Череп императора

В суете последних двух дней я начал понемногу забывать о том, что испытал в мужском туалете клуба «Мун Уэй», глядя в мертвые глаза китайского бизнесмена. Минуту назад я разговаривал с человеком, только что мы собирались с ним выпить водки и поболтать, — бац! — и он уже труп. Просто холодное тело. Как будто и не имеющее никакого отношения к человеку, только что бывшему моим собеседником.

Прошло четыре дня, и я привык к мысли, что китаец мертв. Ощущение забылось. Не знаю почему, но я решил, что трупов в этом деле больше не будет. Как оказалось — зря.

Зачем ему понадобилось сюда приходить? Собирался меня убить? Что ни говори, а Дима русским языком объяснил мне — не трогай бумагу, хуже будет. Бумагу я тронул — что теперь? Следуя кодексу бандитской чести, Дима посылает ко мне киллера? Всем хороша теория, одно непонятно — кто в этом случае решил убить убийцу? Или замученный совестью киллер Алексей пустил себе пару пуль в живот из собственного пистолета? Да-а, угораздило меня вляпаться в историю…

За спиной хлопнула дверь. Я глянул через плечо. Петляя между столиками, ко мне направлялся давешний лейтенант.

«Вот ведь зануда, — с неудовольствием подумал я, — чего еще ему надо?»

— Вы ведь Стогов? Илья Юрьевич? — спросил он неожиданно тихим и вежливым голосом. Если бы такое было возможно, я сказал бы — почти заискивающим.

— Да, это я.

— Вас к телефону, — сказал он, протягивая мне черную трубку радиотелефона. Вот те на! Кто бы это мог быть? Я покрутил трубку в руках.

— Э-э… Тут нужно что-то нажать?

— Да. Вот здесь.

Я нажал и поднес трубку к уху. Несколько раз сказал «але». В трубке что-то шипело и попискивало.

— Тут какие-то помехи. Ничего не слышно.

— Вы знаете, это, к сожалению, очень старая модель. Извините. Попробуйте подойти поближе к окну, возможно, будет лучше.

Я выбрался из-за стола и подошел к окну.

— Алло, я слушаю. Говорите.

— Илья Юрьевич? — донеслось сквозь помехи. — Это Борисов.

— Кто? — не понял я.

— Майор Борисов, Федеральная служба безопасности. Пару дней назад мы с вами беседовали в моем кабинете на Литейном… Насчет Ли Гоу-чженя.

Целая минута, наверное, потребовалась мне, чтобы сообразить: майор Борисов — это один из трех близнецов-гэбистов, допрашивавших меня после инцидента в «Мун Уэе». «Это Борисов» — блин! Можно подумать, они мне там на Литейном представлялись.

Вот черт возьми. Этому-то чего от меня надо?

— Слушаю вас внимательно, — сказал я.

— Илья Юрьевич, — бодренько затараторил майор, — ваш сегодняшний подстреленный из Лениздата находится в госпитале. В ближайшее время его будут оперировать. Врачи говорят, возможность успеха — фифти-фифти. (Это надо же, какие у нас в стране пижонистые пошли кагэбэшники, подумал я. Слова-то какие употребляют…) Так что допрашивать его нужно сейчас, потом может быть поздно…

— А при чем здесь я? — вклинился я в его монолог.

— Понимаете, Илья Юрьевич, этот парень отказывается разговаривать с кем бы то ни было, кроме вас. Говорит, что может сообщить что-то очень важное. Вы меня слышите? Не могли бы вы сюда к нам подъехать? Буквально на полчасика? Сами понимаете — такое дело… Я распорядился — вас отвезут.

— Хорошо, — обреченно кивнул я. — Еду.

13

Как у любого приличного мегаполиса, у Санкт-Петербурга, города, в котором я живу, есть две стороны — видимая и невидимая.

Видимая — это глянцевые виды для туристов — парадные проспекты, фасады дворцов, витрины модных бутиков. На худой конец — давка в метро и трудовые будни граждан. Невидимая же… Иногда, когда я думаю о своем городе, мне нравится представлять его этаким громоздким чудищем, со множеством сердец и кровеносных систем.

