Череп императора

Сидевшие до сих пор тихо и неподвижно мрачные кирилловские приятели сходили в магазин за очередной порцией пива. По возвращении один из них хлебнул пивка прямо из бутыли и заявил, что есть у него приятель — то ли астролог, то ли экстрасенс. И ездил этот приятель не так давно со своими лекциями в Казахстан. Причем не ограничился Алма-Атой, а умудрился заехать в самую настоящую казахскую глубинку.

— На какой-то из станций, — хорошо поставленным грудным баритоном вещал приятель, — этот мой знакомый после лекции захотел… Ну, в общем, понадобился ему туалет. А вокруг — степь. Ровная, как тарелка. Он и так, и сяк… Хорошо, аборигены показали ему местную общественную уборную. А выглядит это так. Стоит огромная юрта. Внутри юрты вырыта большая яма, через которую перекинуты две досочки — «мужская» и «женская». Дамы и кавалеры пристраиваются на жердочках спиной друг к другу и таким вот образом выходят из положения…

Жуткая картина повергла слушателей в раздумье, и они с удвоенной энергией приналегли на пиво. Очень скоро пиво кончилось.

— Дикий народ, — сказал наконец Паша.

— Ага, — поддержал его кто-то на дальнем конце стола. — Выпить бы.

Все уставились на меня. Так, сообразил я, моя очередь. Пора спускаться в магазинчик.

— Ладно, кровопийцы, — сказал я, выбираясь из-за стола. — Чего хоть пьем-то?

— «Метаксы» бы еще… — мечтательно протянул Паша.

— Отдохнешь, — среагировал я.

Перед глазами довольно ощутимо плыло. Хорошо сидим, подумалось мне. Ни о каких проблемах и неразрешимых загадках я уже не вспоминал. На душе было озорно и весело. Ладно, куплю, действительно, коньяка. Не «Метаксы», конечно, а скажем… ну, хотя бы «Арагви». И уж раз пошла такая тема — расскажу ребятам, как я в туалете нашел однажды труп китайского бизнесмена.

Я дошел до лестничной площадки. Хотел было спуститься пешком, но услышал — в шахте гудит, поднимаясь, лифт. Лифт в Лениздате старенький, из тех, что называются «с неподвижным полом». Достаточно вовремя не нажать кнопку — и двери автоматически закроются, надежно замуровав тебя внутри. Однажды я не успел вытащить из такого лифта тяжелую сумку, двери закрылись, лифт уехал на другой этаж, — еле я эту сумку потом догнал.

Лифт подъехал, и двери начали открываться. Передо мной стояла полная тетка в трикотажном свитерке, — наверное, именно она-то лифт и вызвала. Она начала входить в кабину — и вдруг замерла. Я ткнулся в ее широкую спину.

Молчание продолжалось, наверное, целую минуту. После этого женщина резко отпрянула назад, острым каблуком больно наступив мне на палец. Вместо того чтобы извиниться, она все продолжала пятиться и вдруг резко, на грани ультразвука закричала.

Я отпихнул ее и наконец-то смог заглянуть внутрь кабины. Там, на полу, скрючившись и неловко заломив руку, лежал мужчина. А из под его кожаной куртки по полу растекалась черная лужа густой крови.

12

Давненько я не видывал в Лениздате такого переполоха. Первыми подъехали омоновцы. Громадные мужики с капюшонами на лицах, в бронежилетах и с автоматами. Они рассыпались цепью и оперативно перекрыли все входы и выходы. Следом начали прибывать милиционеры на «уазиках», в сопровождении различного уровня начальства — в форме и без.

Последними подъехали машины «скорой помощи». К этому моменту у дверей Лениздата образовалась такая пробка, что санитары с носилками не могли протиснуться к месту происшествия минут пятнадцать…

Несмотря на репутацию северной столицы, ритм петербургской жизни нисколечко столичный не напоминает. Не знаю, в чем здесь дело. Наверное, темперамент у нас не тот. Север, холодное небо, нордическая ленца… В Петербурге редко дерутся в ресторанах, еще реже — на улицах. Во времена общественных катаклизмов граждане предпочитают отслеживать происходящее не с уличных баррикад, а исключительно по телевизору. Кстати, и самих баррикад у нас не строили, наверное, с самого восстания декабристов. И уж совсем редко в Петербурге убивают журналистов.

