Капкан для призрака

Естественно, возникал логический вопрос: у кого эта шантажистка требует деньги и за что?

Все следы вели к дому в Хэмпстеде. Миссис Монтэг, которая чересчур болезненно считалась с условностями общества, в пятницу вечером отослала из дому всех слуг. Независимо от того, была Глайнис вечером в этом доме или нет, было ясно, что либо ее могли пригласить туда, либо она сама могла напроситься. Марион слишком точно описала, как была одета Глайнис, чтобы это могло быть вымыслом. Миссис Монтэг, очевидно, хотела устроить Марион очную ставку с Глайнис. А когда Глайнис не пришла, начала кричать, что Марион шлюха, и это едва не закончилось ее смертью. Полковник Селби, который, как полагали, был в своем клубе, на самом деле находился у меня и собирался посоветоваться со мной. Из всего этого следовал неопровержимый вывод, что двумя особами, которые стали жертвами шантажистки, являются Марион Боствик, жена богатого мужа, и полковник Селби, который во всем этом деле вел себя исключительно порядочно.

Потом, на следующий день, произошло убийство.

Я многое скрывал от вас, джентльмены…

— А, черт бы вас побрал! — вскричал Твигг. — Но я бы хотел услышать то, что имеет отношение к убийству. Вы пришли туда и обнаружили труп. Почему вам сразу же пришло в голову, что труп в павильончик был перенесен из домика? Как вы догадались, что это сделала леди Калдер? Как вам удалось так быстро все установить?

— Я ничего не установил.

— Ха-ха!

— Если бы вам когда-нибудь приходилось придумывать подобный случай для романа, инспектор…

Твигг поднял сжатые кулаки.

— Я говорю совершенно серьезно, — сказал Гарт, и его взгляд заставил Твигга остановиться. — Моей главной задачей было — и всегда будет — защищать леди Калдер. Погодите, сейчас я вам все объясню. — Он немного подумал. — Я пережил несколько ужасных секунд, когда обнаружил мертвую Глайнис Стакли и думал, что это Бетти. Я испытал облегчение и внезапную радость, граничащую с шоком, когда увидел, что это не она. У меня в подсознании начал возникать целый ряд ассоциаций относительно того, что я видел. Это не были осознанные понятия, так же как не являются осознанными те мысли, которые мелькают в голове, прежде чем нам удается ясно представить себе, как все произошло.

Будь эти понятия осознанными, когда я переводил взгляд с мертвого тела на купальный халат, висящий на стене, и обратно, они бы наверняка развивались в следующем направлении: «А что, если это сделала Бетти?». Конечно, я знал, что она не могла совершить убийство, она не была способна на это. «Но если все-таки она это сделала, каким образом она сумела это осуществить?» Снаружи нет никаких следов, большая занавеска, отделяющая дверь в одну комнатку от двери в другую комнатку; эти факты неосознанно складывались в мозгу, привыкшем придумывать сюжеты детективных историй. И наконец, они дали мне объяснение, которое позднее оказалось верным, причем дали быстрее, чем требуется времени, чтобы я мог рассказать об этом.

В этот момент я протянул руку, дотронулся до чайника и отдернул ее, — причем разбил чашку, — так как услышал голос Бетти, громко произносящий мое имя. У меня было такое чувство, словно кошмарный сон внезапно стал явью. Если это действительно сделала она, то она должна быть именно там, где сейчас находится. Мою мысль подтверждал уже тот факт, что она не могла знать, что я нахожусь в павильончике, если бы не была там сама и не видела, как я вхожу туда. Первое, что я увидел, был ее велосипед, лежащий именно там, где он бы лежал, если бы она действительно прибегла ко лжи, чтобы отвести от себя подозрения.

И потом я, человек, настолько искушенный, если говорить о детективных романах, в реальной жизни все испортил.

Несомненно, я должен был сразу же прогнать ее оттуда. Несомненно, я должен был заставить ее признаться; сказать ей о моих подозрениях, а уж если бы я заявил, что буду подтверждать ее ложь, мне следовало придумать какую-нибудь более эффективную ложь. Однако могу вам сказать только то, что, учитывая ее состояние, я полагал намного более важным успокоить ее, дать ей опору, просто добавить сил женщине, которая, после того что она сделала, находилась на грани нервного срыва. Поэтому я не только ей, но и полиции сказал несусветную ложь, которая пришла мне в голову.

