Страница 46 из 104
— Вон как! — удивленно воскликнул Гельфанд. — И что же вы пишете?
«Если бы я действительно владел высоким стилем, — подумал Мейер, — я бы должен был сейчас пожать плечами и сказать, что пишу поэмы по вечерам, когда возвращаюсь домой со службы на почте, после чего мог бы оставить Берни наслаждаться ужином. Но, с другой стороны, я же не работаю на почте, и должен же найтись какой-то способ стряхнуть с себя эту обезьяну и вернуться туда, где снова смогу разговаривать с нормальными людьми, которые меня знают».
— Я пишу пьесы, — сказал он.
— Вон как! — Гельфанд улыбнулся, его удивление ширилось, переходя в открытую снисходительность. — И у вас есть что-то такое… известное? Про что я мог слышать?
— Видите ли, дело в том, что одна из них идет сейчас на этой улице.
— Правда? На Бродвее?! — Лицо Гельфанда словно распалось на части: рот все еще улыбался, но в глазах появилась какая-то жуткая тревога. Он внезапно выпрямился, поднял голову выше, отставив шею назад.
— Я автор пьесы «Я вас видел». — Мейер ощутил противный вкус во рту.
У Гельфанда раскрылся рот. Лицо покраснело.
— И «Флоренс» тоже.
Эти два потрясающих хита сезона, казалось, разверзлись перед Гельфандом как зияющие бездны. Он поднял руку, поднес палец к груди Мейера:
— Так вы… тот самый Мейер Берковиц?! — шепотом спросил он.
— Да.
Гельфанд неуверенно протянул вперед руку.
— Ну, я очень рад вас видеть, — произнес он крайне официально.
Мейер отметил, как между ними сразу же образовалась определенная дистанция, и ему немедленно захотелось заключить Гельфанда в объятия, стереть с его лица выражение поистине метафизического ужаса и восхищения, как то сгладить его унижение и каким-нибудь образом забыть это ненавистное чувство удовольствия, с которым, он это точно теперь знал, ему уже никогда не расстаться. Он потряс руку Гельфанда, затем положил сверху еще и левую руку.
— Нет, в самом деле, — продолжал Гельфанд, отдергивая руку, словно она и так уже слишком многое себе позволила, — я… мне было очень приятно… Извините меня.
Толстые щеки Мейера чуть шевельнулись, изображая улыбку.
Гельфанд запахнул пальто, быстро повернулся и поспешно двинулся в сторону небольшой толпы, ожидающей свободных столиков возле красной входной двери. Взял под руку маленькую женщину в норке и развернул ее в сторону двери. Она, кажется, очень удивилась, когда он поспешно повлек ее наружу, на улицу.
Ночная смена
Зимой к четырем часам дня уже совсем темнело, а нынешний январь выдался самым холодным из всех зарегистрированных, поэтому рабочие ночной смены, цепочкой проходящие через входные турникеты Военно-морской верфи, все были мрачно-унылы, горбились в застегнутых на молнии куртках, поглубже натягивали на головы шапки, переступали с ноги на ногу, пока морские пехотинцы из охраны по очереди осматривали их жестяные коробки с завтраками и сравнивали фото на их пропусках со сморщенными лицами — сплошь прищуренные глаза и посиневшие носы, — пока они проходили мимо. Бывшие продавцы из бакалейных лавок, коммивояжеры, безработные, студенты и таинственным образом ставшие инвалидами молодые люди из армии и с флота здесь были не нужны; из автобусов в синеватом предвечернем свете выгружались пожилые опытные механики, выдернутые из пенсионного покоя, бывшие водители грузовиков, операторы подъемников, каменщики, изгнанные из юридической корпорации адвокаты и несколько будущих поэтов — все они ждали очереди, пристроившись к концу длинных людских цепочек, тянувшихся к морским пехотинцам со свежими лицами, сидящим в будках, а те никак не реагировали на их насмешки и дотошно выискивали бомбы или зажигательные устройства под сандвичами с листьями салата, намазанными кетчупом и протекающими сквозь вощеную бумагу, и наперекор всякому здравому смыслу отвинчивали крышки термосов и заглядывали внутрь, исследуя налитый в них кофе. При том, что каждая из трех смен, прибывающая на верфь, состояла из доброго десятка тысяч человек, и при том, что тут естественно вступали в силу теория вероятности и закон средних чисел, каждые несколько минут кто-нибудь неизбежно засовывал термос обратно в ленч-бокс[48] и ворчал: «И что это Рузвельт заимел против горячего кофе?», и морские пехотинцы моргали в ответ и махали рукой, пропуская шутника на верфь.
