Страница 6 из 13
Это было просто великолепно. На мягкое сиденье калесы вдобавок приятно залезать, особенно благодаря тому, что Хуан торжественно бросает на колесо белое когда-то, а сейчас посеревшее полотенце, чтобы я за него хваталась и забиралась на свое место.– Отель, – сказала я со вздохом.
Какой восхитительный, наполненный массой всего нового день. Но в этой стране, похоже, никогда не бывает мало событий и интересных людей. И когда в малиновом свете приближающегося заката я вошла внутрь, к колоннам, пальмам и креслам, я увидела, что тут что-то происходит.
Наверное, вся американская пресс-группа, та самая, которая приехала задолго до инаугурации, расположилась полукольцом в креслах и на диванах вокруг какой-то на редкость привлекательной личности.
С местными жителями непросто, они – разного цвета кожи. Хуан совсем темный, отец Артуро совсем светлый, а этот нечеловечески энергичный и стройный молодой человек – он примерно такой, как я. Но если я в своей колонии его величества навеки зачислена в официальную категорию «евразийцев», со всеми вытекающими последствиями – типа невозможности вступить в клубы, куда пускают только англичан, то как этот оттенок кожи и эта категория людей называется здесь?
Кажется, есть какое-то слово. Что-то такое читала.
На кого этот человек похож? На профессионального танцора, на Руди Валентино? Нет, тот был слишком прохладен и безупречен. А этот, совсем юноша – то есть заметно моложе меня, чуть мрачно сказала я себе, – в намеренно небрежном, чуть мятом костюме… да из него получился бы, пожалуй, отличный дьявол. Горящие темные глаза, нос крючком, высокий лоб… Что еще? Рука в свежем бинте. И отличный английский. Хуан тоже говорит именно на этом языке, но я уже – даже после первой короткой прогулки по городу – начала подозревать, что не надо этого ожидать от каждого жителя столицы. Испанский акцент отца Артуро, например, очень даже заметен.
Боже мой, но о чем же он рассказывает, разведя руки, склонившись в своем кресле к слушателям так, будто сейчас прыгнет на них?
– Когда в ноябре они трогались в путь по океану, то сначала в день отплытия на лодке, в окружении целой россыпи суденышек, медленно двигалась икона – Нуэстра сеньора Порта Вага из Кавите, – яростным шепотом вещал юноша. – И в это же время по верхушке стен Интрамуроса монахи, под колокольный звон, несли модель корабля. Архиепископ Манилы поднимал руки в благословении. И били семь пушек – счастливая цифра.
Как же они его слушают. И как записывают.
– Когда был последний из галеонов? – быстро прозвучал вопрос от толстого репортера слева.
– Тысяча восемьсот пятнадцатый год, последний рейс, мексиканская революция уже завершалась. Испания потеряла колонию. Конец великому торговому маршруту, – отчеканил юноша.
Кто-то буркнул нечто неразборчивое справа. Но юношу было трудно удивить вопросом.
– Сначала королевские декреты предписывали им не превышать трехсот тонн, – без запинки отвечал он. – Потом пятьсот, тысяча – Колумб умер бы от восторга, увидев такие корабли! А когда англичане захватили в 1762 году «Сантиссима Тринидад», то оказалось – галеоны доросли до двух тысяч тонн! Проклятые пираты не могли поверить своему счастью.
Но тут он запнулся и устремил свой пламенный взгляд на меня.
– Да присоединяйтесь к нам, сеньора. А сесть вы можете…
– Но я вовсе не… – начала я.
– Какая разница, а сесть вы можете вот сюда!
И он вскочил, поместил меня на свое кресло и, стоя сзади и держась за его спинку, продолжил.
Вот когда я поняла, в каком районе только что побывала. Интрамурос, – оказывается, до американцев то был почти полностью испанский город, в лучшие времена живший только и исключительно галеонной торговлей.
