Гончаров

Друзьями они не стали, но впоследствии встречались периодически и внимательно следили за творчеством друг друга. По характеру, темпераменту, да и по общественному положению (Гончаров впоследствии занимал высокие должности в цензурном комитете, стал действительным статским советником) они чрезвычайно разнились. В каком-то смысле они были противоположностями — по свойствам как характера, так и творческого дарования. Насколько Достоевский горяч, страстен, настолько Гончаров спокоен и уравновешен. Достоевский в своих романах показывает прежде всего идею личности, в то время как для Гончарова идея всегда выражена в пластическом образе. Достоевский в своих произведениях то и дело прибегает к курсиву, дабы подчеркнуть эту идею. У Гончарова это невозможно. Его мысль вся заключена в пластическом образе: Гончаров не убеждает, а убедительно изображает.

Оба писателя были людьми глубоко религиозными, но если у Достоевского «осанна» Богу прошла через горнило сомнений, то Гончаров веровал просто, с детских лет не выходя из церковной ограды.

У Гончарова и Достоевского — разный предмет художественного исследования. Первый изображает человека в его стремлении к равновесию, его последовательный путь к идеалу. Его героям противопоказаны резкие изменения настроений. Достоевский изображает сломы настроений, вызванные страстностью и максимализмом характеров героев.

Вряд ли отношения столь разных по характеру и творческим кредо писателей могли быть безоблачными. Но и при всём том, что перед нами — писатели слишком несходные, создающие совершенно различную атмосферу жизни в своих произведениях о России, они оказывались не только дополняющими друг друга в единой картине литературной жизни, но и неожиданно близки — прежде всего в своей тяге к масштабным концептуальным обобщениям, в своём видении современной русской и мировой жизни — в контексте «Божественного замысла» о человечестве.

Они вступили на литературное поприще в 1840-х годах. Оба прошли через кружок В. Г. Белинского, через увлечение Н. В. Гоголем. Затем поддерживали определенные взаимоотношения вплоть до смерти Достоевского. Они познакомились в 1846 году в салоне Майковых. А. Н. Плещеев в письме к А. Н. Майкову от 25 апреля 1888 года вспоминал: «Перебирая иногда в памяти далёкое прошлое, я с особенным удовольствием останавливаюсь на той поре, когда я, ещё начинающий, встретил в вашем семействе столько тёплого участия и одобрения. Какое это было блестящее время в литературе! Обычными посетителями и друзьями вашего дома были И. А. Гончаров и Ф. М. Достоевский, читавшие у вас свои произведения».[314]

Романы «Бедныелюди» и «Обыкновенная история» появились практически в одно время: в 1846-м и в начале 1847 года. Гончаров, еще не опубликовавший ни одной вещи, зачислен Достоевским в соперники. В этом случае фраза: «Первенство остается за мною» — уж слишком отдает субъективностью. Не случайно в этом же письме он признается брату: «У меня есть ужасный порок: неограниченное самолюбие и честолюбие». Гончаров не оставляет отзывов о раннем романе Достоевского, однако известно, что он посылает в Симбирск для открывающейся Карамзинской библиотеки экземпляр романа «Бедные люди».[315] Достоевский всегда внимательнейшим образом и даже ревниво следил за творчеством Гончарова. Сразу по выходе «Сна Обломова» Достоевский прочёл его и при встрече со знакомыми цитировал гончаровское произведение.[316]

