Вампир

Жизнь продолжалась. Зенон вернулся к однообразным будничным занятиям и смотрел на окружающее как раньше — равнодушно и свысока, ко всему относясь с высокомерной снисходительностью. Даже общество, собиравшееся за табльдотом, перестало отталкивать его своим спиритическим фанатизмом и постоянными диспутами. Он глядел на них как на смешных маньяков и со сдержанной иронией прислушивался к их бесконечным спорам. А Дэзи и все, что было связано с ней, казалось ему теперь таким далеким и выцветшим, как история, давным-давно прочитанная в какой-то фантастической книжке. А ведь она еще так недавно уехала. И Джо перестал интересовать его. Встречаясь с ним во дворце Бертелет, он обращался с ним как с человеком, с которым недавно познакомился. Он был так трезво настроен, что замечал только поверхность жизни, самые грубые ее черты. Казалось, Зенон потерял способность более глубоко понимать и чувствовать мир и людей. Его ничто не занимало, кроме личных дел, и при каждом удобном случае он смеялся над всякими идеалистическими порывами. Была в этом какая-то необъяснимая притупленность сознания, почти полное отсутствие тонких чувств и переживаний. Эта странная перемена не прошла незамеченной, на нее обратили внимание и во дворце Бертелет.

Однажды после завтрака мисс Долли заговорила об упадке нравственности в народных массах и кстати обрушилась на мужчин за их развращенность и эгоизм. Разговор оживился, даже всегда молчаливый Джо стал доказывать, — впрочем, очень осторожно, чтобы не задеть отца, — что причины нравственного упадка скрываются в капиталистическом строе, в распущенности господствующих классов и в том, что человечество все более пропитывается исключительно материальными интересами. В итоге он обрушился на христианство, утверждая, что оно распространяет общественную ложь, и противопоставил ему учение самого Христа, содержащееся в Евангелии. Мисс Эллен горячо поддержала его, цитируя в подтверждение различные священные тексты, и, увлекаясь все сильнее, доказывала, что только Евангелие может спасти мир.

Зенон все время тихо разговаривал с Бэти, рассказывая ей о своих родных, которых он обещал привести к ней в ближайшую субботу к последнему чаю; но, раздраженный рассуждениями Джо и плаксивым голосом мисс Эллен, он вдруг заявил категоричным тоном:

— Миром правят палка, насилие и страх. Закон, угрожающий тюрьмой или виселицей, оказывает гораздо большее моральное влияние на человеческое стадо, чем все проповеди любви и всепрощения, взятые вместе, и не в провозвестниках кротости и милосердия нуждается мир, не их ждет современное человечество, а только «господина», который должен быть неумолимым повелителем и палачом!

Все были поражены его жестокими словами и холодным сарказмом, который звучал в его голосе. Разговор оборвался, все были задеты и чувствовали себя неловко, не понимая, что с ним произошло. Бэти тоже на него обиделась и только на прощанье пожала ему руку сильнее, чем всегда.

— Значит, в субботу мы ждем вас?

— Да, я привезу их обязательно. Вы должны их полюбить.

Девушка после минутного колебания робко спросила:

— Пани Ада очень красива?

— Очень! Но я знаю одну маленькую мисс, гораздо более красивую, милую и любимую! Гораздо более! — шептал он, целуя ей руки. Она вырвалась, сияющая и счастливая, забыв обо всех неприятностях.

— Ты будешь на этом празднике сближения двух наций? — смеясь обратился он к Джо, когда они выходили на улицу.

— Очень буду рад познакомиться с твоими родственниками, — искренне ответил Джо.

Поезд нес их уже над городом, утонувшим в грязных облаках дыма и тумана, когда Джо снова заговорил:

— Ты сегодня говорил так, точно у тебя подменили душу.

Зенон сухо, иронически засмеялся:

— Я отрезвел, чувствую себя здоровым, сплю прекрасно, ем с аппетитом, отлично работаю и ничем не огорчаюсь — вот секрет моего душевного состояния. Знаешь, я до такой степени чувствую себя хорошо, что решил совсем уехать из вашего пансиона.

— Я уже слышал об этом; говорят, мистрис Трэси командировала мистера Смита, чтобы он упросил тебя остаться.

