Страница 20 из 97
Из-за противоположного угла монастыря показалась насквозь вымокшая процессия. Протрубив на прощание еще разок — ох и мерзкий же вой у этой раковины! — они прошагали внутрь храма. Толпа прихожан устремилась за ними. Мы с Дэном вошли последними.
Первое, что я почувствовал, был запах. Странный, абсолютно не похожий ни на что знакомое. Такой, что, вдохнув его, сразу понимаешь: это тебе не просто так. Это, понимаешь, «Место распространения…» — и все в таком роде. Пахло загадочными благовониями, джунглями после тропического ливня, ядовитыми, но неимоверно прекрасными цветами и китаянками-стриптизерками из дешевых кабаков Шанхая. В общем, пахло так, как только и могла пахнуть Азия.
Внутри дацан оказался огромным, с пушистым ковром на полу, высоченными потолками и золоченой статуей Будды у дальней от входа стены. Посреди зала были расставлены низенькие скамеечки и разложены свитки — не иначе как с текстами тибетских заклинаний7. Из боковых дверей неслышно вышли ламы — человек двадцать. Все в разного цвета плащах и наголо бритые. Самый младший выглядел лет на шестнадцать. Самому старшему, судя по его виду, было где-то под триста.
Чинно прошествовав на свои места, монахи уселись и развернули свитки. Служба началась.
Я сидел у самого входа на чудовищно неудобной скамье и тихонечко пощипывал себя за ладонь. Двадцатый век, блин, европейский мегаполис Санкт-Петербург. Будний день, ничего необычного не происходит. Просто двадцать с лишним тибетских монахов сидят и нереально низкими голосами распевают свои развеселые заклинания.
Монахи кутались в совсем тоненькие плащи. Они раскачивались из стороны в сторону, перебирали сандаловые четки и закатывали глаза. От их совместного, какого-то носового гудения высоко под потолком позвякивали стекла. Поверить в то, что где-то совсем неподалеку идет обычная, нормальная жизнь, что где-то люди идут на работу, соблюдают правила дорожного движения, едят макароны и запивают их пивом «Балтика», казалось почти невозможным.
Я покосился на Дэна. Тот с непроницаемо-вежливым лицом наблюдал за происходящим. Судя по всему, ему служба неподдельно нравилась. Мне — уже нет. Скамья для прихожан была сконструирована с таким, очевидно, расчетом, чтобы каждый на ней сидящий особенно остро почувствовал: наш мир — наихудший из всех возможных. Сиденье было узким, в две ладони шириной. Спинки не было вовсе, и позвоночник упирался прямо в холодную и жесткую стену. Волей-неволей начнешь прикидывать — а как бы это, блин, тебе переместиться отсюда куда-нибудь по возможности в нирвану.
Минут через тридцать после начала я не выдержал.
— Долго еще будет продолжаться служба? — спросил я, склонившись к самому уху Дэна.
— Минут сорок, — ответил он, не отрывая глаз от монахов.
Я малость опешил. Сколько? Он что — издевается надо мной? Неужели он собирается высидеть до конца? Да-а, сказывается воспитание буддийской бабульки.
Праведная ненависть к нехристям-буддистам с каждой минутой все сильнее закипала в моем сердце. Когда она окрепла настолько, что смогла пересилить все вместе взятые остатки хорошего воспитания, я кинул на Дэна извиняющийся взгляд и шепнул, что выйду покурить.
Выходить совсем уж наружу под проливной дождь не хотелось. Я вышел на крыльцо, с хрустом в суставах потянулся и немного отдышался. На столике у входа лежала брошюрка «Как достичь Спасения, следуя буддийским путем». Наугад открыл книжицу. Первое, что я там увидел, была фраза: «…Буддизм — это не религия, не идеология и не философия. Буддизм — это просто полная свобода…» Фраза меня обрадовала. Раз не религия, а полная свобода, то курить у входа в дацан можно — святотатством это никто не сочтет.
Я распечатал новую пачку «Лаки, Страйк» и мстительно бросил целлофан прямо на ступени. Нечего устраивать такие длинные службы, ближе к народу нужно быть. К моменту, когда я докуривал третью сигарету, занудное пение наконец-то стихло, и скоро в дверях показался Дэн.
