Unknown

— Черт с тобой, — сказал Бёме, глянув вниз, на опускающийся самолет. — Живи. Не буду тебя добивать.

В этот момент англичанин рванулся вверх и, поравнявшись с немецким летчиком, открыл огонь.

Стрелял летнаб — из личного оружия. Он попал немцу в левую руку.

Бёме выругался и ответил очередью. Англичанин загорелся...

С трудом, превозмогая боль, Бёме посадил «Альбатрос». Подбежавшему механику он сказал «пустяки» и потерял сознание.

Через два дня с госпитальной койки он уже писал бодрое письмо своей милой корреспондентке Анне-Мари:

«Еще со времен начальной школы по чистописанию я не получал выше тройки, иногда и четверки, однако сегодня Вы поставили бы мне балл и пониже. Это из-за того, что мне приходится писать в постели; к тому же я не могу использовать левую руку, чтобы придерживать листок.

Постель, в которой я пишу, стоит в военном госпитале в Камбрэ. А в лазарете я нахожусь по той причине, что позавчера один крайне недоброжелательный англичанин коварно прострелил мне левую руку.

Это был двухместный «Сопвич», который я уже отправил вниз, так что он уже падал, и который я в припадке охотничьего благородства пощадил, — и вот его благодарность!..

Но не страшитесь ни за жизнь мою, ни за руку. Кости и нервы не пострадали, выстрел лишь задел по касательной. То, что все это так чертовски больно, — дело второстепенное; я злюсь только из-за того, что пришлось бросить в переделке мою эскадрилью — как раз теперь, когда началась весенняя заварушка.

Надолго ли я застрял в лазарете и получу ли еще один отпуск — о том ведают лишь боги. Порадуйте же приветом проклятого на одиночество и бездействие лазаретного узника…»

18 августа 1917 года, Западный фронт

Что ж, художнику Кольшайну из Дюссельдорфа удалось, в конце концов, закончить портрет Эрвина Бёме. И предсказание насчет орденов сбылось: теперь Бёме награжден Железным крестом и Рыцарским крестом ордена Дома Гогенцоллернов.

— Мы никак не можем отправить вас обратно на фронт! — сказали ему в штабе армии, когда Бёме явился доложить о своей готовности вернуться к боевой работе. — Помилуйте! Вы были тяжело ранены. Вы... уже немолоды. И потом, ваш опыт...

— Снова инструктором? — догадался Бёме.

— Это временно, пока не восстановится ваше здоровье, — обещали ему.

Но постарались задержать его как можно дольше.

И вот наконец сбылось: Эрвин Бёме снова на фронте.

Эскадрилья, над которой он принял командование, называлась «Освальд Бёльке».

— Великие люди обладают бессмертным духом, — с такими словами Эрвин Бёме обратился к своим подчиненным. — И мы можем видеть это воочию. Дух Освальда Бёльке живет в нас, в наших крыльях, в наших победах. Он поведет нас в бой — как некогда вел нас сам Освальд, живой и во плоти.

28 октября 1917 года, Дессау — Гамбург

Годовщину гибели Освальда Бёльке Эрвин Бёме провел на кладбище в Дессау — на могиле боевого товарища.

У него оставалось еще время, и он заехал в Гамбург — повидать Анну-Мари. Она близко к сердцу приняла эту историю и нашла удивительные слова, чтобы утешить своего друга по переписке.

Увидев Эрвина, Анна-Мари засияла такой неподдельной радостью, что он смутился.

— Сегодня в полночь отходит мой поезд на фронт, — заговорил он. — Времени почти нет, поэтому я обязан... Да, я обязан вас спросить: Анна-Мари, вы... вы любите меня?

— Да! — вскрикнула она. — С того самого мгновения, как увидела вас вылезающим из самолета во время вашей «вынужденной посадки» у нас на лужайке»! Но почему, ради всего святого, почему, Эрвин, вы молчали так долго?

— Потому что... — Он снова замялся. — Проклятье, фройляйн! Потому что я боялся услышать «нет»! Потому что ваше «нет» нарушило бы мое внутреннее равновесие до такой степени, что я не смог бы больше сражаться!.. Да, — он усмехнулся, — вот так. Человек сражается на самолете, не боится ни смерти, ни дьявола, но ужасно боится милой молодой девушки...

