Айвазовский

За отсутствием хоть какой-то бумаги мальчик рисует на всем, что подворачивается ему под руку, первыми пострадали деловые бумаги отца, за что Оник впервые был порот, но не сдался. Вместо этого он взял уголь и расписал стены своего дома, а затем дома и беленые заборы соседей.

Получив внушение от отца, маленький живописец вынес из него следующую мораль: подходящие для работы поверхности предстоит искать подальше от родного квартала, где его в два счета вычислят.

На рассвете, когда город еще спит, будущая мировая знаменитость прокрадывается к заранее облюбованной стене, где и предается самозабвенному творчеству. Не правда ли, похоже на наших мальчишек, «украшающих» города граффити? При этом у горожан отношение к раннему творчеству великого маэстро приблизительно такое же, как и у современных нам граждан, с той единственной разницей, что если какой-нибудь озорник изобразил нечто кислотное на стенах жуткой, никогда толком не ремонтированной девятиэтажки в Питере, где я, собственно, и живу, я, скорее всего, пройду мимо, может, полюбопытствую, или посетую на нерадение полиции. В Феодосии же юный художник расписывал частные дома, которые строжайше предписывалось содержать в чистоте. А следовательно, в любой момент мелкий полицейский чин мог заявиться в дом к ни сном, ни духом не ведавшим, что его забор за ночь превратился в картинную галерею, горожанину, и под угрозой штрафа потребовать закрасить непотребство. А ведь это расходы — купи краску, отыщи свободного от дел «Тома Сойера», на худой конец, покрась сам, а потом еще и следи, когда маленькие наглецы вновь явятся пачкать.

Больше всего доставалось гладким, ровно выбеленным стенам дома почтенной горожанки Кристины Дуранте (последняя сделалась знаменитой исключительно благодаря истории с Айвазовским), которая извелась, вынужденная постоянно закрашивать точно по волшебству появляющиеся рисунки. Было ли ей дело до того, что солдаты на стенах ее дома с каждым днем становились все совершеннее и совершеннее, что немудрено, так как с недавнего времени сам городской архитектор господин Кох соблаговолил взять Ованеса в ученики.

Впрочем, среди невольных зрителей первых «выставок» настенной живописи юного Ованеса были не только критики, но и его яркие почитатели. Одним из них, на счастье мальчику и его семье, оказался сам феодосийский городничий Александр Иванович Казначеев[11]. Новый градоначальник завел себе похвальную привычку чуть ли не ежедневно совершать одинокие прогулки пешие или в коляске по улицам города, высматривая нарушения и строго взыскивая с блюстителей порядка. Это было необычно, но очень даже своевременно. Последние несколько лет генерал-губернатор Новороссии и наместник Бессарабской области Михаил Семенович Воронцов[12] почти перестал выделять средства на благоустройство города, многие казенные дома нуждались в ремонте, мостовые расползлись, к приезду Казначеева неважно выглядели набережная и рынок. У правительства России заметно ослаб интерес к Феодосии, а Воронцов не то что не собирался давать городу еще один шанс, а еще и с особой жестокостью издал приказ о запрещении иностранным судам останавливаться в Феодосии для карантинного очищения. Теперь по приказу генерал-губернатора их направляли для этой цели в Керчь. И естественно, именно в Керчи те брали все необходимые им товары и особенно зерно, которым традиционно торговала Феодосия. Мало этого, коммерческий суд был также переведен из Феодосии в Керчь. Таким образом, один город укреплялся на крови другого, чему было сложно противостоять.

Вот и местные жители повадились захламлять собственные дворы и выливать на улицу помои или просто выбрасывать из окон ненужный мусор. Но и это еще не самое страшное — Феодосия жизненно нуждалась в питьевой воде, а денег на рытье каналов в казне не было.

Перед тем как сесть на городское хозяйство Феодосии, Казначеев служил правителем канцелярии новороссийского и бессарабского наместника графа Воронцова в Одессе. Лично дружил с Пушкином и даже заступался перед его сиятельством, когда, заподозрив поэта в грехах амурного толка, Воронцов распорядился употребить Александра Сергеевича по его прямому назначению, то есть как журналиста, направив его на борьбу с саранчой.

