Людвиг II

«Вся обстановка, при которой объявлено было регентство, указывает на то, что не только в обществе и среди приближенных короля, но даже у министров и психиатров не было твердой уверенности в действительном сумасшествии Людвига II. Этим объясняется и неудача депутации, вследствие предупреждения короля одним из его флигель-адъютантов, и готовность местных граждан защищать его от «бунтовщиков»-министров, и поразительная доверчивость доктора Гуддена. Если бы господствовало мнение о душевной болезни короля, не было бы повода сообщать ему о враждебном намерении правительства, и самое сообщение осталось бы без результата, потому что не встретило бы веры, или не привело бы к тем практическим мерам охраны, которые были приняты королем. Окрестные жители, взволнованные известием о «бунте», равно как офицеры, арестовавшие министров, очевидно, не считали короля помешанным. Профессор Гудден, специалист по психиатрии, не мог бы исполнить просьбу больного о прогулке к озеру без сопутствия санитаров, если бы он с большею твердостью отнесся к королю как к человеку ненормальному».

А вот это уже очень серьезный довод. Действительно, как опытный психиатр, специалист высочайшего класса, мог решиться на то, чтобы пойти на прогулку с человеком, потенциально ненормальным? Да еще и без дополнительной охраны! Если он читал, а главное, верил в «немотивированные вспышки гнева», «приказы немедленно казнить, выколоть глаза» и т. д. и т. п., то уже никак не мог считать короля «тихим и неопасным». Обвинения Гуддена в непрофессионализме и преступной со стороны врача беспечности не выдерживают критики. А, следовательно, он сам за то недолгое личное общение с Людвигом сумел убедиться в том, что его заочный диагноз ошибочен! Возможно, это послабление режима — слабая попытка хоть частично загладить свою вину. Повторяем, в порядочности профессора Гуддена у нас нет причин сомневаться. В отличие от некоторых других участников «дела баварского короля». И вот доказательство:

«Любопытные факты были извлечены из документов, переданных парламентским комиссиям для ознакомления обеих палат и всей страны с положением дел покойного короля… Докладчики парламентских комиссий в обеих палатах могли привести только незначительную часть материла, имевшегося у них в руках, ибо они, понятным образом, старались избегнуть всего того, что бросало бы излишнюю тень на несчастного короля или нарушило бы благоговение к его памяти».

Причина, по которой в распоряжении докладчиков оказалась только часть материалов, причем именно выгодная правительству, конечно, абсолютно другая: оправдание короля поставило бы крест на решении правительства об объявлении регентства. О противоречии «желания не нарушать благоговение к памяти» и обнародования документов, как раз нарушающих это благоговение, мы уже говорили. Как говорили и о том, что на окружающих короля воспитателях и царедворцах лежит не меньшая, а возможно, и гораздо большая вина за трагедию 125-летней давности.

«Не надо забывать, что Людвиг II был еще неопытным 18-летним юношей при вступлении на престол; характер его не успел установиться и окрепнуть, а природная склонность к мечтательности поддерживалась всем средневековым кругом идей и стремлений, в котором он был воспитан с детства. Одностороннее влияние окружающих, их фантастическая лесть, рассказы о прошлом величии и могуществе, легенды о таинственных замках и рыцарских подвигах — все это отчуждало короля от прозаической действительности, уносило его в область поэзии и влекло к одиночеству. Многие находили свою выгоду в этом настроении короля; самая страсть к постройкам была вызвана, быть может, теми лицами, которые распоряжались подрядами и обогащались в короткое время… Глава кабинета, барон Лутц, откровенно заявил в палате, что он не имел понятия о наиболее странных поступках короля и что его ужасно поразило предположение о душевной болезни, высказанное врачами… Ненормальность короля выражается только в том, что утрачено понимание текущей действительности; но самая сущность так называемых «нелепых идей» дана специальным характером историко-политического воспитания, в котором традиции далекого прошлого играли главную роль… Несчастье короля заключалось в том, что ему приходилось подчиняться духу времени… (Увы! Герой не своего времени… — М. З.) Покойный баварский король имел в глазах немецкого народа две великие исторические заслуги: во-первых, после войны 1866 года он подписал военную конвенцию с Пруссией и, не колеблясь, выполнил свое обязательство в 1870 году, присоединив свои войска к прусским против Франции, и, во-вторых, он первый предложил королю Вильгельму императорскую корону от имени союзных германских государей, в ноябре 1870 года, после решительных немецких побед. Действовал ли он в этих случаях независимо или под сильным давлением извне — неизвестно; бесспорно только одно, что имя Людвига II неразрывно связано с национальным объединением Германии. Немецкая печать всех партий и оттенков вспомнила эти заслуги и отнеслась с живым сожалением и сочувствием к личности несчастного короля».[233]

От прессы и политических настроений перейдем теперь непосредственно к медицинской проблеме, касающейся Людвига II, и прямо спросим: так был ли король безумным?