Военно-морские строители и архитекторы, инженеры, директор верфи и сотрудники его администрации — все они без труда узнали бы свою верфь в любое время дня и ночи; по сути дела, Военно-морской судостроительный завод Нью-Йорка едва ли сильно изменился со дня своего возникновения в начале девятнадцатого века. Широкие сухие доки, обращенные в сторону гавани, с тыловой стороны были окружены паутиной кривых и узких улочек, по обеим сторонам которых выстроились одноэтажные кирпичные здания цехов и складов. В темных конторских помещениях викторианского стиля деловые бумаги по-прежнему нанизывали на острые стальные стержни, а тяжелые шкафы для документов были из темного дуба. Боевые корабли никогда не бывают совершенно одинаковыми, кто бы что ни говорил, поэтому под рукой всегда имеется кузнец, который подгоняет и подбивает молотком «по месту» все необходимые детали, и при этом на его длинный, до полу кожаный фартук летят искры; стальные листы носовой обшивки по-прежнему режут на глазок вне зависимости от тщательно подготовленных чертежей и изгибов линий разметки, а когда кто-то получает травму, к нему высылают древнюю двухколесную ручную тележку, и она, подскакивая на булыжнике мостовой, доставляет его в лазарет прямо как мясную тушу.
Все здесь были уверены в том, что имеется Некто, отлично знающий, что тут и где находится, и эта вера передавалась каждому новичку. Ученик слесаря-сборщика, оператор термической печи, сварщик, обрубщик; а также красильщики, плотники, сверлильщики, электрики, такелажники — сотни таких рабочих свободно могли потратить первые часы каждой своей смены, расспрашивая всякого встречного и поперечного, куда они должны явиться и где отметиться или в каком именно сухом доке стоит эсминец или авианосец, на котором он трудился прошлой ночью; всегда находилось немало и тех, кто проводил все двенадцать часов смены, разыскивая свою бригаду, но эта вера никогда не угасала. Некто непременно должен был знать, что тут должно происходить, хотя бы потому, что поврежденные боевые корабли все время притаскивали сюда на буксире с разных морей и океанов, и через несколько дней, недель, а иногда месяцев они выплывали отсюда и проходили под Бруклинским мостом, снова готовые сражаться с врагом. Конечно, было здесь и несколько тонко чувствующих людей, кто наблюдал за этими славными отплытиями и удивленно покачивал головой, поражаясь таинственному процессу, в результате которого их удалось отремонтировать, но подавляющее большинство принимало все как данность и даже ощущало некоторую гордость оттого, что и сами они некоторым образом были к тому причастны. Это напоминало игру в бейсбол, когда пять сотен людей одновременно выходят на поле и толпой, сметающей все на своем пути, устремляются за мячом, описывающим высокую дугу в небе, а потом его ловит кто-то в середине этой людской массы, кто-то, кого никто не знает, а в итоге игра мало-помалу и совершенно непонятно почему выигрывается.
Тони Калабрезе, слесарь-ремонтник первого разряда, был одним из тех, кто образовывал костяк рабочей силы предприятия, кто знал, куда следует явиться, как только минуешь турникет на входе в четыре часа пополудни. В «реальной жизни», как это обычно называется, он был слесарем-паропроводчиком в Бруклине, и его никогда не смущали ни толпы народу, ни морская пехота, сующая нос в его сандвичи, ни бесконечное ожидание, что было обычным явлением на любой верфи. Миновав турникет и сунув ленч-бокс обратно под мышку, заломив набок шапку, он пустился по ветру, выставив вперед сломанный нос, давая таким образом понять встречным, чтоб уступили дорогу. Ему было тепло и уютно в застегнутой на молнию шерстяной куртке и шерстяной рубашке, он шагал, твердо ставя ноги подобно медведю, кривоногий, с низкой посадкой, продукт обучения на строительстве небоскребов, ремонте пивоварен и восьмимесячного пребывания в городском отделе водоснабжения, пока там не обнаружили, что по вторникам, средам и пятницам он присылает вместо себя замену, а сам шляется на бега, чтоб подзаработать деньжат.
48
Коробка для завтрака.