Мёртвый город

Так, о хлебе не будем, это больная тема.

Мы проглатываем свою утреннюю пайку и быстро собираемся. У нас всё заготовлено с вечера. Одеваемся, берём сумку с перевязкой и лекарствами, маскхалаты из простыней, лыжи, оружие, боеприпасы, несколько лучинок про запас и выходим из квартиры в длинный коридор. Виктория, не снимая с плеч одеяла, семенит следом и запирает за нами дверь.

Зачем, спрашивается, сказал про коридор, вместо того чтобы сразу перескочить на улицу?

Хм… А тут ещё надо выйти без проблем, так что следите за обстановкой.

Раннее утро, вроде бы все должны крепко спать…

Должны, но не спят. Голод не даёт.

Затаив дыхание, мы с Нинелью крадёмся по длинному коридору, словно разведчики за линией фронта.

Тусклый свет лучины выхватывает из тьмы жалкие остатки былой «роскоши».

Месяц назад этот коридор был под завязку забит всевозможными рудиментами советской эпохи, и по нему приходилось двигаться замысловатыми зигзагами, как по хорошей полосе препятствий.

Теперь же отсюда растащили всё деревянное, что может гореть, всё железное, из чего можно делать печки (типа старых стиральных машинок), и всё прочее, в чём можно хранить воду.

Санки, скребки и лопаты, кстати, тоже разобрали по квартирам, хотя раньше они спокойно лежали в коридоре и никто никогда на них не покушался.

Остались только велосипеды. Так что можно считать, что коридор почти пуст.

Крадёмся мы не потому, что здесь начинается зона боевых действий, а просто боимся разбудить одну невыносимую особу. Вот она, вторая дверь от выхода на лестничную клетку, ещё пять шагов, и…

И не успели.

Дверь распахивается, на пороге стоит молодая женщина, закутанная в байковое одеяло.

В дрожащем свете лучины глаза женщины горят красными угольками, что делает её похожей на демоническую вампирессу, восставшую из склепа на предмет испить кровушки первого попавшегося смертного.

О Боже… Она что, вообще никогда не спит?

– У вас есть что-нибудь покушать? – Женщина живо выпрастывается в коридор и преграждает нам путь.

– Нет, Люба, нету, – торопливо отвечает Нинель, пытаясь бочком протиснуться мимо соседки. – Дай пройти, мы торопимся.

– Ну как же нету, от вас пахнет едой! – мгновенно заводясь, повышает тон Люба. – Вы что, не люди?! У меня дети с голоду пухнут!

– Люба, успокойся, у нас нет еды. – Нинель протискивается мимо и тащит меня за руку, словно боясь, что Люба сейчас бросится на меня и съест. – Мы торопимся, у нас ничего нет.

– Ну как же нет, вы ведь только что жрали, я чувствую! – Люба подскакивает ко мне, хватает за грудки и жадно принюхивается. – Ага – жрали, жрали!

– Люба, пусти! – Я вынужден оттолкнуть её, что немедленно вызывает приступ агрессии.

– Ах вы… – Люба пытается вцепиться мне в лицо. – Ах вы скоты!!! Дайте еды, мои дети умирают!!!

Я с трудом уворачиваюсь и проскальзываю мимо.

– Ненавижу!!! Я вас всех сожгу, подонки!!! А-а-а-а, твари!!! Гореть вам в аду!!!

Мы торопливо скатываемся по лестнице, подстёгиваемые истеричными воплями.

Вот этой замечательной женщине три недели назад Нинель с Валентиной отдали наши продукты. Кто сказал, что милосердие ненаказуемо? Теперь она каждый день стучится к нам и требует еды. В общем, она ко всем стучится, постоянно сидит в засаде у двери и не даёт проходу жильцам нашего дома, но нас она любит особо. Потому что мы были единственные, кто с ней поделился.

– Вас я первых сожгу, твари!!! А собаку вашу сожру!!! А-а-а-а, ненавижжжу!!!

Любе двадцать шесть лет, у неё трое детей, свёкор – мерзкая скотина, и нет мужа.

Муж умер две недели назад, от осложнения после гриппа.

Тут у нас полгорода болело какой-то странной формой гриппа, избирательно вызывающего тяжелейшие осложнения, часто с летальным исходом. Ходят слухи, что этот грипп специально распространяли Власти, но у меня есть другая версия, основанная на личных наблюдениях.