Впрочем, последнее никто не мог знать доподлинно, зато было известно, что во время войны с французами Казначеев был ординарцем при главнокомандующем фельдмаршале князе Голенищеве-Кутузове. Сражался под Бородино, Тарутиным, при осаде Дрездена, под Лейпцигом, во время же второго похода во Францию служил в чине полковника лейб-гвардии Павловского полка в корпусе генерал-адъютанта графа Михаила Семеновича Воронцова. То есть был человеком во всех смыслах заслуженным и уважаемым. А ведь это хорошо, когда городничий привык носить мундир, а не штафирку! И совсем не плохо, если супруга градоначальника Варвара Дмитриевна не какая-нибудь кислая уездная барышня, знающая только свои пяльцы да любовные романы, а, бери выше, образованная дама из рода князей Волконских. Утонченная натура, большой знаток моды. Такой бы покровительствовать художникам и музыкантам, собирать вокруг себя салон не хуже, чем в Петербурге или Одессе. Но только не в забытой богом Феодосии, прости Господи!

Так вот, катался Александр Иванович по городу, наблюдая, как, завидев издалека его модную рессорную коляску, будочники тотчас начинают строжить купцов да громогласно ругаться с извозчиками, выказывая несвойственное им радение по службе. Гулял, гулял, да и заехал на окраину, туда, где волны морские плещут о камень только что укрепленной набережной, а в прибрежных тавернах можно встретить самый разнообразный люд — от чиновника из Петербурга, приехавшего со срочным донесением, до разодетых в живописные лохмотья караимов[13] или слепых певцов бандуристов, цыган и торговцев всякой всячиной.

Из порта он свернул в сторону частных домов, намереваясь проехать мимо приметного забора, из-за которого виднелись недавно расцветшие ветки желтой акации. Но на этот раз по двум сторонам калитки, вытянувшись во фрунт, стояли солдаты. Казначеев приложил ладонь козырьком к глазам, защищаясь от солнца, но так ничего и не понял. Солдаты у калитки жилого дома, не иначе как произошла какая-то беда. В самых нехороших предчувствиях Александр Иванович попросил человека ехать быстрее. Он почти что поравнялся с ветками акации, когда вдруг произошло чудо — стоявшие на посту и вроде как переговаривающиеся между собой солдаты обратились в искусно выполненные рисунки. Ну, конечно. Углем по белым стенам, как же он сразу не заметил, что в одежде служивых не наблюдалось никаких цветов, что изображение плоское?! Хотя какое же оно плоское? Написавший солдат неведомый художник явно не понаслышке знал о перспективе и был незаурядно талантлив. Оставалось только узнать, кто он. Срочно познакомиться, пригласить к себе, получить разъяснения относительно столь странного месторасположения его произведений. Да, главное — во всем разобраться. Понять, что это — новое ли модное веяние, протест против действия властей, необычная прихоть хозяев дома или, быть может… но в этот момент к городничему подошел жирный с красным лоснящимся от пота лицом будочник.

— Виноват. Не мог знать. Мы его — мазилку этого паскудного, того, в смысле на соседней улице ждали. Стену он там одну повадился пачкать. Хозяева сначала на свои средства закрашивали, а с неделю назад не выдержали такой напасти и пожаловались. Вот мы и караулим теперь посменно. Потому как безобразника этого явно привлекает вид белой ровной стены. Так получается, что пока мы его ждали там, он, мерзавец, уже здесь успел насвинячить.

— Есть какие-нибудь предположения, кто это мог быть? — сдвинув брови, задал вопрос Казначеев.

— Детишки балуются, — будочник развел ручищами, — кто же еще? Может, из гимназии или из церковно-приходской школы, тут рядом при армянской церкви. Детишки… это уж всем известно. Хорошо, если он один такой — мазилка-то. А что, коли их целая артель трудится? Один с чистыми руками ходит, проверяет, нет ли рядом кого, а другой тем временем надписи бранные или рисунки срамные малюет. По опыту могу сказать, ловить таких шалунов не простое дело, потому как нельзя же всех, у кого руки от угля черные, арестовывать. Таким макаром мы ведь грязнуль со всего города в невиданном количестве соберем. А выследить сложно — потому как никогда заранее не знаешь, где они пачкуны эти пошалить решат. Вот и приходится, пока не поймали, за счет городской казны замалевывать.

11

Казначеев Александр Иванович — феодосийский градоначальник, с 1830 г. Таврический губернатор, сенатор, покровитель Айвазовского. Казначеев первым заметил способности юного Айвазовского и всячески помогал ему в дальнейшем, способствуя развитию его таланта. Айвазовский считал Казначеева своим вторым отцом. Несколько раз писал его портреты.

12

Воронцов Михаил Семенович (1782–1856) — князь, русский военный и государственный деятель. В 1823–1844 гг. был генерал-губернатором Новороссии и наместником Бессарабской области. С 1844 г. — наместник Кавказа.

13

Караимы — немногочисленная тюркская (или тюркоязычная) народность, традиционно исповедующая караизм