Бабушкино море

Он с обеих сторон дороги. Он всюду. Вот клубится пылью под их ногами. Вот тянется впереди протяжным и узким облачком.

Длинный ветер! Широкий! Ползучий! Летучий! Он кружится впереди…

Неправда. Это вовсе не ветер. Это кружатся колёса телеги.

Телега трясётся по пыльной дороге.

— Скорей! — кричит Люда.

— Скорей! — повторяет Света.

— Ой-я, скорей! — говорит Ляля.

— Ой-я, скорей! — говорит ветер и, что есть духу, свистит у Ляли в ушах.

Догнав телегу, Люда, Света и Ляля берутся за руки и бегут за телегой, не отрывая глаз от её вращающихся колёс. Бегут, что есть духу. Трусцой.

Телега сворачивает. Человек, который сидит на телеге, лениво оглядывается.

Оглянувшись, он замечает Люду, Свету и Лялю.

Их лица и ноги покрыты пылью. Крепко вцепившись друг в дружку, они тащатся по дороге, как запряжённая тройка. Они запыхались.

— Ей, так чего ж?.. — усмехнувшись, вдруг говорит человек на телеге. — Не по пути ли делом? Должно, поспешаете на виноградник?.. Садитесь. Может, и подвезу. Доедете до самого виноградника.

Услыхав это, девочки останавливаются, опускают головы и, переглянувшись, толкают друг друга.

Конюх осаживает и говорит:

— Пошевеливайся, пошевеливайся, детвора!

Люда и Света наступают на колесо и быстро переваливаются в телегу. Лялю они втаскивают за руки.

Телега трогается. В ухе у конюха поблескивает серьга.

— Митрич! — обрадовавшись, узнаёт Ляля.

Телега едет вперёд по мягкой, пыльной дороге и подпрыгивает на камешках. Услышав грохот, выбегают из хат ребята. Они долго глядят на телегу, на Свету, на Люду и Лялю и, задумавшись, прикладывают ко лбу козырьком ладошки.

Телега едет вперёд. Вслед за нею тянется узкое пыльное облако.

Она едет мимо белых домов и мимо колодцев. Она объезжает серое здание клуба с большими колоннами. На стенке клуба висит плакат: «Боевик! «Воздушный извозчик».

— А как вернёмся, так сходим в кино-о, — тяжело дыша, говорит Света и помахивает запылившимися ногами, свисающими с телеги.

— Это у вас красивый дом! — запыхавшись, говорит Ляля и застенчиво смотрит на Люду.

— Говоришь! Только разве же это дом? Это ж Дом культуры! — отвечает Света.

А телега уже проехала клуб. Она едет теперь мимо маленького зелёного дома с квадратной вывеской: «Банк». Она едет мимо большого сада, мимо базара, мимо железнодорожных бань, мимо белого дома с надписью: «Школа юнг».

Под крышей школы словно повис резной треугольник из камня, словно повисли на стенах узенькие балкончики, перевитые плющом.

«Ух, и большая, ух, и красивая бабушкина станица! — думает Ляля. — Как город! Даже ещё красивей, чем город».

В городе есть только большие дома, а нет такого большого ветра и зелени. У бабушки зелень так и ползёт из каждого пятачка земли. У бабушки зелень под каждым забором.

Вон колышутся жёлтенькие травинки под чьим-то чужим окошком. Вон летит по ветру прогорклый дымок.

— Отчего там дым?.. Там пожар?.. — шопотом говорит Ляля.

— Не пожар: рыбозавод, — коротко отвечает Люда. — Неужто не слышишь копчёности?..

Завод большой. Его двери распахнуты. Из двери тянет запахом рыбы и соли.

У порога завода, наклонившись над бочкой, стоит какая-то женщина в белом фартуке. Рукава у неё закатаны. Блещут на солнце от соли и рыбьей чешуи её большие, сильные руки.

А вот подальше, как грядки, тянутся маленькие канавки. На дне канавок остаток усохшей воды.

— Гляди!.. Рыбоводная станция, — толкая Лялю, говорит Света. — Видишь ямки? Туда рыбу из моря заводят. Малька…

— А отчего же рыбы там нет? — осторожно поглядывая на Люду, говорит Ляля.

— А потому, что рыбу запускают в прудок с весны, — усмехнувшись, вдруг говорит человек на телеге. — А когда подрастёт, так ей, стало быть, тесно в стоячей воде. Обратно тикает в море метать икру… Лето, — значит, подрос малёк, в море ушёл.

Красивый дом у бабушкиного малька. Над высохшими от солнца прудами стоят большие деревья — ивы с гнущимися до земли длиннющими ветками. Над крышей дома по ветру кружится флюгер.