Она мягко взяла его под руку:

— Так и должно быть. Вы изумительно старомодны, мой герой.

— И вы, — сказал он, осторожно поцеловав ее в щеку. — Я обожаю вашу старомодность...

— Когда я получу благословение родителей, мы объявим о нашей помолвке, — сказала Анна-Мари. — Ах, Эрвин! Сколько времени мы с вами потеряли!

— Но подхожу ли я на роль мужа? — Он снова заколебался. —  Без определенного положения в жизни, без ясного представления о будущем... и связать свою судьбу с судьбой другого существа!

— На что же вы надеетесь? — Она посмеивалась так, словно знала ответ.

Улыбнулся и он:

— На милость благосклонного духа, который всегда помогает сильным и смелым.

И добавил:

— Никогда я не думал, что старый, побитый жизнью человек может быть так по-юношески счастлив!..

31 октября 1917 года, район Зоннебеке, Фландрия

— Мартин! — Эрвин Бёме с трудом растолкал брата, который продолжал храпеть, хотя было уже десять утра. — Проклятье, великан, ты никак впадаешь в зимнюю спячку!

— Эрвин! — Мартин открыл глаза. — Что случилось? Ты давно приехал?

— Вчера. Ты не слышал. Мартин, это случилось! Анна-Мари будет моей женой! У меня есть невеста!

— Я всегда подозревал, что она к тебе неравнодушна, — хмыкнул Мартин.

Скоро вся эскадрилья поздравляла Эрвина, сыпались шуточки насчет «вынужденных посадок» на чужих лужайках, которые приводят к таким «смертоносным последствиям».

Эрвин Бёме улыбался все шире и понимал, что он действительно счастлив. Впервые в жизни.

Он был даже счастливее, чем после первого восхождения на Юнгфрау!

29 ноября 1917 года, Зоннебеке

Капитан Джон Паттерн на своем «Armstrong Whitworth FK.8» заметил «Альбатрос» и сразу выбрал его для атаки.

Германец вел машину уверенно. Присмотревшись, Паттерн понял, что за штурвалом — Эрвин Бёме: изображение дракона украшало фюзеляж. Что ж, тем лучше.

Паттерн поднялся над «Альбатросом». Странно, германец реагирует медленно. Может быть, устал? Английский капитан не знал, что для Бёме это был третий вылет за день, но очень хорошо почувствовал слабину противника.

Несколько попаданий — и «Альбатрос» загорелся. Он пытался планировать, но ничего не получилось: как птица с перебитыми крыльями, самолет падал на занятую англичанами территорию.

Паттерн вернулся на свой аэродром и на автомобиле приехал к месту крушения «Альбатроса».

Тело германского летчика лежало рядом с самолетом. Это действительно был Эрвин Бёме — его портрет англичане не раз видели в газетах.

— Обыщите! — приказал Паттерн сержанту. — У него могут быть важные бумаги.

Действительно, в нагрудном кармане Эрвина Бёме лежал толстый конверт, густо исписанный невозможной немецкой готикой.

— Потом разберем, — решил капитан и сунул письмо в карман.

...Англичане похоронили своего знаменитого врага с воинскими почестями.

«1 декабря 1917 года, Зоннебеке

Герхарду Бёме

Нынче у меня скорбное известие о смерти Вашего брата. Война делает нас крепкими и жесткими, но это происшествие тяжко ложится на мое сердце — Вы и сами знаете, какие тесные дружеские узы связывали меня с Вашим братом.

В последний день перед своей смертью он был со мной, на моем новом аэродроме. Он радовался тому, как идут дела в нашей любимой старой эскадрилье «Бёльке», которая ныне поднялась на прежнюю высоту, — в чем исключительно его заслуга.

И вот теперь оба они объединились в Вальгалле: Ваш великолепный брат и его великий наставник Освальд Белльке, который для нас остался непревзойденным образцом, стоящим выше всех и вся.

Разыщите меня, дорогой господин Бёме, в самое ближайшее время, чтобы мы могли вместе почтить память потерянного нами брата и друга.