Страница 79 из 104
Гай Лэнглэнд поднялся и подошел к нему, протягивая тарелку с яичницей и толстыми ломтями бекона.
— Ветер стих, Гвидо, — сказал он, останавливаясь и глядя на пилота сверху вниз.
— Не имеет особого значения, какой он тут, внизу. — Гвидо ткнул большим пальцем вверх, в небо. — Главное то, что делается там.
— Нету там никаких признаков ветра, — сказал Гай. В его глазах таилась насмешка. Он не хотел, чтобы кто-то решил, что ему хочется спорить. — И яиц у нас больше не осталось, Гвидо, — сообщил он.
Гвидо начал есть.
А в небе между тем разгоралась настоящая заря, и оно напоминало сейчас мокрую бумагу, внезапно охваченную огнем. Перс и Гай уселись на землю лицом к Гвидо, и все принялись за яичницу.
Покров темноты быстро сполз с красного грузовика, стоявшего в нескольких ярдах от них. Позади него показался маленький самолет. Гвидо Раканелли ел яичницу и пил кофе, Гай Лэнглэнд наблюдал за ним со слабой улыбкой, не произнося ни слова. Перс смотрел в светлеющее небо, беспрерывно моргая и не обращая особенного внимания на остальных. Он уже покончил с кофе и сунул в рот кусок жевательного табака, тут же начав его сосать.
Небо стало розовым, как днем.
Гай Лэнглэнд провел в песке черту между своими ногами и спросил:
— Так полетим сегодня, Гвидо? — И посмотрел Гвидо прямо в глаза, все еще улыбаясь.
Гвидо с минуту раздумывал. Он был старше двоих других, ему было под пятьдесят. Акцент у него был почему-то как у уроженца Восточного побережья, с резкими и четкими «р». Иной раз он даже казался хорошо образованным. Он повернулся и уставился на маленький приземистый самолет.
— Я вот то и дело начинаю задумываться, на кой черт нам все это нужно, — сказал он.
— Что конкретно? — спросил Гай.
Перс смотрел на Гвидо, ожидая продолжения.
Гвидо почувствовал обращенное на него внимание и продолжил легко и с явным удовольствием:
— У меня там клапан барахлит. Я точно знаю, Гай.
— Да он уже давно барахлит, Гвидо, — проговорил Гай сочувственно.
— Да, я знаю, — ответил Гвидо. Они не спорили, а только искали выход из положения. — И нам едва ли удастся заработать на этом по двадцать долларов на брата — там осталось всего четыре или пять лошадей.
— Мы это и раньше знали, Гвидо, — заметил Гай. Они всегда симпатизировали друг другу.
— Там можно и шею себе свернуть — и за двадцать долларов.
— Черт, ты ж отлично знаешь эти горы! — возразил Гай.
— Ветер нельзя разглядеть, Гай, — сказал летчик.
Теперь Гай понял: Гвидо готов лететь. Понял он и то, что Гвидо просто хочется четко представить себе все ожидающие их опасности, чтоб их было хорошо видно и их можно было пересчитать; после чего он полетит, невзирая на них.
— Летишь туда вдоль какого-нибудь ущелья, потом выходишь из него, а потом снижаешься туда, где эти сучьи дети пасутся, и только собираешься сесть, как тебя швыряет к земле какой-нибудь проклятый шквал, и все кончено.
— Я знаю, — сказал Гай.
Воцарилось молчание. Гвидо потягивал кофе, рассеянно глядя в сторону самолета.
— Я просто каждый раз начинаю об этом думать, — проговорил он.
— Ну что ж, — вступил Перс Хаулэнд. — Все же это, черт побери, лучше, чем поденщина.
— Тут ты чертовски прав, Перс. Точно лучше, — задумчиво сказал летчик.
— Видал я, как гибли парни, которые никогда не поднимались в небо, — произнес Перс.
Двое остальных знали, что его отца убил бык — это было уже давно, — и он присутствовал при его смерти. Да и сам он не раз ломал себе руки на родео, а однажды бык азиатской породы ударил его копытом в грудь.
— Один раз на родео около Салинаса я видал, как одному парню башку начисто оторвало лопнувшим тросом. Они этим тросом втягивали лошадей в кузов грузовика. И эта голова покатилась, как шар в боулинге. Прокатилась, наверное, ярдов двадцать пять, пока не стукнулась о столб ограды, только тогда остановилась. — Перс выплюнул табачную жвачку и повернулся к Гвидо. — У него усы были. Странная штука! Я и не знал, что у него усы. Никогда не замечал. Пока не увидел, как голова остановилась, и вот вам пожалуйста — все усы в пыли.
— Пыльные, значит, были усы, — улыбнулся, несмотря на воцарившееся похоронное настроение, Гай.
