Грешники

Менты пытались мне угрожать, но были настолько пьяны, что я просто не стал с ними разговаривать. На следующей неделе они пришли снова, но я уже не пошел у них на поводу и дал им всего две бутылки пива. Они чувствовали, что перегнули палку, и отстали.

* * *

Хозяину нашего помещения Саше Кострикину предложили место в Смольном. Он стал начальником какого-то отдела. Времени заниматься нами у него не оставалось. Все службы из «Молодежного Центра» разбежались, театральные коллективы постепенно исчезли. Теперь весь первый этаж занимало кафе, а весь второй — мы.

Какие-то внешние враги рыли под Кострикина и пытались завладеть помещением. Владельцы кафе вдруг тоже перешли в наступление и предложили Кострикину убираться самому, поскольку рано или поздно они все равно завладеют всем зданием «Центра».

Для начала кафешники самовольно захватили большую комнату на первом этаже. Они поставили там кожаные диваны и стали собираться на тайные собрания. Если они сами не были бандитами, то уж как минимум были с бандитами связаны.

Всё у них было на понтах. Теперь эти понты они начали демонстрировать нам. Им не нравилось то, что мы делаем, но они видели: в самой идее музыкального клуба рациональное зерно есть. Они стали настойчиво предлагать нам свою «крышу». Они видели, что хоть мы и делаем с их точки зрения неправильное дело, однако оно работает. Вот если бы сменить музыкальную ориентацию… и аудиторию… вот если бы в клуб могли ходить приличные люди…

Конфликтная ситуация усугубилась тем, что в фойе второго этажа случился пожар. Загорелся старый театральный реквизит, который мы уже год перекладывали с места на место. Когда я туда приехал, то не поверил своим глазам. Это было похоже на конец. Всё было черно от копоти и залито водой. Привести это в порядок казалось невозможным.

По счастью, проводка не пострадала, а зал и вовсе оказался в порядке. По городу пронесся слух о кончине TaMtAm’а, но мы взялись за работу, и уже через неделю был объявлен следующий концерт.

Потолки в клубе теперь были черными, а стены — грязно-серого цвета в затеках. Кострикин настаивал на ремонте, и я был согласен, однако черный потолок хотелось оставить. Тем более что денег всё равно не было. Мы просто отчистили окна и выкрасили батареи в красный цвет, а наш билетер Лёша Михеев расписал стены причудливыми фресками.

До пожара меня нисколько не смущало, что клуб не имел никакого интерьера. Посетители все равно ни на что не обращали внимания. И вдруг, с появлением этих фресок, место стало оживать. У людей, которые попадали туда в первый раз, просто сносило башню.

Особенно это было интересно по контрасту с первым этажом. Кафешники выложили мрамором вестибюль и отделали стены деревом. Они заявили, что мы будем отвечать головой за каждую надпись, которая появится на стенках. Какие-то каракули тут же появились. Кафешники орали, что заставят нас делать ремонт своими руками. Все это было странно: они ещё не были нашими хозяевами. Мы ничего не были им должны, но каждый раз они говорили с нами с позиции силы.

Они бесились, бесились, бесились и вдруг так взбесились, что забрали имущество и съехали.

Мы не могли поверить, что все кончилось. Но Кострикин говорил, что скоро у кафе появятся новые хозяева. Через некоторое время действительно появился благообразный бородатый мужчина. Прежде он был валторнистом филармонического оркестра и производил самое благоприятное впечатление. Несколько дней он пил с Сашей Кострикиным, а потом взял нашу тележку, погрузил на неё Кострикинский кассовый аппарат и исчез.

После волторниста так больше никто и не появился, и постепенно мы завладели всем первым этажом.

* * *

Первые три месяца концерты были бесплатные. В клуб ходили все кому не лень. Больше всего меня беспокоили случайные люди, которые пили на первом этаже, а потом поднимались к нам и нарывались на драку. Один раз, ранним вечером, в клуб ввалилась большая компания, и нашему охраннику выбили зуб. Парень получил сильнейший стресс и вскоре нас покинул.

