Страница 73 из 81
Нельзя недооценивать то Откровение, которое, по его собственным словам, Константин получил при появлении Креста Господня на солнце, а также во сне, позволившем ему утвердить символ лабарума. Нужно было быть очень уверенным в истинности этих Откровений, чтобы заставить всю армию изображать их на своих щитах и менять легионные штандарты. Разумеется, многие язычники воспринимали это обновление как очередной шаг по введению культа Непобедимого Солнца. Так и объявление «дня солнца» нерабочим в 321 году вполне укладывалось в логику этого солнцепоклонничества. Но иные события говорят о том, что Константин все-таки расставался с этим культом и обращался к христианству. Отметим основные этапы обращения Константина:
1) 312 год — Откровение о Кресте и лабаруме перед победой над Максенцием;
2) 313 год — Медиоланский эдикт;
2) 325 год — созыв Никейского Собора;
3) 326 год — возрождение Иерусалима;
4) 330 год — основание Нового Рима, бывшее не только политическим, но и религиозным актом;
5) 337 год — крещение.
От Откровения 312 года и до крещения прошло целых двадцать пять лет, и столь значительная дистанция позволяет говорить о том, что обращение Константина было длительным процессом, а не разовым актом. Почему Константин откладывал крещение? С церковной точки зрения, если человек верит в Христа, но по любым соображениям не принимает крещение, он совершает страшный грех, потому что тем самым свидетельствует о своем непонимании смысла Боговоплощения и Искупительной Жертвы Спаситея. Строго говоря, такой человек еще не совсем уверовал в Христа, потому что христианская вера предполагает понимание того, в Кого ты веришь. Не случайно в Никео-Константинопольском Символе Веры, кроме веры в Трех Лиц Божественной Троицы, постулируется также вера в Церковь и необходимость крещения: «Во едину Святую, Соборную и Апостольскую Церковь. Исповедую едино крещение во оставление грехов», так что эти императивы входят в догматический минимум христианского вероучения. Следовательно, о тех верующих людях, которые откладывают крещение, можно сказать, что они не понимают его необходимость или понимают ее превратно. Поэтому, сколько бы ни было объяснений желания Константина отложить крещение, никаких оправданий этому желанию с церковной точки зрения не может быть. Что же касается объяснений, то они весьма характерны для понимания психологии Константина. По всей видимости, Константина впечатлил и озадачил экстремизм донатистов, спутавших пребывание в Церкви и святость. И хотя Константин знал, что официальная Церковь выступает против донатизма, он не хотел оказаться жертвой их критики в случае своих отступлений от церковных правил, если бы он крестился. Но даже если донатисты не имеют отношения к этой ошибке, в любом случае Константин воспринимал крещение не как начало христианской жизни, а как ее вершину, которой он еще недостоин. И дело даже не в том, что он ее «недостоин» на данный момент своей жизни, а в том, что он и дальше будет совершать греховные деяния, которые, с его точки зрения, не позволят ему перейти границу храма. Будучи римским императором, Константин понимал, что ему волей-неволей придется заниматься вещами, мало совместимыми с пребыванием в Церкви, и именно поэтому он откладывал свое крещение. В итоге Константин преподал показательный урок другим оглашенным: он хотел принять крещение со всей торжественностью, в самом Иордане и готовился к этому событию многие годы, но вместо этого ему пришлось в режиме цейтнота, перед смертью, креститься у епископа с арианскими взглядами Евсевия Никомедийского, поскольку он был в ближайшем доступе. Если бы донатисты были правы и личные грехи священнослужителя влияли на его способность совершать таинства, то крещение Константина было бы признано недействительным, но для Православной Церкви личное арианство Евсевия никоим образом не отменяло этого великого священнодействия.
Перечислять причины, объясняющие обращение Константина к христианству, — значит перечислять преимущества христианского мировоззрения, приписывая Константину осознание каждого из них. Вернее было бы поставить вопрос: что конкретно христианство могло дать Римской империи, потому что император, естественно, не раз размышлял над этим вопросом, а если говорить точнее, то целых двадцать пять лет? Также нужно понимать, что над этим вопросом размышляли и все остальные политики Империи, которые по доброй воле или из конъюнктурных соображений пошли за Константином.
