Макиавелли

Пока Франческо Мария делла Ровере пребывал в нерешительности, Карл V не сидел сложа руки. Кардинал Помпео Колонна удалился в свое имение неподалеку от Рима, тайно собрал силы и пригласил к себе дона Уго де Монкаду, одного из заслуживавших внимания командующих войсками императора в Италии. Климент VII, как обычно, находился во власти мрачных предчувствий касательно Лиги во многом потому, что вклад Франциска I в кампанию, похоже, был минимальным. Подавленное настроение папы не улучшилось, когда ко двору понтифика прибыл французский посол с требованием своего короля отчислить одну десятую часть церковных доходов в пользу Франции и даровать кардинальскую мантию для королевского канцлера Антуана Дюпра. Воспользовавшись моментом, Колонна захватил Ананьи, а после этого потребовал переговоров с Климентом VII. Перемирие было подписано 26 августа — папа обязался помиловать кардинала Помпео и гарантировать сохранение собственности его семье, в обмен на это Колонна пообещал покинуть Ананьи и вывести войска в Неаполитанское королевство.

Почувствовав себя в безопасности и невзирая на предостережения, Климент, движимый желанием сэкономить деньги, урезал численность римского гарнизона до немногим более пятисот человек. Именно этого и ждали кардинал Помпео и де Монкада: утром 20 сентября Колонна значительными силами атаковал Рим, предав Ватикан и другие районы разграблению, и на следующие два дня воцарился в Вечном городе. После этого он с добычей в размере около 300 тысяч дукатов вывел войска из Рима. Оказавшемуся в осаде в замке Святого Ангела с ничтожным провиантом Клименту ничего не оставалось, как согласиться на условия Монкады: заключить перемирие с императором сроком на четыре месяца, вывести войска из Ломбардии и объявить всеобщую амнистию для всех членов семьи Колонна. Вдобавок он должен был отдать в заложники Филиппо Строцци и одного из сыновей Джакопо Сальвиати в качестве гарантов соблюдения условий перемирия.

Едва весть об этом достигла лагеря союзных войск, как все стали спешно покидать театр боевых действий во главе с герцогом Урбино: армия императора, на несколько тысяч солдат превосходившая их, сосредоточилась у Больцано. Макиавелли задержался на несколько дней и за это время составил подробный анализ ситуации. По его мнению, главными виновниками провала были делла Ровере и понтифик. В особенности Климент VII, отказавшийся собирать средства тем же путем, что и его предшественники (то есть торгуя кардинальскими мантиями за крупные суммы) и позволивший запереть себя в Риме, «как напроказившего ребенка». Печальный вывод Макиавелли состоял в том, что «все так перепуталось, что даже самому Христу не распутать».

По пути назад во Флоренцию Никколо несколько дней провел в Пьяченце с Франческо Гвиччардини, который отправил его в Борго-Сан-Доннино (ныне — Фиденца), неподалеку от Модены, с поручением, хотя в качестве уполномоченного Макиавелли предпочел бы следовать за идущей на выручку папе в Рим флорентийской армией (следует упомянуть, что понтифик не горел желанием выполнять условия Колонны и намеревался отомстить ему, как только настанет подходящий момент). Пребывание Никколо в Северной Италии означало, что впоследствии кому-то придется его заменить, о чем сильно сокрушался Климент VII, заявивший Гвиччардини, что, дескать, очень хотел бы, чтобы Макиавелли прибыл в Рим.

Однако Никколо предстояло завершить еще одно дело, а именно: чуточку опомниться от череды малоприятных событий. Когда-то в Сан-Доннино он повздорил с неким Филиччиафо из-за того, что постоянно обращался к нему как к podesta (то есть как к главе административной и судебной власти города), «отчего тот негодовал, полагая, что вы насмехались над ним, заведомо преуменьшая его ранг…», как 30 октября писал Макиавелли измотанный, но не утративший чувства юмора Гвиччардини. Пристрастие Никколо высмеивать дураков и пустозвонов вновь дало о себе знать, но эти люди были не из тех, кто способен воспринять поведение Никколо как шутку.

Сколь силен был гнев Филиччиафо, можно заключить из письма Макиавелли правителю Модены Филиппо де Нерли от 1 ноября. На Нерли, которому не следовало слишком удивляться поведению Макиавелли, обрушился весь гнев уполномоченного — ив известной степени гнев Гвиччардини. Филиппо просил Никколо выслать ему, как и было обещано, первые две части «Истории Флоренции». Он также просил передать привет «старичкам», и особенно Донато даль Карно, «который поступит как истинный аристократ, если зимой не пустит вас в свой магазин, чтобы вы не рассиживались у очага и не портили ему воздух».