…Всё гуще, всё шире стелется по ветру жёлтый дымок. Что-то словно трубит и бьётся в дыму. Ляле кажется, что это стучит земля.

Телега медленно объезжает верфь.

Весь в лесах стоит обнесённый высоким забором вытащенный из воды пароход.

Ляля сидит на телеге и смотрит на море.

За телегой бегут собаки. Подвывая, они принюхиваются к её пыльному следу. Пахнет дёгтем. Им скучно. Знакомый запах. Позёвывая, собаки нехотя возвращаются по домам.

Теперь с двух сторон телеги — поля. Они жёлтые. Это цветут подсолнухи.

Потом поля становятся очень похожи на большую зелёную щётку, они покрываются жёсткой щетиной. Это торчат из чёрной земли жёлто-зелёные стебли дозревающей кукурузы.

— Ты гляди, — говорит человек, который сидит в телеге, конюху Митричу. — Гляди, что значит природа! В прошлом году, как было дождей побольше, так на одном стебле в среднем по пять кочанчиков уродилось. А в этом году, как больше засухи, так в среднем, скажем, на стебле по три кочанчика вызревает. Но гляди: кочаны-то какие!.. В одном кочане будет, скажем, по два кочана…

— Ничего себе кукуруза… — нехотя отвечает Митрич.

А человеку хочется поговорить.

— Ты откудова будешь, девочка? — спрашивает он у Ляли. — Что-то я тебя не припомню.

— С под Ленинграда, Сущёвой внука, — запыхавшись, отвечает Света.

Ей всё ещё кажется, что он может раздумать. Скажет: «Осаживай, конюх! Чего сидишь, детвора? Хватит! Тикайте обратно…»

— Так, так… Сущёва, значит? Константина, что ли, дочка?

— Константиновна, — отвечает Ляля.

— Да что ж ты мне сразу-то не сказала? Эх ты, Константиновна! — говорит человек и вдруг улыбается. — С наших мест паренёк. В капитаны, конечно, вышел. А вместе играли. Кубанец, да…

Он опять задумывается. Тут Света совсем успокаивается. Она вытягивает затёкшие ноги и удобно ложится в телеге.

А телега то вздрагивает на ухабах, то мягко катится по пыльной дороге. Она едет к самому винограднику. Едет мимо железнодорожной станции и платформы с низкой дощатой крышей. Едет мимо узкой будочки привокзального сторожа, мимо кустов и кустиков, мимо стоящих шпалеркой у самой дороги маслин. Она едет мимо цветочных полей и одинокого камышового дома, похожего на будочку. Тут живёт старичок — полевой сторож. Вот он и сам стоит у заросшей цветами канавки и глядит на них из-под полей своей островерхой лохматой шляпы. Поля шляпы повисают точь в точь так же, как и крыша его домика.

Вот на краю дороги серый колодец.

…И вдруг Ляля видит, что рядом с колодцем лежит пустырь. Над чёрной землёй торчит чёрный остов большого дома. Как чёрные руки, висят под крышей облупившиеся шершавые балки. Робко чернеет дом средь зелёных полей и словно не радуется теплу.

— Отчего этот дом сгорел? — говорит Ляля.

— Как отчего? Твоя бабка пожгла! — отвечает Люда, жуя травинку, и одобрительно смотрит на обгорелый дом. — Твоя бабка — ого!..

«Но это же очень плохо — поджигать дома», — хочет сказать Ляля и не решается. Она понимает по людиному «ого!», что здесь поджигать дома считается отчего-то очень хорошим.

Издалека виднеется жёлтая камышовая крыша. Какая-то ползучая зелень обвила её до самых труб. Митрич правит прямо в ту сторону и вдруг круто осаживает лошадей. Телега, дёрнувшись, останавливается.

— Приехали, — говорит Митрич. — Вылезайте!

Как томно ногам после долгой езды! Что-то тягучее, колкое, щекоча, бежит от пяток к затылку. В ушах гудит. Всё хочется ехать, ехать и ехать.

— Приехал! — кричат из дома с большой камышовой крышей. — Бухгалтер приехал!

Из дома сейчас же выходит какой-то старик. Он одет в синий китель, как лялин папа, и чёрные узкие брюки. На руке у него колечко.

— Эх, Лукич, Лукич! — укоризненно говорит бухгалтер и причмокивает губами, — Эх!.. Срываешь, старик, доставку. Почему не поставил в «Рыбкооп» виноград?..

— Вспомнили-таки наконец! — хитро отвечает старик, — А я жду, чи вспомнят чи нет…