сторону, что кучер хватался за козлы, чтобы не свалиться. Юзя любила так ездить, когда была в хорошем настроении, а если сердилась, то обыкновенно ходила пешком. Дорога шла вдоль железнодорожного полотна, сквозь узкую полоску леса желтела свежая насыпь. Перед станцией, на повороте дороги, ведущей к Кроснову, Юзя заметила буланого коня Анджея; злая улыбка скользнула по ее губам, желтый глаз задергался. Она стегнула лошадей — ей не хотелось, чтоб брат увидел ее, — и исчезла в лесу за поворотом дороги.

VIII

После вчерашнего письма Анджей отправился к Янке с первым визитом. Ему предстояло явиться к ней вечером, но он не вытерпел — день тянулся слишком долго, да и мать советовала не откладывать. Несмотря на радость, которую обещала ему эта встреча, опасения его не покидали. Он так много выстрадал, что боялся и верить в осуществление своей мечты: в глубине сердца шевелилась тревога, растущая по мере того, как он думал о письме, — вдруг произойдет что-нибудь такое, что снова разлучит их. От волнения он покусывал усы, застегивал перчатки, которые у него все время расстегивались. Чем меньше оставалось до Буковца, тем медленнее велел он кучеру ехать. Он был так погружен в свои мысли, что не заметил Юзю, пересекшую ему дорогу. Пришел в себя он только тогда, когда лошади понесли и круто свернули с дороги в лес: возле станции их испугал Залеский со своим велосипедом. Кучер натянул вожжи, но не сумел их остановить: лопнули постромки, и лошади, промчавшись мимо подъезда, перескочили низенькую, из железных труб, ограду и влетели в садик начальника станции. Кучер свалился с козел, у Анджея хватило присутствия духа выскочить; бричка разбилась вдребезги, а лошади врезались в густо растущие ели и остановились.

На станции поднялась суматоха. Прибежал Орловский; Залеский, бледный, растерянный, так и застыл, не выпуская из рук велосипеда. Лошадей увели, а кучер, который, к счастью, при падении не пострадал, поехал домой за другой бричкой. Анджей только поранил руку о камень; он туго обмотал ее платком, чтобы остановить кровь, и поздоровался с Орловским.

— Ничего, простая случайность, но вы, пан Залеский, могли бы ездить и в другом месте, а не там, где стоянка для лошадей: они, видимо, испугались велосипеда и понесли.

Залеский с подчеркнутой учтивостью стал перед Анджеем извиняться.