После этого я пошел наверх в общежитие и спросил первого попавшегося милиционера, не согласится ли он за умеренную плату выполнять у нас функции секьюрити? К этому времени пару раз появлялись какие-то гопники, которые интересовались, кому мы платим. Присутствие милиции в форме создавало иллюзию «крыши». Охранники лояльно относились ко всему, что мы делаем, а если приезжала внешняя милиция, они тут же растворялись через заднюю дверь. Года через три один из них чуть не поплатился за это своими погонами, а второй уволился из милиции и занялся бизнесом, но сохранил форму и приезжал в клуб подработать.

Через какое-то время мы решили начать взимать входную плату. Это тоже было нелегально, зато с денег за билеты мы смогли ввести вознаграждение для музыкантов: каждой выступающей группе теперь выкатывался ящик пива.

Как-то со своей группой «Тамплиер» у нас в клубе выступил Виктор Волков. Он приехал из Азова и решил остаться в Петербурге. У Виктора были сильные амбиции. Он приехал утверждаться и покорять. Наш клуб вряд ли был подходящим местом для такого человека, как он, но Витя все приходил и донимал разговорами. В конце концов я предложил Вите торговать пивом. Занявшись этим, он настолько прочно занял своё место, что через некоторое время стал незаменим. Сейчас я даже не представляю, как бы мы выжили в те годы без него.

Он стал сторожем, комендантом, администратором, и ему можно было поручить абсолютно всё. Он захватил самую удобную комнату и через какое-то время привез из Азова одаренного сына Жору, который удивлял всех своей игрой на скрипке. Педагоги в нём души не чаяли, но никто и представить не мог, в каких чудовищных условиях жил этот гениальный ребёнок.

* * *

Концерты в TaMtAm’е проводились три раза в неделю. В день концерта часам к четырем подтягивались друзья, мы садились на велики и кавалькадой катили в клуб. Когда мы ехали вместе, возникало поразительное ощущение единства. Я понял одну очень странную вещь: для меня перестало иметь какое-либо значение, к чему приведет то, что я делаю. Лишь бы была радость от общения с людьми, которые меня окружали. Я был абсолютно счастлив.

Самыми многолюдными были рокабилльные концерты. На них слетались мотоциклисты, которые устраивали показательные разъезды, и половина народу тусовалась на улице. Все окна были открыты, стоял дикий грохот, на улицу летели бутылки… Все это не просто происходило у меня на глазах — все это я устроил своими руками… поверить в это было невозможно.

Рокабилльных групп оказалось очень много. Среди них существовали враждующие группировки, но первое время я не умел отличать одну от другой. Иногда случались ошибки, и в одном концерте мы сводили группы из разных кланов. Особенно меня напугало самое первое выступление группы Meantraitors, когда всеобщая драка началась сразу, едва музыканты взяли первые аккорды.

Как-то играла рокабилльная группа Attrackars. Я не знал, что значит это слово, и никак не мог запомнить, как оно правильно пишется. И в тот же день меня уломала выступить панк-группа с таким же непроизносимым названием Incest Kukls. Панки и ковбои разбирались весь вечер, а когда мне удалось уговорить их выйти из клуба на улицу, то было выбрано по бойцу с каждой стороны, и те стали биться во дворе. Их окружила толпа человек в сто. Я боялся, что кончится все опять массовым побоищем.

Еще несколько лет назад я и представить не мог, что стану всем этим заниматься. Сам я уже достиг того возраста, когда мне ничего не нужно. У меня не было потребности ходить в такое место и слушать такую музыку. Моим старым знакомым казалось, что я сбрендил на старости лет. Сами они разок-другой зашли в клуб, но ходить туда, разумеется, не стали.

Я всего лишь хотел изобрести место, куда стал бы ходить, если бы был ровесником моих посетителей. Я готов был учиться у них всему: молодые лучше меня знают, какую музыку они хотят играть и какую слушать. Они молоды, а стало быть, они живут сейчас. Это их очередь жить. Мой возраст, мой опыт и мой вкус не имели никакого значения.