Беда

— Не прикасайся ко мне.

— Прошло три недели, ты вот-вот лопнешь.

Он снова попытался обойти ее, и снова Ив преградила ему дорогу, закинула ему руки на шею. В ужасе он попятился, но тем самым лишь потянул ее на себя.

— Отпусти!

— Другая женщина? — задала она вопрос. — Эта Ханна?

— Отпусти меня, Ив!

— Неужели ты не видишь, как я тебя люблю?

— Последний раз говорю: отпусти!

Она принялась целовать его в шею, в подбородок:

— Я лучше ее!

Он отпихивал Ив, отворачивался, пряча лицо, удерживая ее на расстоянии вытянутой руки, но с трудом. Давление на шею росло: Ив поджала ноги и повисла у него на шее живым ожерельем, ярмом, трофеем исступленного насильника. Позвоночник неудобно выгнулся, торс пронизала боль, Джона со стороны услышал свои унизительно-бабьи постанывания. Ив присосалась к его лицу. Представь, что это ребенок, ты же не ударишь ребенка, сколько бы он к тебе ни лез. Нет, он ее не ударит. Что угодно, только не это, ведь именно этого она добивается. Он вдавил пальцы ей в солнечное сплетение, Ив обеими ногами оплела его талию, зажав вторую его ладонь. Он не станет ее бить. Он воткнул большой палец в ямочку ее горла, нажал сильнее, противоестественные, немыслимые для него поступки, но пришлось. Притворимся, будто душим надувную резиновую куклу. Палец уже на фалангу ушел в ее горло, Джона чувствовал, как прогибается внутри трахея. Но Ив все цеплялась за него, давясь, из угла ее рта ему на шею побежала струйка слюны. Больше держать ее он не мог, рухнул на колени, и она тут же воспользовалась моментом, напрыгнула на него сверху, животом ему на спину, головой к копчику, уронила его лицом вниз на мокрый асфальт. Бедрами она сжимала его голову, тянула, словно его шея была бутылкой шампанского, а череп — неподатливой пробкой. Колготы наждаком скребли ему щеки. Ив впилась ногтями ему в подколенные сухожилия, погрузила нос в его задницу, будто решила насквозь прогрызть ему штаны и добраться до сути. Никогда еще не доводилось Джоне созерцать нью-йоркский асфальт со столь близкого расстояния. Трещины забиты грязью, грязь лезет под ногти, когда он пытается отжаться и встать, ладонь скользит в месиве из окурков и газетных обрывков.

Он оторвался от земли, но внезапная вспышка света ударом под дых бросила его назад. Тощий парнишка в балахоне с меткой нью-йоркского универа навел на него свой фотоаппарат. Джона обругал его, смаргивая слепящие красные точки и зеленые разводы, и мальчишка побежал дальше. Прошли две женщины, одна из них самой себе буркнула: «Съемки». Да что такое творится с ньюйоркцами? У всех на глазах два человека борются, барахтаются в грязи под дождем, а они воображают, что это искусство? Ему бы супергероя играть, который прочел в газетах о подвиге Джоны Стэма и рыщет ночами по Манхэттену в надежде спасти девицу в беде. А ведь со стороны, должно быть, злодеем сейчас кажется он.

Резким усилием Джона поднялся, Ив откатилась на спину. Падая, она успела ухватить его за рубашку, оторвала верхнюю пуговицу. Уцепилась за его ногу, оплела плющом.

— Отпусти, на хрен, мою… отпусти! — Он дергал ее за уши, снова сдавил горло. — Я тебе шею к черту сломаю.

— Следи за своим добром, — посоветовала она, указывая кивком; Джона обернулся и увидел парня, подобравшего рюкзак.

— Эй! — завопил Джона. — Рюкзак мой.

Парень глянул на него, на Ив и пошел себе, уронив рюкзак в канаву.

— Все-то я о тебе забочусь, — сказала Ив.

Он прошептал прямо ей в ухо:

— Получи удовольствие — это в последний раз. — И локтем двинул в висок.

Ив обмякла, он стряхнул ее с себя, поднял рюкзак и двинулся, шатаясь, прочь.

Не прошел он и пяти шагов, как позади раздался душераздирающий вой.

Ловите его, он украл мою сумку!

Инстинкт советовал: остановись, оправдайся. Какого черта, какую еще сумку!

Нет! Он побежал.

Остановите его! Кто-нибудь, хватайте его!