— Ага! Вы сказали, что чай был еще горячий!

— Верно. Это могло свидетельствовать о том, если, конечно, мне поверят, что убийца побывал в павильончике, и что он задушил Глайнис Стакли там. Однако, оказалось, все это ни к чему. Вы и Эббот пришли слишком быстро. А упомянуть о чае нужно было тогда, когда он уже мог остыть, если бы даже был горячим. Я не могу обижаться на вас за то, что вы не поняли этого.

Твигг, уперев кулаки в бока, смерил Гарта взглядом с головы до пят.

— Послушайте, доктор, то, что я вам скажу, — произнес он. — Вы ошиблись. Признайтесь теперь, что вы ошиблись. Однако независимо от этого… — Твигг сделал глубокий вдох. — Господи, наверное, вы в самом деле думаете, что кроме вас никто ничего не замечает или что кроме вас никто не совершал глупых поступков ради женщины, если вы хоть на секунду усомнились в том, что я сумел это понять.

— Аминь! — сказал Эббот. — Однако меня интересует еще одна сторона этого дела. Благодаря кому или чему ты пришел к выводу, что преступником должен быть полковник Селби?

— Благодаря тебе. Ты навел меня на эту мысль, когда в субботу, поздно вечером, мы с тобой беседовали в домике Бетти.

— Гм. Я уже думал об этом. Ты сказал, что я тебе кого-то напоминаю. Конечно, полковника Селби!

— Да. Однако напоминаешь, как я сказал, не своей внешностью. Ты среднего роста, а полковник Селби высокий. Полковник Селби ходил гладко выбритым, а у тебя усы, достойные даже наполеоновской гвардии. Полковник был лысоват, а у тебя густая шевелюра. Однако удивительное сходство было в другом.

Ты, Эббот, многие свои манеры перенял у сэра Эдварда Генри, который раньше служил в индийской полиции. Эта военная выправка, эта военная манера говорить, эта лаконичность, этот платок в рукаве. Ты куришь тонкие сигары и являешься членом Ориент-клуба, а ведь это клуб военных. Ты и полковник Селби напоминали друг друга и по манере одеваться, почти как денди. Однако прежде всего ни один из вас не возражал против насилия и вам обоим нравились женщины, которые были намного моложе…

— Секундочку! Погоди, погоди!

— Ну, ты, очевидно, можешь это опровергнуть?

— Независимо от того, опровергаю я это или не опровергаю, — сказал Эббот с язвительной учтивостью, — мне следует относиться к этому, как к комплименту. Очевидно, в твоем представлении, у покойного полковника Селби был замечательный характер?

— Замечательный? — повторил Гарт. — Вряд ли. Но он нравился мне. Не потеряй он голову и не соверши убийство, я бы помог ему, если бы он позволил. Однако именно потому, что мы здесь не читаем никаких нотаций, не станем приводить его в качестве образца мужчины определенного возраста. Именно в этом ключ к разгадке. Соблазнить четырнадцатилетнюю девушку, даже если физически она уже созрела, — это безответственно, жестоко и бессердечно. У девушки более чувствительного склада, чем Марион, — у которой вообще отсутствуют всякие чувства, кроме чувства самосохранения, — это вызвало бы необратимые расстройства психики. Да, ей все это нравилось, причем нравилось даже чересчур. Да, он сделал из нее движущую силу, настроенную продолжать связь, что бы ни происходило вокруг. И наконец, его преступление, когда он совсем потерял голову, очень понравилось ей, потому что она сама была склонна к насилию. Она ведь жаловалась (помнишь?), что большинство мужчин не обладают такими качествами. Кроме того, помнишь, что произошло, когда в субботу вечером мы с тобой вдвоем беседовали в домике Бетти?

— Что именно ты имеешь в виду?

— Ты прохаживался взад-вперед перед камином и теми фотографиями в серебряных рамочках, стоящих на каминной полке. По чистой случайности я показал на фотографию, где были изображены Бетти и Глайнис. Ты обернулся и посмотрел на нее — точно так же, как это сделал полковник Селби у меня в приемной…