Что странно, избирательность этого вредного гриппа не вписывается в привычные стандарты: Любин муж, например, был совершенно здоровым и крепким парнем, никогда не злоупотреблял алкоголем в отличие от своего гадкого папаши, хроника со стажем. Так вот, болела вся семья, папаша даже осложнение не схлопотал, а молодой здоровый парень заболел одним из первых, мучительно страдал и стремительно угас, словно свеча на ветру.

После смерти мужа у Любы случилось помутнение рассудка. Теперь она бросается на всех, кого увидит, требует еды и ведёт себя очень агрессивно.

Она так всех достала, что её ненавидит весь дом. Когда её насиловал свёкор, она кричала и звала на помощь, но никто даже пальцем не шевельнул. Эта сволочь (я про свёкра) весь день пропадает у своих дружков из соседнего квартала, они ловят рыбу где-то неподалёку, там жарят и жрут её, но внукам он ни разу даже протухшего плавника не принёс, а к Любе пристраивается каждую ночь.

Надо будет найти уважительный повод и зарезать эту скотину или топором зарубить, ибо патроны на такую падаль тратить жако. Повод найти сложно, мы никак не пересекаемся, вообще я его не видел никогда, просто знаю со слов домашних, что он есть. А просто так, без повода, будет нехорошо. Никто из местных за Любу не впрягся, а мне, что же, получается, больше всех надо?

Так… Вот это последнее – про «повод для зарезать», это была не метафора. Это я рассматриваю как вариант на ближайшее будущее. Если вы давно со мной знакомы и я вас шокировал, не удивляйтесь.

Я это… Немного изменился за три недели пребывания в Городе. Или даже не немного…

Мы выходим из подъезда. Нинель подносит лучину к лицу, бережно прикрывая ладошкой огонёк, чтобы не задуло ветром.

Из окна на первом этаже раздаётся стук: «бдим, узнали, проходите».

Нет, у нас тут некому насаждать армейскую дисциплину, нет никаких инструкций, и вообще никто не заставляет делать лишних движения.

Но жест с освещением лица на выходе точно не будет лишним. На первом этаже сидит «дежурная служба» (мы с Нинелью, кстати, позавчера дежурили). «Собачья вахта», если кто-то вдруг прикорнул и спросонок увидел две тёмные фигуры на крыльце, подумает ещё, что «курки» пожаловали, и может запросто пальнуть с перепугу. Так что лучше подстраховаться.

Предъявив личико, мы становимся на лыжи и направляемся к Дому Инвалидов. Лучинку Нинель гасит и бережливо прячет в карман.

Город утонул в ночной мгле, во всей округе не видать ни одного огонька. Метёт легкая позёмка, ветер привычно скрипит ржавой дверью раскуроченной трансформаторной будки, и всё – более никаких звуков нет. Не «шумят деревья», не «гавкают собаки, и орут коты», нет ничего этого.

Деревья спилены на дрова, собак и котов давно нет. Сейчас одолеем половину пути, останется позади скрип ржавой двери, и будет реальная мёртвая тишина, без кавычек.

Мёртвый город.

Если днём это определение можно как-то оспорить, то ночью оно будет наиболее удачным или даже единственно верным.

Мы ориентируемся по едва различимой во мгле зыбкой грани между сугробами и стенами домов. Без этой спасительной линии здесь запросто можно заблудиться.

Раньше, до Хаоса, я не обращал внимания на многие вещи, которые казались простыми и естественными. Вы в курсе, что в ваших городах (пока что не охваченных Хаосом) ночью очень светло? Светящиеся окна домов, уличные фонари, огни рекламы, фары машин – ваши города похожи на яркие китайские фонарики с разноцветными гранями.

Наш Город если и напоминает китайский фонарик, то потухший.

Ночью он наполнен Мглой и Страхом, здесь нет места для Света в мирном понимании этого слова – разве что для пожарного зарева и вспышек выстрелов.

Но это тот свет, который никого не радует, так что Мгла предпочтительнее.

Мы двигаемся без особых опасений, на всякий случай прислушиваясь к ветру. В принципе здесь опасаться нечего, да и идти всего ничего, метров двести. В некоторых местах Город напоминает слоёный пирог: территория «курков» перемежается с позициями ДНД и там опасно ходить, можно запросто схлопотать пулю. В нашем квартале, слава Богу, нет ничего, что привлекало бы вышеназванные группировки, поэтому мы избавлены от «сильных мира сего» и существуем в относительном спокойствии.