Нет никаких сведений, указывающих на конкретные встречи двух романистов в 1840-х годах. Пути их расходятся в апреле 1849 года, когда Достоевский был арестован по делу М. В. Петрашевского.[317] Гончаров же только что опубликовал «Сон Обломова» и наслаждался заслуженной славой. Автор «Бедных людей» и «Двойника» надолго выпадает из поля зрения Гончарова. Правда, и сам Гончаров с 1852 по 1855 год также находится вне Петербурга и литературной жизни: в это время он участвует в кругосветной экспедиции под руководством графа Е. В. Путятина. По возвращении в Петербург Гончаров возобновляет свои отношения с литературным миром и заводит ряд новых знакомств. Несомненно, автор «Обыкновенной истории» меняется за время путешествия, но для Достоевского, изолированного от общественной жизни на долгие годы и, видимо, раздражённого успехами «чиновника» Гончарова, время как будто остановилось. Очевидно, осенью 1856 года Гончаров знакомится с археологом, впоследствии чиновником Министерства иностранных дел бароном Александром Егоровичем Врангелем. Именно ему Достоевский столь раздраженно писал о Гончарове 9 ноября 1856 года: «Так Вы познакомились с Гончаровым? Как он Вам понравился? Джентльмен из «Соединенного общества», где он членом, с душою чиновника, без идей и с глазами вареной рыбы, которого Бог будто на смех одарил блестящим талантом».[318] Между тем Гончаров не только помнит о Достоевском, но и, судя по всему, относится к нему весьма сочувственно. А. Н. Плещеев в письме к Достоевскому от 4 августа 1858 го да сообщает, что Гончаров «осведомлялся» о нём.[319]

В то время как Достоевский находится в ссылке, Гончаров выступает как цензор сначала (1858) журнала «Время», редактором которого является брат писателя и сам прозаик Михаил Достоевский[320], а затем «Села Степанчикова», причём Гончаров «не вымарал ни одного слова» из романа.[321] 23 ноября 1859 года М. М. Достоевский, посылая в Тверь брату экземпляр «Села Степанчикова», приписывает, что Гончаров «хвалил с оговорками. Какими, не знаю».[322]

Достоевский на каторге с жадным интересом следит за развитием русской литературы, читает журналы и мечтает вернуться к активной литературной деятельности. Следит он внимательно и за деятельностью Гончарова. 20 апреля 1859 года в «Отечественных записках» вышла последняя часть романа «Обломов».[323] Достоевский в это время находится в Семипалатинске. Готовится к выходу «Дядюшкин сон» и идет усиленная работа над «Селом Степанчиковом».[324] Очевидно, Достоевский в Семипалатинске следил за выходом романа «Обломов» и читал его в журнальном варианте. В то время как практически все писатели дают одобрительные отзывы о новом романе Гончарова, Достоевский пишет в письме к брату М. М. Достоевскому от 9 мая 1859 года о романе: «По-моему, отвратительный».[325] Трудно сказать, отчего Достоевский даёт столь уничижительную оценку капитальному произведению Гончарова. Можно предположить одно: он не увидел в романе «идей», вернее, не сразу разглядел их. Акцентированная Добролюбовым обломовщина не была принята (как показала статья А. П. Милюкова, вскоре вышедшая в журнале Достоевского) им за «новую идею». Здесь Достоевский явно недооценил мощь и многосмысловое значение гончаровской пластической образности. Впрочем, не он один так низко оценивал способность Гончарова к масштабной «идее».[326]

В середине 1860-х годов у Достоевского уже оформлена одна из его главных «идей» о ходе человеческого развития, об отношениях Бога и человечества. В набросках к своей статье «Социализм и христианство» он намечает свою «историософию», которая глубоко проявится в его творчестве, а в открытом виде — в «Сне смешного человека». По мнению Достоевского, когда человек живёт массами (в первобытных патриархальных общинах), то человек живёт непосредственно. Затем наступает время переходное, или время цивилизации. Но все цивилизации кончались тем, что развивалось личное сознание человека, который терял чувство принадлежности к массе и веру в Бога. «Это состояние, — пишет Достоевский, — то есть распадение масс на личности, иначе цивилизация есть состояние болезненное. Потеря живой идеи о Боге тому свидетельствует… Если б не указано было человеку в этом его состоянии цели — мне кажется, он бы с ума сошёл всем человечеством. Указан Христос… В чём закон этого идеала? Возвращение в непосредственность, в массу, но свободное… Патриархальность было состояние первобытное. Цивилизация — среднее, переходное. Христианство — третья и последняя степень человека, но тут кончается развитие, достигается идеал…»

314

Литературный архив. Материалы по истории литературы и общественного движения. В 6-ти томах. М.—Л., 1938–1961. Т. 6. С. 305.