Возьмем, к примеру, тот мир, который известен мне лучше остальных, — мир городских масс-медиа. Редкий турист обратит внимание на уродливую серо-коричневую коробку с допотопными буквами «Лениздат» по верху, стоящую на набережной Фонтанки. А если и обратит, то скрючит его, бедного, оскорбленное эстетическое чувство, плюнет он, этот турист, и пройдет себе мимо. А между тем это здание — самое настоящее сердце. Бьющееся, гонящее по жилам горячую кровь. Сюда, как трудяги-муравьи, тащат плоды своих расследований репортеры, отсюда растекаются по планете тысячи страниц факсовых сообщений, здесь из вороха растрепанных рукописных страничек формируется строгий и величественный газетный лист. И страшно представить себе, что случилось бы, исчезни вдруг эта уродина с набережной хотя бы на денек. И речь идет не о газетке к утреннему кофейку, а об информационном параличе всего северо-запада страны.

Или другой пример. Проходите весь Невский до самого конца, проходите сквозь массивные ворота Александро-Невской лавры и — как будто переноситесь из центра современного мегаполиса в деревеньку конца прошлого века. Тишина, засаженное липами кладбище, чумазая речушка пробивается через завалы мусора… Это тоже сердце — сердце религиозной жизни города. Если хорошенько прислушаться, то в колокольном звоне лаврских церквей вы без труда различите удары учащенного пульса. Именно здесь, в лавре, расположены и резиденция петербургских митрополитов, и Духовная академия, и необъятные склады золоченой церковной утвари. Даже по поводу отпевания самоубийц или венчания с мусульманкой вам предстоит обращаться тоже сюда.

И так во всем. Энергичная банковская система, цепочка военных комендатур, даже какая-нибудь совсем крошечная вселенная, вроде мирка игроков в бридж… Все эти миры сосуществуют, почти не пересекаясь между собой и пронизывая город нитями своих кровеносных сосудов. А кроме всего этого, есть в моем городе еще один, совершенно особый мир, знакомый жителям куда меньше всех остальных. Это мир петербургских спецслужб.

Когда в конце восьмидесятых строго секретные до той поры объекты начали понемногу рассекречивать, то все мы — от матерых редакторов до совсем зеленых стажеров — испытали, помнится, настоящий шок. Другого слова не подберешь. С детства знакомый, успевший осточертеть и намозолить глаз город открыл свое второе дно, и те, кому было позволено заглянуть в разверзшуюся бездну, навсегда перестали скептически улыбаться, слушая разговоры о всепроникающем присутствии КГБ.

Чего только я тогда не насмотрелся. Радушные, быстро перестроившиеся кагэбэшники сами предоставляли автобусы с надписью «Спецтранс» на боку, отвозили на свои объекты, а затем развозили обратно по редакциям. Пара телевизионщиков, человека три с радио, плюс по одному репортеру от каждой крупной городской газеты. Мы ездили сплоченной командой и только и успевали строчить в блокнотах да щелкать камерами. А заодно и отвисавшими челюстями.

Туннели спецсвязи, один из которых (не самый длинный) тянулся от Смольного до Финского залива, прямо под дном Невы и полудюжиной городских районов… Расположенные в тупиковых туннелях метро по-европейски чистенькие арсеналы и склады продовольствия, запасов которого хватило бы всему городу лет как минимум на пятнадцать. Аппаратура слежения почти фантастического уровня. В стеклянном шаре на вершине Дома книги нам показывали камеры и компьютер, способные за несколько секунд обнаружить среди десятков тысяч пешеходов, идущих по Невскому, того, чья внешность соответствует предоставленному описанию. И все это — не в импортном боевике, а здесь, под боком, во вдоль и поперек, казалось бы, исхоженном Петербурге.

Силясь продемонстрировать публике наличие у них, кагэбэшников, обязательного в те годы человеческого лица, спецслужбисты могли взять да и рассекретить, например, систему противотанковой обороны северной Венеции. Каковая заключалась в том, что простым нажатием нескольких кнопок в бункере на двенадцатом подземном этаже Большого дома на Литейном несколько самых безобидных с виду люков и трансформаторных будок превращались в абсолютно неприступные дзоты, ощетинившиеся противотанковыми надолбами и стволами гранатометов в сторону направления атаки предполагаемого противника. Проще говоря — в сторону Финляндии. На мой неискушенный взгляд, в лабиринте этой системы могла увязнуть безо всякой надежды на высвобождение не только крошечная армия сопредельных финнов, но и все целиком танковые армады Северо-Атлантического блока.