— Смешной человек! Ты и не догадываешься, что он мне рассказал про тебя!

— Вероятно, жаловался на мой уход из ложи.

— Говорил и об этом, но, кроме того, сказал мне с величайшим сожалением и страхом за тебя, что ты стал поклонником мисс Дэзи и оба вы служите Бафомету!.. Видишь! И еще: будто ты вступил в какую-то Палладинскую ложу.

— Неправда! Даю тебе честное слово! — горячо возразил Джо. — Чтобы я пошел вместе с ними! Чтобы я поклонялся Бафомету и этому адскому вампиру! Что за безобразная выдумка! — Он вздрогнул как бы от чувства гадливости и страха.

— Прости, я невольно причинил тебе неприятность. Смит говорил мне об этом без всяких оговорок, поэтому я тебе откровенно все повторил.

— Только у сладострастного кретина могли возникнуть в голове такие гадкие ассоциации.

— Что это за Палладинская ложа?

— Храм, посвященный культу дьявола. Там собираются его поклонники. Мисс Дэзи там, вероятно, состоит жрицей.

— Она — «жрица совершенного треугольника», как мне сказал мистер Смит.

— Если не больше! Может быть, она даже «Агнец», — шепнул Джо, беспокойно рассматривая толпу, выходившую вместе с ними со станции.

— Где же находится эта ложа?

— Говорят, где-то в окрестностях Лондона, в какой-то старой церкви.

— Ведь я там был! — воскликнул Зенон, вспомнив фантастическую сцену в подземелье.

— Ты был там? И все видел? — спрашивал Джо, глубоко потрясенный, отводя его в сторону, к какой-то витрине и впиваясь в него взглядом.

— Да, но знаешь ли... уже ничего не помню... мне что-то показалось, а теперь... право, ничего не помню.

— Вспомни! Подземелье церкви, старые гробы, ночь, какой-то торжественный обряд, Бафомет, Дэзи... — подсказывал Джо, настаивая.

— Нет, к сожалению, не могу... Что-то сверкнуло в мозгу и исчезло, как камень в океане, пропало бесследно... Подожди... подземелье?.. Сейчас... нет, нет, мне вспомнился подвал Клуба эксцентриков! Вздор какой-то, мимолетный кошмар! О чем это мы говорили?

— О Палладинской ложе, о Бафомете и Дэзи.

— Другими словами, ни о чем! — заметил Зенон с иронией и поехал в Гайд-парк, где, по обыкновению, терпеливо выслушивал жалобы больного, играл с Вандей, которая безумно любила его, и затем, как всегда, отправлялся с Адой на прогулку, показывал ей достопримечательности города и окрестностей. Словно заключив между собой негласное соглашение никогда не касаться прошлого, они оба свято соблюдали это условие. Ада ни одним словом не выдавала того, что происходило в ее сердце, какие бури сотрясали ее, какое порой овладевало ею отчаяние, а он даже не догадывался об этом, всегда видя ее веселое лицо, встречая ее дружеский взгляд. Но она старалась покорить его всей силой своего терпения, сознательно стремясь к этому, и Зенон сам не заметил, как сильно уже подчинился ей. Она опутала его узами верной и заботливой дружбы, словно горячим объятием любящих рук, и он даже не пытался освободиться. Но он не любил ее, он лишь восторгался ею как прекрасной поэмой жизни, как великим произведением искусства, которое он мог созерцать в радостной тишине и которое давало его душе эмоциональный заряд. Он стал ей поверять свои мечты и литературные замыслы. Многие часы они проводили в музеях, увлекались разговорами на художественные темы. Он посвящал ее в планы своих будущих работ, заметив, что, рассказывая ей о своих замыслах, он сам видел их лучше и конкретнее, а ее умные, тактичные замечания так восполняли его идеи, что даже еще не оформившиеся туманные сюжеты приобретали законченность и реальное воплощение.

Кроме того, Ада понемногу внушала ему мысль о возвращении на родину. Она действовала так незаметно и в то же время так настойчиво, что он уже сам начинал желать этого. Они даже составили план издания его произведений по-польски в ее переводе. Ада была неутомима в этой тихой борьбе с ним за него же и все сильнее верила в победу. Однако ее сильно обеспокоило известие, что визит во дворец Бертелет уже назначен.