Прежде чем вернуться во Флоренцию, Макиавелли завернул в Модену и оттуда написал Гвиччардини, чтобы тот утихомирил разбушевавшегося Филиччиафо. Он встретился и с Нерли, который приветствовал его словами: «Возможно ли такое, чтобы я хоть раз что-то сделал правильно?» Никколо был к этому готов и, смеясь, ответил:

«Милорд губернатор, не удивляйтесь, ибо виноваты во всем не вы, но нынешний год. Ибо никто не исполнил своих обязанностей должным образом, и все пошло вкривь и вкось. Император мог поступить и того хуже: отказаться посылать какую бы то ни было помощь, и поступил бы так с легкостью. Испанцы могли причинить нам немалое беспокойство, но не имели к тому возможности. Мы могли победить, но не имели к тому способности. Папа полагал, что росчерк его пера защитит его куда надежнее тысячи пехотинцев, и лишь сиенцы повели себя как подобает, а посему не следует удивляться, если в эти безумные времена лучше всех проявили себя безумцы.[87] Посему, милорд губернатор, было бы гораздо хуже, если бы вы не совершили ни единой ошибки».

Чуть успокоившись, Нерли ответил, что, если все обстоит именно так, он более не будет волноваться. Вскоре после этого обмена любезностями прибыл граф Гвидо Рангони — один из командующих папской армией, на которого Гвиччардини был неимоверно зол. Он осторожно осведомился, гневался ли на него папский наместник, на что Макиавелли насмешливо ответил: «Нет, ибо предмет его гнева исчез». Затем они вдвоем какое-то время обсуждали неважное настроение Гвиччардини, и Рангони напрямик заявил, что предпочел бы отправиться в изгнание в Египет, лишь бы не служить под его началом. Макиавелли стал на защиту Гвиччардини и в итоге сумел убедить всех, что от присутствия его друга на поле боя куда больше пользы, чем вреда. Гвиччардини не ошибся, доверившись Никколо.

Макиавелли вернулся во Флоренцию в начале ноября, но долго там не задержался. В конце месяца он получил задание от Комиссии Восьми отправиться в Модену и посоветоваться с Гвиччардини насчет того, как защитить Флоренцию в нынешних обстоятельствах. Флорентийские власти прекрасно понимали, что, как только соглашение между папой и императором истечет, им придется удерживать вражеские войска на севере Италии, если только те не решат наступать на Тоскану, что было вполне вероятно и наверняка возымело бы катастрофические последствия. Комиссия Восьми желала получить точную оценку военной ситуации и в особенности узнать, что намерены предпринять венецианцы, герцог Феррары, испанцы и все остальные. Особую озабоченность правительства вызывали тысячи германских солдат, известных как ландскнехты, стоявших лагерем в окрестностях городка Фиоренцуола-д’Арда под командованием грозного военачальника Георга фон Фрундсберга.[88]

Власти Флоренции имели серьезные основания для беспокойства, поскольку венецианские шпионы выяснили, что Бурбоны намерены двинуться на юг и на Флоренцию где-то в конце декабря — в начале января. Единственной надежной силой, могущей противостоять войскам империи, были «Черные повязки» (BandeNere) Джованни де Медичи, судя по слухам, находившиеся на службе у Франции. К несчастью, Джованни Медичи умер 30 ноября от последствий ранения, полученного в стычке с имперскими войсками при попытке задержать их продвижение на юг. Несколькими днями ранее ландскнехты сумели переправиться через реку По благодаря предательству маркиза Мантуи, формально одного из союзников Климента, который был весьма рад дать кому-либо еще изведать вкус войны.

87

Жители Сиены издавна считались безрассудными предположительно потому, что пили воду из фонтана Радости, расположенного на главной городской площади. (Примеч. авт.)

88

Согласно распространенной легенде, «лютеранин» Фрундсберг возил с собой петлю, свитую из золотой веревки, на которой собирался повесить папу римского, и еще несколько веревок из алого шелка — для кардиналов. В действительности эти «благочестивые» намерения хотел осуществить один из его помощников. Также не стоит забывать, что лютеранство в те времена воспринималось не как особое революционное явление, а как очередное движение, борющееся с церковной коррупцией. Так или иначе, в уроках жестокого обращения с духовенством итальянцы не нуждались. В частности, когда был раскрыт заговор Пацци, флорентийцы вздернули на виселице архиепископа Пизанского. (Примеч. авт.)