Христианство предоставило Риму три преимущества, позволившие его Империи обрести новую жизнь и остаться политическим идеалом для всех христианских монархий на все времена.
Первое преимущество — цельность христианской «идеологии» и христианского «движения», признанная многими язычниками. Христианство могло казаться кому-то излишне сложным и противоречивым мировоззрением, но всегда было понятно, что именно мировоззрение, а не набор смутных интуиций и что любое противоречие в нем имеет свое объяснение, нужно только поинтересоваться им. У христиан были на редкость внятное представление о своем Боге, ясная картина мира и четкая историософия, в которую укладывались все события прошлого и настоящего. Мировоззренческая цельность христианства отражалась на его уникальной иерархической организации, расширившейся по всему пространству Римской империи и даже за его пределами. Конечно, нельзя сказать, что Церковь в организационном плане составляла конкуренцию Империи, ведь христиане составляли религиозное меньшинство, но нужно помнить, что, во-первых, в Империи не было религии большинства и все религиозные культы представляли собой религии меньшинств, а во-вторых, что христианское меньшинство существовало почти в каждом городе на всех трех континентах, почти в каждом городе Церковь имела свой приход, чем не могла похвастаться ни одна другая религиозная организация. Да, Церковь не была организационным конкурентом Империи, но она была ее идеологическим конкурентом как языческого государства. Все гонения доказали, что уничтожить эту масштабную организацию невозможно и сами гонения только укрепляют дух христиан, притом что они не используют никаких силовых методов. Последний факт ставил имперские власти в тупик, потому что в противном случае успешность христианства можно было бы списать на его агрессивность, но она начисто отсутствовала, и потому приходилось поглубже рассмотреть специфику христианского учения. Если это учение вопреки всем гонениям только укрепилось и распространилось по всей Империи, значит, нужно не конфликтовать с ним, а использовать его для укрепления самой Империи, опираясь также на его разветвленную организацию. Каким бы циничным ни был этот вывод, но имперские политики имели все основания его сделать. Религия «слабых» оборачивалась неожиданной и невероятной силой, и эта сила была недоступна государству со всеми его легионами. Следовательно, приняв христианство, Римская империя впервые в своей истории овладела цельным мировоззрением, которое не могло быть сломлено никакими насильственными акциями. Сама Империя могла исчезнуть, но Церковь осталась бы, и наиболее проницательные политики понимали эту перспективу.
Второе преимущество — универсальность христианского мировоззрения, качественно превосходящая всемирные претензии самой Римской империи. Вооружившись христианством, Римская империя получала идеологию, обосновывающую ее историческое существование и геополитическую экспансию в универсальном измерении, а не просто для блага римлян или греков. Римский этнорегиональный национализм очевидно противоречил космополитической природе Империи и вызывал раздражение у всех, кто не мог его испытывать, то есть у большинства населения. Христианство же обосновывало необходимость этого вселенского размаха, объясняя промыслительность римской экспансии даже в прошлые времена. Универсализм Церкви удачно накладывался на глобализм Империи и давал ему новый — универсальный — смысл. Еще в своем письме епископу Александру и пресвитеру Арию в 324 году Константин так объяснял свое обращение к христианству: «Свидетельствуюсь самим помощником в моих предприятиях и Спасителем всех — Богом, что две причины побуждали меня к совершению предпринятых мной дел. Во-первых, я сильно желал учения всех народов о божестве, по существу дела, привести как бы в один состав, во-вторых, телу всей Ойкумены, как страждущему тяжкой некоей болезнью, возвратить прежнее здравие» (Евсевий Кесарийский. Жизнеописание, 2, 65). Из этих слов видно, что Константин раздумывал именно об универсальной религиозной доктрине, адекватной универсальности самой имперской Ойкумены.