Юноша рассказывал о том, как в ожидании прихода галеона сюда, в Манилу, свозился купленный за предыдущую партию серебра китайский шелк. Дальше он шел в Мексику, через Акапулько, а оттуда – в Испанию и в Европу, то есть через два океана. Потом оказалось, что еще Европа любит китайский фарфор. И китайцы его начали делать по европейским заказам, с христианской символикой в том числе. Галеоны получили название «китайские корабли». Серебряные слитки из Мексики китайцы переплавляли в свои – знаменитые, в виде туфельки с круглой нашлепкой, зайдите в любую китайскую сувенирную лавку, они там есть, – и этим жила уже их империя. Так был устроен тот мир, сердцевиной его служила испанская империя, охватывающая моря всего мира, Манила купалась в мексиканском серебре, здесь не было бедных.
Он со скоростью змеи отреагировал на вопрос о бедности, голоде и ресурсах для странного проекта (а какого?): верните филиппинцам гордость, дайте им разогнуться, взлететь над землей – они станут и богаты, и счастливы. Содружество – это та самая точка, когда пора начинать делать подобные вещи.
И тут возник какой-то технический вопрос, высящийся за моим плечом (левым, конечно, если дьявол!) юноша начал говорить что-то, обращаясь к одному из американцев (видимо, местному): вы же не поленились поехать со мной, вы сделали свои две зарубки на киле, вы уже вошли в историю моей страны. И затем начал рассказывать про дерево якал, упругое, похожее на рессору, и о том, что еще для галеона нужно дерево дунгон и апитонг. Которые растут и ждут нас там, на юге, в Себу, где, собственно, верфи раньше и были и где кто-то что-то, возможно, еще помнит – перешло от прадедов… Вот тут я не удержалась, забыв, что ни на какую газету не работаю:
– Сеньор, вы хотите сказать, что вы на самом деле начали строить галеон?
– И не очень удачно, – отреагировал он, взглядывая на забинтованную руку. – Не удержался, помахал топором. Не сеньор, а Эдуардо, да просто Эдди. Эдди Урданета.
Урданета? Это все меняло. Еще в своем Пенанге мне не раз приходилось читать, что страной, как при испанцах, так и при сменивших их американцах правят то ли сто семей, то ли четыреста – притом что посчитать семьи сложно, они все переплетены браками детей. Сориано, конечно, и братья Элизальде, целых четверо, и Акино… И Урданета.
Но галеон сегодня? Это и правда происходит? Зачем он это делает? Сколько это стоит?
А американцы, распространяя всяческие, не обязательно приятные, запахи, уже вставали, собирали блокноты, благодарили юношу, задавали какие-то вопросы нос к носу – вдруг узнают что-то такое, что конкуренты не услышали. И мы с ним остались в итоге вдвоем.
– А это тяжело! – со смехом признался Эдди и сел напротив меня. – Как теннис с несколькими мячами одновременно. А вы, как я понимаю, та самая дама, которая вселилась в архиепископские комнаты. Да-да, этот отель – маленькая деревня, тут все знают всё обо всех.
– Амалия, – сказала я. – Амалия де Соза.
– Португалка! Португалка в бывшем испанском владении. Ну, я понимаю, что вы чувствуете. Наши с вами предки могли находиться в сложных отношениях. Чем вы тут заняты?
Что ж, я уже заготовила несколько ответов на этот вопрос.
– Для начала открываю небольшую контору, которая будет заниматься человеческими ресурсами, – выдала секрет я.
– Работорговлей! – откинулся он на плетеную спинку. – Великолепно. Наследие предков. И моих, и ваших.
– Я полагаю, что когда открываются новые перспективы, приходят иностранные инвесторы, то им потребуются подготовленные люди. С хорошим образованием, – пояснила я.
– А этого здесь сколько угодно, больше, чем работы для них. Есть у меня для вас один человеческий ресурс, вы не пожалеете и даже удивитесь, – пообещал мне Эдди. – И вас в этом плане ждут большие неожиданности. Так, а вон тот человек – шпион, он на вас дважды посмотрел издалека. А может, на меня…
Что ж, шпионы существуют, мысленно улыбнулась я себе – и бросила мгновенный взгляд на высокого мужчину с необычным профилем… будто нос птицы, но не хищной… Стоит у бара, что-то пьет… Ну, этот не может быть шпионом – шпионы незаметны, а в его сторону поворачиваются все головы, особенно женские. Он почти так же эффектен, как мой генерал, но это другой эффект, более мягкий и тонкий, почти женственный.