И все улыбнулись. Время на секунду остановилось, словно зависнув в воздухе. Они ждали. Наконец Гвидо сдвинулся с места, повернулся на одной ягодице и объявил:
— Ладно, пошли. Пора мотор прогревать.
Гвидо наклонился, рукой опершись о землю, поднялся на ноги, крутанувшись всем телом, и выпрямился. Гай и Перс Хаулэнд уже шагали к грузовику, Перс подтягивая штаны на живот, распираемый завтраком, Гай, как старший, более бодро и нетерпеливо. Гвидо стоял, держа раскрытую ладонь надогнем, и наблюдал затем, как они стали втаскивать в кузов шесть огромных покрышек от грузовика. К каждой была проволокой прикручена веревка длиной в двадцать футов с петлей на конце. Прежде чем забросить покрышки в кузов, Гай проверил веревки, желая удостовериться, что они прочно закреплены и петли в порядке и готовы к тому, чтобы арканить.
Гвидо поморгал, глядя на пригревающее солнце, бросил взгляд на товарищей, оглянулся вправо, где начинались горные ущелья, и мысленно, как пальцами, ощупал все эти проходы и горы за ними, где в низинах и долинах он на прошлой неделе выследил небольшой табун пасущихся там диких лошадей. Сейчас он ощущал в себе легкость, прихода которой дожидался последние три дня, этакое бестелесное стремление лететь. Все эти три дня он держался подальше от самолета: его, как чесотка, изнутри разъедала некая легкомысленная беззаботность, ощущение, которое, он всегда так считал, в конце концов приведет его к гибели. Примерно пять недель назад он прибыл в эту пустыню вместе с Гаем Лэнглэндом и уже успел добыть в этих горах семерых мустангов. За это время он не раз пикировал чуть не к самым скалам, проходя всего в футе от них, после чего, когда они уже сидели вокруг костра и ужинали, у Гвидо возникало ощущение, что он нарочно бросал самолет в такие глубокие пике, чтобы погибнуть. И тогда он снова вспоминал свою умершую жену, и еще одна мысль приходила ему в голову, которая всегда посещала его, когда он вспоминал ее мертвое лицо. Это была мысль тихая и неотступная, мысль, вызванная осознанием того, что у него так ни разу и не возникло желания завести себе другую женщину после того, как он похоронил на кладбище возле Боуи умершую жену, положив в могилу рядом с нею ее мертворожденного младенца. Уже семь лет он ждал проявления настоящего желания к женщине, и ничего похожего на это так и не появилось. Его это радовало — знать, что теперь он свободен от подобных желаний, и это иной разделало его беспечным, когда он поднимался в воздух, как будто какая-нибудь хорошая катастрофа или авария самолета снова сделают его таким, каким он когда-то был. Однако теперь он мог неделями бродить по улицам Боуи и лишь изредка, в самый неподходящий момент вдруг подумать, что в последнее время ни разу даже не глянул в сторону проходивших мимо девушек, и им вновь овладевало чувство беспечности, нечто вроде этакой свободной веселости, как будто все вокруг вызывало один только смех. И все это до того случая, когда он вошел в то пике и вывел из него самолет, чуть не касаясь травы, а обратно поднимался с отвалившейся нижней челюстью и весь в поту. Поэтому все эти последние три дня, проведенные здесь, на высоте, он решительно отказывал себе в праве поднимать машину в воздух, пока ветер не уляжется совершенно, и все время пребывал в угрюмом настроении. Стартовать он хотел при наличии абсолютного контроля над собственными мозгами, не желая идти ни на какой риск. Теперь же ветра не было совсем, и он ощущал, что изгнал из себя эту гнусную веселость. Он отошел от затухающего костра и прошел мимо Гая и Перса по пологому склону к машине — ну чисто толстый, серьезный футбольный тренер за момент до игры.
Он оглядел фюзеляж и лысые покрышки колес. Он любил этот самолет. Снова, в который раз, осмотрел просевший правый амортизатор, который был уже не в состоянии держать полагающуюся нагрузку, и поэтому самолет стоял, чуть завалившись набок; и снова он повторил себе, что это не слишком серьезно. Затем услышал, как заработал мотор грузовика, и стал отвязывать и распускать узлы веревок, которыми самолет был закреплен за колья, вбитые в почву. Подъехал грузовик. С подножки спрыгнул Перс Хаулэнд и пошел к хвосту, взялся за ручку, поднял хвост самолета над землей и развернул его, чтобы нос смотрел в бесконечную пустыню, отвернувшись от гор. Они размотали резиновый шланг, закрепленный на бочке с горючим в кузове грузовика, и сунули штуцер в топливный бак самолета, расположенный за мотором, и Перс завертел ручку насоса.