Говорят, что профессия репортера успела превратиться в одну из самых опасных. Утверждают, что мои коллеги гибнут чуть ли не по одному в неделю. Не знаю, может быть, где-то это и так. Но не в Петербурге. Допускаю, что в Москве журналистов действительно отстреливают стаями. По слухами, опасна жизнь газетчиков и где-нибудь, наоборот, в Иркутске-Якутске, где тайга, тундра и прокурор-медведь. У нас — нет.

Мирок петербургской прессы — если специально не ставить целью нарваться на неприятности — довольно уныл и весьма безопасен. Да если и ставить… Получить по носу или, скажем, заработать перелом конечности — это запросто. Сколько их, загипсованно-забинтованных любителей сунуть нос в чужие дела, приползало в свое время в наш редакционный буфет! Однако чтобы прямо в лифте Лениздата находили подстреленных мужиков?! Нет, положительно что-то сломалось в этом мире, что-то испортилось.

Весь пол на лестничной площадке четвертого этажа был заляпан следами шипастых омоновских ботинок, перепачканных в крови. Над извлеченным из лифта пострадавшим колдовал врач. Рядом, держа в вытянутой руке капельницу, стоял санитар.

— Пульс есть, — распрямился наконец доктор. — Давай подержу капельницу. Сгоняй вниз, позвони в Военно-медицинскую, пусть готовят операционную.

Санитар унесся вниз, а врач принялся убеждать стоявших вокруг милиционеров, чтобы они разогнали образовавшуюся на лестничной площадке толпу.

— Парню воздух нужен, а вы…

— Потерпите минутку, — отвечали те, — сейчас проведем опознание, и все разойдутся.

Вокруг носилок плотным полукругом стояли крупные милицейские и прокурорские чины. Каждый старался отдать как можно больше распоряжений, и суета стояла совершенно бестолковая. Несчастную тетку, нажавшую кнопку вызова лифта передо мной, допрашивали, похоже, уже по пятому кругу, неподалеку от меня по стойке «смирно» стоял охранник с первого этажа Лениздата.

— Что ж ты, раздолбай, делаешь-то?! — шипел на него дородный мужчина в штатском. Судя по манере поведения — никак не меньше чем генерал. — Под трибунал захотел, а? Это я тебе быстро устрою… Моргнуть не успеешь. Как он мимо тебя сюда просочился? С дырками-то в пузе?! Весь кровью заляпанный?! Как?! Я тебя спрашиваю!

Дополнительную сумятицу внесли налетевшие телевизионщики. Минут через пятнадцать после приезда милиции они появились на месте события со всеми своими камерами, толстыми черными кабелями и слепящими софитами. Одна бригада с Пятого канала, одна — с Одиннадцатого. Омоновцы пытались оттеснить телевизионщиков на лестницу, но не то чтобы очень уж активно. Стражи порядка понимали: чтобы в Лениздате полностью оградить себя от масс-медиа, им пришлось бы выставить из здания по крайней мере несколько тысяч человек.

— Елисеев! — крикнул в толпу один из милицейских чинов. — Руководство собрал?

— Собрал! — гаркнул незримый Елисеев.

— Давай их сюда!

Сквозь толпу стали по одному протискиваться редакторы расквартированных в Лениздате газет и журналов. Взмокшие, они по одному подходили к растрепанному потерпевшему, над которым продолжал колдовать врач. «Нет, не мой», «Первый раз вижу», «Не знаю его» — по очереди отвечали они лейтенанту, оформлявшему протокол. Обо мне все, похоже, забыли.

Я стоял, прислонившись к стене, и курил. Еще в самом начале я подробно, с деталями, изложил все, что видел своими глазами, и после этого меня больше никто не трогал. «Вы еще понадобитесь, — категорично заявил мне милицейский капитан, первым начавший переписывать фамилии свидетелей, — никуда отсюда не уходите». Я и не уходил. Если бы меня попросили опознать подстреленного парня, я не стал бы врать органам. Но меня не спросили. А сам я лезть не стал. Между тем лежащего на носилках я узнал.

Я узнал его сразу, в первую же секунду, как заглянул в раскрывшиеся двери лифта. Для этого мне даже не понадобилось долго вглядываться в его перемазанное кровью лицо. Хватило и того, что я увидел дегенеративный бритый череп, борцовскую шею, а на физиономии — здоровенный лиловый синяк.