Для начала обратимся к известному труду профессора П. И. Ковалевского, выпущенному в Санкт-Петербурге в 1900 году: «Психиатрические эскизы из истории. Император Петр III. Император Павел I. Саул, царь израилев. Людвиг, король Баварский». И не потому, что этот труд ценен с исторической точки зрения — при всем уважении к выдающемуся русскому психиатру, основателю первого в России психиатрического журнала «Архив психиатрии, неврологии и судебной психопатологии», данную книгу никак нельзя рассматривать в качестве исторического источника, о чем, кстати, говорил и сам Ковалевский. Но именно эта книга послужила основным материалом для доказательств душевной болезни баварского короля в последующих работах русскоязычных авторов. Профессор честно признавался, что материал для своей книги черпал из так называемого «обвинительного акта» профессора Бернхарда фон Гуддена, а также из мюнхенских газет конца 1880-х годов, которые естественно должны были обелять и всячески оправдывать фактическую узурпацию власти тогдашним правительством. О «достоверности» первоисточников П. И. Ковалевского мы уже достаточно говорили. Вообще, насколько можно доверять прессе, особенно ярко продемонстрировал XXI век своим обилием «бульварных» газет и журналов, раскупаемых как горячие пирожки. Публика во все времена любит «желтую прессу». Сегодня будут смаковать «скандальный союз певца N с продюсером Y», тогда — «жареные факты» из жизни только что почившего монарха.

Интересно отметить, что Ковалевский, с одной стороны, рассматривал личность Людвига II не как реального человека, а как иллюстративный материал для своих умозаключений (отсюда и обращение к источникам, по большому счету недостойным серьезного ученого). С другой стороны, профессор был изначально уверен в том, что берет для примеров бесспорные случаи душевных заболеваний. Тем не менее даже при таком настрое у него, как у честного ученого, неизбежно возникли определенные сомнения.

Вот что пишет по данному вопросу сам профессор П. И. Ковалевский: «Изложив, однако, вышеприведенные факты (именно те, скандальные, на которые потом и будет опираться русскоязычное «людвиговедение». — М. З.), мы должны сделать следующую оговорку: наш больной — король, то есть лицо, по своему общественному положению стоящее вне общества. Его жизнь скрыта от глаз простых смертных. Достоянием общества стали только отдельные случаи, остальная же жизнь сокрыта в душах его приближенных. Приведенные нами факты разбросаны по всей его жизни в течение многих лет, едва ли не 20. Если приведенные случаи слишком ярко и резко обрисовывают болезненное состояние короля, то только потому, что они соединены нами в единое целое; будучи же разбросанными на много лет, они несравненно меньше оттеняют болезненность данного лица. С другой стороны, мы должны добавить, что положение короля, то есть пребывание его вне и выше общества, лишает нас возможности иметь побольше обстоятельств, указывающих на болезненное состояние короля, так как его жизнь стояла вне ведения простых смертных. Очевидно, болезненных явлений было несчетно больше, но они остались для нас неизвестными. Наконец, принимая во внимание особенное положение нашего больного, мы не можем отрицать и того, что некоторые из приведенных нами фактов есть плоды фантазии и праздного воображения людского. Может и это быть. Мы привели только то, что появилось в газетах о жизни короля, и на основании этого делаем свои заключения (курсив мой. — АО.). Невольно напрашивается вопрос: каким образом, однако, при такой массе примеров, ясно указывающих на очень давнее расстройство умственных способностей короля, он не только мог оставаться королем, но и заслуживать любовь приближенных, расположение окрестных жителей, уважение всех граждан и почтение от иностранных правителей? На это мы ответим: король жил крайне уединенно и одиноко. Его жизнь была известна лицам, только близко к нему стоящим. (На лицо явное противоречие — а как же тогда он смог все-таки заслужить пресловутую любовь «приближенных, расположение окрестных жителей, уважение всех граждан и почтение от иностранных правителей»? — М. З.) Кроме того, министры свидетельствуют, что в государственных делах Людвиг отличался замечательным знанием дела, ясностью понимания и необыкновенною проницательностью. Наконец, самые его болезненные увлечения художеством, музыкой и архитектурой могли в его подданных возбуждать только беспредельное уважение и восхищение».[234]

233

Иностранное обозрение за 1 июля 1886 г. // Вестник Европы. Июль 1886 года. С. 394–402.

234

Ковалевский П. И. «Психиатрические эскизы из истории. Император Петр III. Император Павел I. Саул, царь израилев. Людвиг, король Баварский. СПб., 1900. С. 293–296.