Айвазовский

Впрочем, Ованес не усмотрел в недостроенном здании собора ничего безвкусного, разве что удивился, что начатое в мраморе продолжалось кирпичом. Впрочем, это уже детали, многое в Петербурге той поры, начатое в прежние времена в мраморе, нынче достраивали кирпичом. Собор в строительных лесах напоминал величественную гору, а горы он любил.

Медный Петр, как на картинках в магазине Дациаро,[24] вздыбив коня, застыл с простертой дланью над пропастью. Вокруг памятника чугунная оградка с вызолоченными остриями и натертыми множеством рук шишечками. На этом месте когда-то стояла церковь преподобного Исаакия Далматского. Святой, почитаемый Петром, день рождение которого пришлось на день поминовения преподобного. Церковь возводилась при Петре Алексеевиче. Хорошо, что Казначеев все это рассказал, добавив, что петербуржские жители в массе своей давно привыкли ходить мимо окружающих их чудес, и будут рады, коли он, прогуливаясь со своими новыми друзьями, вдруг возьмет да и блеснет знаниями.

Впрочем, отчего Казначеев считал, будто местные жители не замечают красоты? Возле медного всадника полно разнообразного люда. И млад и стар, и чиновник и нищий, и гувернантка с детьми, и не пойми кто, подходят, смотрят. Притягивает их медный царь, что ли, иначе почему они такие хороводы вокруг него водят?

Солнце уже садилось, когда, проходя мимо Петропавловской крепости, Оник увидел, как река вдруг обернулась сплошным золотом. Прекрасным праздничным покрывалом, расшитым миллионами сверкающих алмазов, она текла мимо мальчика, предвещая ему только хорошее.

Невольно это зрелище напомнило ему Крым, а точнее одну старую легенду, услышанную в далекой и любимой Феодосии. Легенду о золотом береге.

Когда-то в старые времена Крым находился во власти турок. Правитель города Ялта жадный толстый Амет-ага накопил огромные сокровища, каждодневно посылая своих верных слуг бродить по городу и отнимать все сколько-нибудь стоящее у беззащитных перед ним мирных людей.

Однажды русский царь услышал о несчастиях, творившихся в Крыму, и послал туда своих солдат. (Вспоминая о русских войсках, Оник с благодарностью поглядел на красные стены крепости.) Услышав о приближении русских, Амет-ага так испугался, что погрузил все свои сундуки на большой корабль и дал деру. Но не тут-то было: вдруг неведомо откуда налетел ветер, поднялась буря, ударила молния, и в следующее мгновение, обернувшись грозным чудовищем, Черное море поглотило корабль Амет-аги вместе со всеми награбленными им сокровищами.

На следующий день люди пришли на берег и увидели, что за ночь песок сделался золотым.

«Это море отобрало у проклятого турка наши деньги и, разбив их на мельчайшие частички, усеяло берег, сделав его драгоценным», — объяснил собравшимся произошедшее чудным образом затесавшийся в толпу горожан незнакомый старец с трезубцем в руках.

Золотые закатные волны — цвет которых столь несвойствен в этих северных широтах ласковым напоминанием о Крыме — навсегда остался в памяти художника.

Есть легенда, будто бы гуляя в первый день по улицам Петербурга, Айвазовский случайно познакомился со странным пожилым господином, который, узнав, что юноша играет на скрипке, уговорил его продемонстрировать свое умение. После чего вместе они отправились сначала на квартиру к Башмако-вой за инструментом, а потом незнакомец повез его в нанятой карете в незнакомый дом, рядом с которым на набережной разлеглись фивские сфинксы. Ованес самозабвенно играл песни своей далекой родины, а прослезившийся профессор Воробьев внимал юному дарованию. В конце импровизированного концерта они догадались представиться друг другу, и тут выяснилось еще одно чудо, что сразу же приехав в Петербург, Ованес познакомился со своим будущим учителем, а тот обрел в юном музыканте своего лучшего ученика. Здание же, в котором феодосийский художник играл на скрипке, как вы уже несомненно догадались, было Академией художеств, где Ованесу суждено будет прозаниматься несколько лет. Красивая легенда. Но к сожалению, это только легенда. Как мы уже говорили, Ованес прибыл в академию 23 августа 1833 года, о чем свидетельствует записка Оленина. Сфинксы же обрели постоянную прописку на набережной летом 1834 года. То есть в то время Академия художеств не ассоциировалась зданием, рядом с которым находятся сфинксы. Факт подобной встречи учителя и ученика не отражен нигде, кроме как в книге писателей Л. Вагнера и Н. Григорович «Повесть о художнике Айвазовском». Единственной правдой этой красивой истории остается тот факт, что и Воробьев и Айвазовский оба играли на скрипках, и что феодосийский художник действительно был определен в класс профессора Воробьева.