Он пролетел по авеню А, рюкзак спереди, словно пивной живот, колотит его нещадно, и вот он уже выудил ключи, нащупывает ключ от подъезда, зажал в пальцах, оглянулся…

Остановите его!

Он не увидел, откуда обрушился удар, почувствовал только, как хрустнула челюсть, словно он пытался откусить кусок мрамора, и резко, до тошноты, поменялся угол зрения, — так, наверное, чувствует себя воздушный змей, попав в губительную воронку ветров.

Он открыл глаза, лежа на спине среди четырех колонн, обтянутых белой джинсовой тканью в пятнах краски. Два широких, недобрых, неодобряющих его черных лица смотрели на Джону с высоты, как будто с очень большого расстояния. Может, он лежит в могиле и сейчас его засыплют песком и грязью? Очень больно, не пошелохнуться.

У того, с кепкой, в руках его рюкзак.

— Он жив? Джона?

— Вот ваша сумка, — сказал который в кепке. — Мой приятель побудет с вами, а я вызову копов.

Ив провела ноготками по лбу Джоны.

— Любовь моя… Все в порядке, — сказала она тем мужчинам. — Это мой муж. Мы поссорились. Теперь мы помиримся.

Негры переглянулись.

— Любовь моя, как ты?

Джона простонал.

— Большое спасибо.

— Точно не хотите вызвать полицию?

— Спасибо. Точно. Вы так мне помогли.

Который в кепке покачал головой, который в бандане пожал плечами, и они побрели дальше.

— Стойте! — каркнул им вслед Джона.

— Ш-ш, — удержала его Ив. — Отдохни, любовь моя. Оправься. Приди в себя. Небесные слезы тебя омоют. Они исцеляют. Ш-ш…

Дождь нарастал, в трещиноватом асфальте собирались лужи. Волосы Джоны промокли, пропитались соками города, рубашка отяжелела от воды. Лицо Ив словно плыло над его лицом, капающие кончики косичек будто плачущие ветки вяза, ее дерева. Дождь жалил глаза, вода затекала в нос. Плачут карнизы. Пахнет падалью и кошачьей шерстью. Он захлебнется и утонет посреди Ист-Виллиджа.

— Это судьба, — приговаривала Ив. — Я — твоя миссия, Джона Стэм. А ты — моя. Куда бы ты ни пошел, я — камни у тебя под ногами. Когда ты ночью возвращаешься домой, я — твоя постель. Пока ты живешь, я — твой воздух, когда ты умрешь, я стану принявшей тебя землей. Я повсюду, Джона Стэм. С этим бессмысленно спорить. — Она улыбнулась. — А теперь — провожу тебя наверх и заварю чай?

Он заставил себя встать. Боже, голова разрывается.

— Можем мы вести себя цивилизованно? Или я вынуждена буду прибегнуть к крайним мерам?

Он поискал в кармане куртки ключи.

— Ответь же мне!

В кармане куртки пусто.

— Ты это ищешь?

И она убежала, а он, рванувшись следом, поскользнулся на мокрой бетонной ступеньке, хотел ухватиться за каменные перила, ухватился неудачно, ободрал с тыльной стороны ладонь.

— Уверен, что без этого не обойтись, чувак?

— Я же сказал: я все оплачу.

— Не в том дело, чувак, но ты ведешь себя… э-э… — Подбирая слово, Ланс загреб пальцами воздух, но слова так и не нашел.

— Они забрали мое удостоверение и ключи, — повторил Джона.

Слесарь кивнул:

— Лучше подстраховаться.

— Это самый у вас надежный?

— «Медеко». Разве что Супермен вскроет.

— Чувак, это ж ты и есть.

Триста девятнадцать долларов, с оплатой внеурочной работы. С каким удовольствием Джона выписал чек!

— Я буду накидывать цепочку, если останусь один, — предупредил он Ланса.

— И как я попаду домой?

— Перед сном я сниму цепочку. Или нет, лучше подожду, пока ты не вернешься.

— Ты все-таки малость…

— Лучше подстраховаться.

— Они это твердят, чтоб мы покупали их замки и цепочки. Просто реклама, чувак.

— Если заметишь слежку, в дом не заходи. Обойди вокруг квартала. И вообще будь настороже, не расслабляйся.

Ланс вытаращился:

— Да ты че… Ладно, ладно, чувак, не пыхти, буду настороже… Слышь, а что у тебя с физиономией?

— Я же сказал, они меня ударили. Нужно лед приложить, и все пройдет.

— Может, стоит сходить в…

— Я знаю, что нужно, Ланс. Мне нужно отдохнуть, ясно?