315

См.: Летопись жизни и творчества Ф. М. Достоевского. Т. 1. С. 131. Кстати сказать, составители «Описания библиотеки И. А. Гончарова» (Ульяновск, 1987), а также А. Д. Алексеев, автор «Летописи жизни и творчества И. А. Гончарова», не отметили факт посылки «Бедных людей» в Карамзинскую библиотеку.

316

Достоевский в воспоминаниях современников. В 2-х томах. М., 1964. Т. 1. С. 163.

317

Арест состоялся 23 апреля (Летопись жизни и творчества Ф. М. Достоевского. Т. 1. С. 160).

318

Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. В 30-ти томах. Л., 1972–1988. Т. 28. Кн. 1. С. 244.

319

Литературный архив. Материалы по истории литературы и общественного движения. В 6-ти томах. М.—Л., 1938–1961. Т. 6. С. 256–257. Здесь у Достоевского сразу наметились общие очертания оценки Гончарова: с одной стороны, это писатель «без идей», с другой — «блестящий талант».

320

Сведений о том, что Гончаров приступил к цензурованию журнала нет, но, во всяком случае, 4 ноября 1858 г. Санкт-Петербургский цензурный комитет известил М.М. Достоевского о разрешении ему издавать журнал «Время» и препровождает при этом «Билет» на предоставление корректурных листов цензору И.А. Гончарову (Летопись жизни и творчества Ф.М. Достоевского. Т. 1. С. 252).

321

Достоевский. Материалы и исследования. Л., 1935. С. 531.

322

Там же. С. 532.

323

Алексеев А. Д. Летопись. С. 94.

324

Летопись жизни и творчества Ф. М. Достоевского. В 3-х томах. Т. 1. СПб., 1993. С. 256.

325

В «Летописи жизни и творчества Ф. М. Достоевского» (Т. 1. С. 260) со ссылкой на то же письмо к брату ошибочно утверждается, что Достоевский «положительно отзывается» о романе «Обломов».

326

Специфику гончаровской эстетики попытался определить В. Г. Белинский: «Он поэт, художник — и больше ничего. У него нет ни любви, ни вражды к создаваемым им лицам, они его не веселят, не сердят, он не дает никаких нравственных уроков ни им, ни читателю…» (И. А. Гончаров в русской критике. Сб. статей. М., 1959. С. 32). A.A. Григорьев писал, что дарование Гончарова — это «чисто внешнее дарование без глубокого содержания, без стремления к идеалу» (Григорьев А. Искусство и нравственность. М., 1986. С. 197). А. Григорьев выразил Гончарову упрек в «азбучной морали». Суровый приговор выносит он роману «Обломов», который, по его мнению, «построен на азбучном правиле: «возлюби труд и избегай праздности и лени — иначе впадешь в обломовщину и кончишь, как Захар и его барин» (Григорьев А. Искусство и нравственность. М., 1986. С. 192). Представление об отсутствии или «азбучности» идеалов писателя, к сожалению, укоренилось. Через два года после Григорьева уже Д. И. Писарев безапелляционно заявил о том, что «Гончаров по плечу всякому читателю, то есть для всякого ясен и понятен» (Писарев Д. И. Литературная критика. В 3-х томах. Л., 1981. Т. 1. С. 138). Кажется, что Гончаров с олимпийским спокойствием воспроизводит жизнь, не пытаясь воздействовать на читателя и не выдвигая авторского идеала. Разумеется, это далеко не так. Не случайно более поздние критики упрекали романиста в дидактичности. Так, Н. Ахшарумов писал после выхода «Обломова»: «… Автор не довольствовался простым юмористическим изображением обломовщины в борьбе с враждебными ей началами; нет, он хотел взглянуть на эту борьбу как моралист и философ, хотел произнести свой суд и свой приговор…»