Страница 96 из 104
— Я совершенно согласна с тем, что мы все время чему-то учимся, — продолжала Клеота, открыто демонстрируя поддержку Джозефу. — Не знаю только, то ли мы учимся тому, что подсознательно знали и раньше, или же это все время что-то новое. Но думаю, мы учимся.
Как же она восхитительно прямодушна! Джозеф подхватил эстафетную палочку, которую она неожиданно ему передала, и вновь атаковал женщин:
— Что меня всегда раздражает, так это то, как люди издеваются над наукой и разумом, над здравомыслием и вообще над рациональным подходом к жизни, однако, когда они отправляются в более, так сказать, примитивные страны вроде Мексики или Сицилии или куда-то еще, где все еще верят в могущество духов, они все же никогда не забывают сделать прививку от холеры и тифа!
В голосах мадам Ливайн и Лукреции отчетливо звучала насмешка, и он покраснел от гнева. Лукреция выкрикнула:
— Да это не имеет ничего общего с…
— Именно в этом все дело! Если вы верите во что-то, то обязаны жить в соответствии с этой верой, а иначе это просто болтовня! Нельзя утверждать, что мы ничему не учимся, а потом беззастенчиво пользоваться плодами того, чему научились. Это… это… — Он хотел сказать «ложь».
— Да ла-а-адно вам, Джо, — протянула Лукреция, глядя на него терпеливо и спокойно. Он сейчас напоминал ей собственного мужа, доказывающего с помощью разных махинаторских аргументов, что она вовсе не несчастна. — То, о чем мы толкуем, просто из иной сферы бытия. Вы лет на десять отстали от современности. Никто вовсе не ставит под сомнение науку и здравый смысл; просто они не дают понимания внутренней цели, точки приложения усилий, ради которой стоит жить. Они просто оставляют человека в полном одиночестве.
— За исключением того, что единственные люди, какие мне когда-либо встречались, из тех, кто считает себя частью международного, всемирного сообщества, были ученые. Они единственные, кто никогда не остается в одиночестве.
— Да полно вам, Джо, какое это вообще имеет значение!
Он был в ярости.
— А такое. Они живут не только для себя, они служат великому делу!
— Какому, Господи помилуй?!
— Какому? Да спасению человечества отболи, делу борьбы с бедностью.
— Но мы же не можем все заниматься борьбой с бедностью, Джозеф. Ну вот чем мы сейчас занимаемся? Мы просто говорим о совершенно разных предметах. — И она посмотрела на Джозефа, ища подтверждения своим словам, которые звучали для него полным абсурдом.
— Меня не волнует, прав я или не прав, — сказал он уже спокойно. Но его надежды на помощь Клеоты опять испарились; она по-прежнему оставалась для него полной загадкой. Ничто для нее не имело особенного значения. Ему внезапно ударила в голову мысль, что всякий раз, когда он сюда приезжает, у него здорово портится настроение. И именно поэтому он всегда уезжает отсюда с ощущением зря потраченного времени — эти люди просто живут в своем, придуманном ими мирке и не стремятся ни к славе, ни к каким свершениям, достижениям или открытиям, не жаждут никаких взрывов и всплесков света и звука, которые придадут им новый импульс, вознесут на более высокую орбиту.
И тем не менее, что совершенно необъяснимо, когда его выгнали из университета за отказ распрощаться с левацкими загибами юности, она несколько месяцев подряд с негодованием толковала только об этом, звонила, чтоб узнать, как у него дела, и даже некоторое время уговаривала его уехать жить за границу в знак протеста против подавления инакомыслия в Америке.
Мадам и Лукреция, очевидно, уже считали, что успешно его добили, и эта уродина даже осчастливила его добрым взглядом.
— В конце концов, все это не имеет никакого значения. Вы все равно очень хороший писатель.
Этот ее палец, направленный на него, заставил Джозефа и Клеоту рассмеяться, и он сказал:
— Я, однако, не ставлю под сомнение интуицию. — Клеота засмеялась еще громче. — Погодите, — продолжал он, — я сейчас стану к ней подлизываться. — И Клеота засмеялась еще громче. Его резкость всегда развлекала ее, но сейчас во всем этом было нечто новое; в его страстной защите своих идей, идей, которые она понимала, но не считала незаменимыми, она ощущала живую, исполненную плоти связь с некоей внешней силой, которая невидимым императивом направляла всю его жизнь. Он просто должен был сказать то, что сказал, верить в то, во что он верил, с ним было бесполезно искать компромиссы, и все это говорило о его преданности своим идеалам, неотличимой от любви.