— Что ж вы не вернулись? Устали ждать? Это же буддизм, здесь спешить нельзя. Никак нельзя… — Он снова, как и в мой приход в консульство, чисто по-ленински потирал ладони, а его глаза под толстыми стеклами очков так и светились от счастья. — Ничего, зато теперь я угощу вас настоящим тибетским обедом…
Я взглянул на часы. Дело шло к половине второго. Рановато, вообще-то, для обеда, ну да хрен с ним. Обед так обед.
— Куда мы пойдем? — спросил я.
— А никуда не пойдем. Пообедаем прямо здесь.
— То есть?.. Где здесь — в монастыре?
— Ой, Илья, — погрозил мне смуглым пальчиком китаец. — Кто из нас петербур… питербурж… В общем, вы родились в этом городе или я? Здесь, при дацане, есть специальное кафе для паломников с очень приличной кухней. Между прочим, это единственное место в городе, где можно покушать настоящие тибетские «бузы».
Китаец взял меня под локоток и уверенно повел куда-то за угол монастыря.
— Вы, европейцы, — приговаривал он, — относитесь к питанию крайне несерьезно. Разве так можно? Недаром у нас в Китае есть поговорка: «Ши синь Чжань-го тоу, ба пу цзы Тянь-ань моу» — «Если по уровню жизни Китай отстал от Запада на сто лет, то по уровню кулинарии Запад от Китая — на десять тысяч лет»! Питание — это важно, о питании забывать никогда нельзя…
Дальнейшее так напоминало кино, что временами казалось мне чуточку ненастоящим.
Мы прошли в застекленную пристройку к монастырю. Дэн что-то сказал стоявшему у входа монаху, и тот сразу же повесил на дверь табличку: «Извините, у нас закрыто». Кафе было полностью в нашем распоряжении. Вместе с персоналом. Мы сели за столик, и к нам тут же подплыл монах. Если я не ошибся — тот самый горнист с раковиной. Только теперь вместо раковины в руках у него был официантский блокнотик. С немалым удивлением я заметил, что руки у тибетского Васька Трубачева сплошь растатуированы странными значками. Вроде тех, что так лихо переводил прямо с листа профессор Толкунов. Парочка символов была наколота прямо на ладонях.
Дэн что-то заказывал, а я разглядывал помещение и пытался сообразить, на кой хрен этим тибетцам понадобилось лезть в коммерцию. Официант-монах… Лама-посудомойка… Заляпанные кетчупом передники поверх монашеских плащей… Бред собачий.
С потолка и колонн свисали вымпелы и полотнища с изображениями древних мудрецов и текстами мантр. Мудрецы скептически смотрели на чавкающую публику.
Наученный горьким опытом общения с китайской кухней, я приготовился к сюрпризам. Опять подадут сперва чай, под конец суп, а в середине — убойные напитки, вроде той достопамятной водки. Только на этот раз градусов в триста — чего мелочиться? Оказалось, нет, в Тибете все проще. Лениво шлепая подошвами, монахи заставили стол судками, в которых аппетитно булькали «бузы», оказавшиеся обычными пельменями, только очень уж большими и острыми, плавали куски баранины, варенной в масле, и чудно пахли «цампы» — горячие ржаные лепешки с козьим сыром. Из алкоголя подали пиво. Тибетское, жидкое и мутноватое, в больших деревянных кружках.
— Здесь курят? — поинтересовался я у Дэна.
— Курите, — барски махнул рукой китаец.
Вообще вел себя Дэн в монастыре как хозяин. С чего бы это? Буддийское прошлое бабушки не дает спать спокойно? Или между генконсульством и дацаном имелась какая-то незримая миру связь? Я, конечно, не большой специалист в дальневосточной политике, но любому школьнику известно — китайцы с тибетцами чего-то там не поделили и теперь друг дружку терпеть не могут. По всем прикидкам, родственных чувств между монахами и Дэном наблюдаться не должно. Тем не менее взаимное общение явно доставляло им большое удовольствие.
Отведав «бузы» (больше трех-четырех зараз съесть невозможно при всем желании), отдав должное тибетской баранине (Дэн уверял, что в Китае баранина лучше и нежнее), я наконец смог приналечь на пиво.
— Красивый бокальчик, — сказал я, разглядев как следует стоящую передо мной кружку. Кружка была высокая, выточенная из какого-то легкого дерева, и прожилки древесины складывались у нее на боках в этакий загадочный узор.