Потянулась череда тяжелых, похожих один на другой, дней в святая святых российской живописи — Академии художеств. Ранние подъемы, построение на обязательную молитву, занятия в классах. Холодно, по коридорам гуляют похожие на незримые духи сквозняки, озноб сковывает руки в классах, холод забивается под просторную, изрядно забрызганную краской куртку, ему тоже хочется погреться. Ноги зябнут в неудобных туфлях. Самое время купить обувку попросторнее да потеплее. Учитель перетягивает спину пуховым платком. Другой платок на шее, на голове ермолка. Но попробуй так же одеться ученик — сразу начнут ругаться. В столовой тоже холодно, а еды мало. Нальют чуть тепленький настой шалфея вместо чая, и еще издеваются, мол, на строительстве и того не получите, кипяток с медовой патокой да кусок хлеба — и твори задравши голову или скрючившись в три погибели. Но здесь и этому были бы рады.

Ночью тоже холодно, хоть ложись полностью одетым, хоть накрывайся с головой проточенным молью жестким одеялом — не спасает. Под одеялом стучишь зубами, пока не начинаешь задыхаться, высунешься, положишь голову на ледяную подушку — и тут же мерзнут уши. Купи на последние гроши газету и накройся ею поверх одеяла — теплее. Только тогда уж и лежи точно труп, боясь лишний раз шелохнуться или закашляться. Газета непременно упадет на пол.

Гайвазовский постоянно мучается от холода, страдает частыми простудами, для него, южанина, холод почти невыносим. Спасает одно — ночью он засыпает, вспоминая звуки моря. Ах, как же хорошо, наверное, теперь в родной Феодосии, теперь-то он понимает, что зима на юге это совсем не то, что зима на севере. Сейчас бы он гулял и гулял по берегу, читая волнам недавно приобретенный журнал с «Евгением Онегиным», любимая поэма уже вышла книжицей, но его устраивает и такой вариант, тем более что стихи давно уже запали в душу и остались в ней навсегда, как падает с корабля в море веселая золотая монетка. Душа, точно монетка, брошенная в волны… Оник вспоминает, как вместе с другими ребятами помогал рыбакам доставать из сетей рыбу. После работы он мог взять несколько штук домой, и вечером мама жарила добычу на большой сковороде с душистыми травами. Ему не хватает привычной еды, песен, радости и гостеприимства, которым отличаются феодосийцы. Лежа в холодной постели, он подолгу вспоминает, как, гуляя по берегу, искал выброшенные волнами «сокровища». Некоторые горожане специально вставали с солнышком, отправляясь на поиск оставленных морем вещей. Говорили, будто бы кто-то из рыбаков однажды нашел настоящую золотую цепь, и еще в кафе у грека показывали кресты утопленников, которые сердобольные русалки специально выносили со дна морского, дабы вдовы и дети погибших моряков могли опознать их и отслужить заупокойную службу. Сам Оник никогда не находил золота, но зато в изобилии попадались разные другие любопытные вещи — куски старых горшков и ваз, зеленые от времени монетки, куски дерева, еще совсем недавно бывшего частью погибшего корабля. Монетки он относил в музей к доброму господину Броневскому, бывшему градоначальнику и большому знатоку древностей, все же остальное нужно было нести в порт, дабы там бывалые мореходы рассматривали находки, гадая, какой корабль потерпел бедствие на этот раз.

С ужасом и одновременно благоговением Оник смотрит на море — приливы сменяются отливами, море дает, но оно же и отнимает. Бурное и спокойное, ласковое и властное.

24

Итальянские коммерсанты XIX века — Аванцо и Дациаро. Владели магазинами художественных принадлежностей и издательскими Домами в Москве и Санкт-Петербурге, качество их продукции было настолько высоким, что у фирмы не было конкурентов, и все уважающие себя художники старались приобретать худ. принадлежности только в этих магазинах.