Она залпом проглотила полстакана виски, глядя поверх голов гостей на зеленоватое пятно лунного света на мокрых стеклах окна. Продолжающийся спор звучал как бы в атмосфере планетарного безмолвия; ей показалось, она куда-то уплывает. Единственное, что ее тревожило, это то, что разговор потихоньку замирает и скоро они все разъедутся. Она подлила виски Джозефу, который стучал по столу ладонью.
— Я не ставлю под сомнение интуицию, — повторил он. — Я работаю с ее помощью. И ею зарабатываю себе на хлеб. — Внезапно его озарило: — Я вам вот что скажу, мадам Ливайн. Я происхожу из старинной семьи сплошных суеверных идиотов. У меня была одна тетушка, понимаете, и она умела гадать, предсказывала судьбу…
Клеота взорвалась хохотом, высоко подняв руки и согнувшись от смеха пополам. Лукреция сперва улыбнулась, пытаясь не расхохотаться ради спокойствия мадам, но тоже заразилась этим настроением, а потом к ним присоединилась и мадам, очень неохотно, и Джозеф, с глупой улыбкой, оглядев этих трех истерически хохочущих женщин, спросил:
— В чем дело?
Но никто не нашел в себе сил ответить ему, и его самого увлек этот поток; и, как всегда бывает в подобных случаях, одному достаточно было посмотреть на другого, чтобы разразиться новым приступом сумасшедшего хохота. А когда они несколько успокоились и могли услышать, что он говорит, он сказал Клеоте:
— Но она действительно умела гадать. У нее была примесь цыганской крови.
На это Клеота ответила диким вскриком, и они с Лукрецией снова согнулись пополам, хватая друг друга за руки, судорожно глотая воздух раскрытыми ртами и не переставая смеяться, прикрыв лица плечами, а мадам продолжала шлепать ладонью по столу, приговаривая:
— Ха-ха-ха.
Джозеф, не понимая, чем все это вызвано, невольно стал думать, что эта истерическая вспышка вызвана какой-то его глупостью. Трезвомыслие вернулось к нему первому, и он сидел, терпеливо улыбаясь, на грани того, чтобы ощутить себя полным дураком. Раскурив сигару, он глотнул виски, дожидаясь, когда они придут в себя.
Клеота наконец перестала смеяться и объяснила ему, что Сен сказала в точности то же самое и что… Но теперь уже трудно было восстановить все, в особенности объяснить негодование мадам по поводу безапелляционного утверждения Сен, что ее тетка умела делать то же, что и мадам, не признав при этом, что мадам Ливайн просто чрезвычайно ревниво, даже мелочно относится к своим талантам предсказательницы судьбы; а кроме того, Клеота отлично понимала: мадам не слишком рада тому, что ее называют предсказательницей, но при этом не представляла, как еще ее можно именовать, не пользуясь терминами вроде «спиритуалистка», «ясновидящая» или еще какими-то в том же роде. Эти слова смущали Клеоту и могли к тому же обидеть старую даму. Путаные объяснения окончательно зашли в тупик, и эта путаница лишний раз укрепила в Джозефе постоянно возникающую уверенность в том, что Раммелы на самом деле люди примитивные, тривиальные, с совершеннейшей кашей в мозгах, а для Клеоты собственная неспособность подобрать для мадам подходящий термин стала — какой бы радостно-возбужденной она по-прежнему ни выглядела — причиной вдруг возникшего ощущения, что мадам вполне может оказаться мошенницей. Клеоте эта мысль вовсе не показалась отталкивающей; все дело было в самом характере мадам. Что ее больше всего сейчас тревожило, несмотря на широкую улыбку, что помешало ей попросить мадам побыть у нее еще — а мадам как раз заявила, что уже становится поздно, — так это мысль о том, что она останется одна. Она представила себе Стоу — в гробу, и это даже настроило ее несколько враждебно по отношению к Лукреции, которой она как раз помогала надеть пальто, как будто та отчасти была виновата в том, что на нее обрушилось сегодня это предсказание и она принесла его с собой из собственного проклятого дома, где никогда ничего не делалось нормальным образом.