Страница 83 из 112
— После распада Советского Союза одним из непременных атрибутов пасхальных богослужений стали граждане в добротных костюмах, на лицах которых сложно разглядеть искреннюю веру в Бога и следы соблюдения поста... Как Вы относитесь к феномену 1990-х — «подсвечникам»?
— ...Вера в Бога определяется не выражением лица. Я знаю массу «Алеш Карамазовых» со светлым ликом и пронзительно-чистым взглядом, у которых в душе дикие пороки и кошмарная бесовщина. Знаю и людей, которые угрюмо смотрят в пол, а на самом деле обладают настоящей верой и настоящей душевной красотой.
«Подсвечники» были в 1990-е годы, сейчас их нет. Этот термин имел отношение к тем людям, кто хотел попиариться за счет Церкви. Но сегодня, согласитесь, странно было бы делать пиар на том, что ты приходишь в храм. У меня на службах бывают люди из мира творчества, предприниматели, чиновники, и я знаю, что все они приходят искренне. Среди нынешних политиков и бизнесменов есть глубоко верующие люди, есть люди не очень хорошо знающие православное исповедание, но меняющие свою жизнь к лучшему. Сейчас, кстати, многие политики и чиновники регулярно исповедуются, причащаются, читают духовную литературу, совершают паломничества по монастырям. Иногда даже становятся богословами-любителями, впрочем, не всегда трезвомыслящими. Но следующий шаг, многими из них пока не сделанный, — стать не просто добрыми христианами, но именно христианскими политиками. Разучиться разделять храм и свою «мирскую» деятельность. Начать поступать в политике по заповедям Христовым. А значит — научиться даже терпеть неудачи и поражения, но только не отступать от Божи-ей правды, пусть вопреки собственным интересам и «правде» сиюминутной, житейской.
Сегодня светские журналисты, рассказывая о посте, все чаще излагают требования строжайших монастырских уставов, которые и монахами-то редко соблюдаются. Сказать о вошедшей в норму для мирян церковной практике не хотят: боятся прослыть «либералами». Однажды я посещал редакцию одной православной телепрограммы. Сидят журналисты, пьют кофе с молоком. В это время в эфире их стараниями идет бегущая строка: «Сегодня пятница, день постный. Сухоядение. Благословляются пареные овощи». Пришлось процитировать Евангелие: «И вам, законникам, горе, что налагаете на людей бремена неудобоносимые, а сами и одним перстом своим не дотрагиваетесь до них».
— С началом перестройки прихожанами, как Вы только что отметили, стали люди из новых для церкви слоев общества. Был ли у этих людей один общий мотив обращения к вере, что подтолкнуло их вдруг прийти к Богу?
— Это был единый процесс, но ситуации были, конечно, разные. Если, скажем, люди из среды интеллигенции в 1990-е годы частично отошли от Церкви, то в те же 1990-е, а главным образом в 2000-е годы, верующими стало большое количество обычных людей, в том числе тех, кто не противопоставляет себя обществу. И так, по большому счету, и должно быть, я писал об этом в «Лоскутках»: религиозная жизнь человека должна быть естественной, должна быть частью его обычной жизни. В Бога сегодня верят люди из самых разных слоев общества: как простые, так и высокообразованные, как правители, так и не имеющие власти, как богатые, так и бедные. И это является правильным и логичным исходом религиозного возрождения России. Это возрождение перестает быть «ураганным» и сегодня движется не вширь, но вглубь. Люди, однажды ощутившие себя православными, постепенно начинают молиться, ходить в храм, исповедоваться, причащаться, читать церковные книги, газеты, журналы, смотреть православные телепередачи. Хотя число людей, постоянно участвующих в богослужении — так, как надо, с сердцем и с умом, — до сих пор невелико.
На мой взгляд, было не совсем правильно, когда раньше в церковь зачастую приходили люди, которые лишь хотели отделить себя тем самым от общества. Так, поколение ищущей молодежи начала — середины восьмидесятых активно приходило в храмы. Среди этих молодых людей было много «продвинутой» московской интеллигенции, но были и совершенно простые юноши и девушки — студенты, приехавшие из разных городов и весей, и даже старшеклассники. Интерес к вере был очень горячий, подчас окрашенный радикализмом — консервативным или либеральным. Многих привлекало то, что Церковь тогда была — наряду с некоторыми театрами, выставочными залами, философскими и литературными кружками — одним из мест, где собирались полудиссиденты, люди, принципиально не принимавшие советскую действительность. Кому-то, возможно, просто нравилось вращаться в, «нестандартном» по тем временам социуме. И не случайно, что, когда отделенность посредством Церкви от советской власти перестала для этих людей быть актуальной, они либо пошли дальше в своих религиозных исканиях или вернулись к атеизму.
— Правда ли, отец Всеволод, что в 15-летнем возрасте Вы отказались учить химию в советской школе?
— Правда. Но удовлетворительную оценку мне все-таки поставили, поскольку учителя не хотели портить отчетность в школе. Сознательно, начиная с 8-го класса школы, я минимизировал или полностью отказался от изучения тех предметов, которые мне точно не были бы нужны в будущем. Один из изъянов советской школьной системы заключался, на мой взгляд, как раз в том, что детей пичкали фактически университетским курсом наук, которые вряд ли когда-нибудь большинству из них могли пригодиться в жизни. Это было вызвано тем, что советская школа, по существу, готовила специалистов для «оборонки». А поскольку потребность в таких специалистах была гораздо меньше, чем общая масса выпускников школ, то многие дети на эти предметы просто зря потратили время.
— Вы — член Российского организационного комитета «Победа». Как относитесь к Иосифу Виссарионовичу?
— Для меня важны даже не те послабления в положении Церкви, которые он сделал... Очевидно, что Сталин был человек противоречивый. Я не думаю, что его можно считать абсолютным злом или абсолютным добром, как у нас сейчас это делают. Это был умный политик, человек, умевший прекрасно рассчитать свои политические действия. Он был образованным человеком, в том числе понимавшим общественное значение религии. За некоторые его действия как государственного деятеля Сталина можно уважать.
Сталин обрек на смерть многих из тех, кто угрожал существованию советского государства, но он повинен и в смерти большого количества невинных людей. Нет оснований считать, что он когда-либо каялся в этом. Нет оснований считать, что Сталин когда-либо вернулся к христианской вере. Легенды о том, что он был тайно верующим человеком, не находят никакого подтверждения. То есть речь идет о человеке, который вряд ли вошел в Царствие небесное.
— Именно при Сталине, однако, появился Кодекс строителя коммунизма, у которого так много общего с Евангелием...
— Из десяти заповедей Евангелия четыре, как вы знаете, имеют отношение к отношениям — извиняюсь за тавтологию — человека и Бога. Кодекс строителя коммунизма выбросил из них главное — эти отношения.
Москва, март 2010 г.
Михалков Никита Сергеевич - российский и советский режиссер, председатель Союза кинематографистов России, народный артист РСФСР. Родился 21 октября 1945 г. в Москве. Лауреат премии «Оскар» за лучший иностранный фильм. Награжден орденами: «За заслуги перед Отечеством» II степени и «За заслуги перед Отечеством» III степени.
— Советский Союз, по мнению, вероятно, большинства людей, погиб из-за несоответствия личностей его последних правителей масштабам страны. Кто, по-Вашему, в российско-советской истории из наших правителей ощущал этот самый масштаб страны?
— Ну, во-первых, это некоторые наши государи. Конечно, Столыпин, Сталин ощущали.
— Кстати, о государях... После развала СССР, в 1990-е годы, появилась масса рецептов, как дальше выстраивать отечественную государственность. Вы, Никита Сергеевич, убежденный сторонник монархии в нашем государстве. Реалистично ли это?
— Я был бы полным идиотом, если бы долбил бы всем в уши: «Давайте восстановим монархию!» Я говорю о том, какой формы правления в России я в принципе сторонник и какая форма правления для России более естественна.