Страница 6 из 6
– Чё ты там высматриваешь, дятел среднерусский! Ты же пустой, как карман у наркоши, – раздался голос от подушки, и я подвинулся на кровати, чтобы получше рассмотреть эту наглую женщину, укоряющую меня неизвестно за что.
Чуть оплывшее, но еще пронзительно молодое и красивое лицо кривилось на меня из‑под подушки.
– Ты кто? – спросил я на всякий случай, но тут же зарылся в свою подушку поглубже, потому что слышать любые громкие звуки сейчас было просто мучением.
– А тебе не по хрену, пацан? – ответил мне все тот же наглый голос, и я согласился.
Какая, в самом деле, разница, как ее зовут.
Лишь бы не Вася, подумалось вдруг мне, потому что я вспомнил, где именно мы познакомились.
– Ты… баба? – выдавил я сквозь онемевшие губы и тут же получил подушкой по башке.
– Вы чего, уроды солдафонские, оба инвалиды по зрению? Как ночью пялить меня во все дырки, так баба, а наутро, значит, член искать начнем? – раздалось у меня в ушах, и я отчаянно замотал головой, чтобы поскорее остановить этот противный визгливый голос.
Но голос не умолкал:
– Ты хоть знаешь, как попал, дурилка картонная? Мы ведь в люксе с тобой лежим. Штуку двести евро в сутки стоит, расчет в двенадцать нуль‑нуль. Я в твоих штанах вонючих уже позырила – там вошь повесилась. Как платить будешь, родной?
Я вылез из‑под подушки и посмотрел на нее внимательно.
– Ну чё ты вылупился, чувак? Губки бантиком в педрильном клубе складывай, а на меня эти фисгармонии не действуют. Через час демиурги явятся, с завтраком и счетом. Вычислят, что ты лох, все, кранты, меня сюда тоже уже не пустят. А мне это надо?..
Я вдруг вспомнил, что являюсь олигархом по имени Миша, и резко прервал ее:
– Женщина, заткни свой фонтан. У меня бабла хватит, чтоб весь этот отель вонючий купить и продать…
Девушка выпрыгнула из‑под своего одеяла и села передо мной на корточки, укоризненно подмигивая мне всеми неприличными местами сразу.
– Тормози, чувак! Я тебя еще ночью раскусила. И дружка твоего тупоголового тоже… Не катишь ты на Прохорова – от тебя солдатчиной несет за километр, – закончила она с видимым сожалением, а потом вдруг быстро поднялась с кровати и ушла в ванную.
– Это пот афроамериканских индейцев, галактический парфюм… – упрямо пробормотал я ей вслед, но она в ответ только сильнее шваркнула дверью.
Я тоже встал с кровати и осмотрелся.
Кроме привычной уже утренней головной боли, в моей голове возникло неприятное чувство тревоги – я не помнил всех наших ночных приключений, но запомнил круговорот загорелых лиц с внимательными, оценивающими глазами. Это были серьезные люди, и они вряд ли простят мне эту выходку – если, конечно, узнают о ней.
А еще эта шмара говорила про штуку с гаком, за которой скоро придут демиурги. Кто такие, и когда мы им успели задолжать?
Я нашел свою форму на ковровом покрытии пола – галифе были сравнительно чистыми, а вот гимнастерка вся была заляпана какой‑то коричневой дрянью. Я, заранее морщась, понюхал эти пятна, но запах оказался неожиданно приятным. Несколько минут я вспоминал его и, только отчаявшись сделать это и уже натягивая на себя гимнастерку, вспомнил – это был запах дорогого коньяка, позабытый на срочной службе, но хорошо знакомый мне в незабвенном студенчестве.
Кирзачей в спальне не нашлось, и я пошел искать их в гостиную. Там я нашел Ганса – этот колхозник лежал одетый, мордой вниз на велюровом диване, и безмятежно храпел, как бомж на бесплатном пляже.
Мне пришла в голову очередная шутка, и я вернулся в спальню. Презервативы грудой лежали на прикроватной тумбе, и я взял один, распечатывая его на ходу.
Ганс даже не хрюкнул, пока я приспускал штаны у него на заднице и заталкивал под трусы скользкую резинку. Конечно, по уму надо было совать глубже, но я вообще‑то брезгливый, даже смотреть на волосатый зад противно, тем более трогать.
– Надо было туда еще кефира немного плеснуть, для натуральности, – раздался голос у меня за спиной, и, обернувшись, я увидел свой утренний кошмар, уже в прозрачном розовом халатике. Впрочем, отмокнув в ванной, блондинка вышла оттуда если не безмятежной, то хотя бы не такой злобной мегерой, что разбудила меня утром.
– Давай, пока он не очухался, – согласился я, и она, метнувшись к столу, вложила мне в руку бутылочку айрана. Я снова оттянул штаны с трусами у нашего колхозника и аккуратно плеснул туда белой жидкости.
Ганс промычал что‑то грозное, даже плечами повел, будто перед ударом, но глаз так и не открыл.
Потом я сел на кресло у окна и стал смотреть, как блондинка наносит на себя боевую раскраску.
В дверь постучали. Я встал, но блондинка выскочила в коридор первой, что‑то там буркнула, потом хлопнула дверью, повозилась в коридоре и, наконец, появилась в гостиной с тележкой, полной графинчиков с соком и тарелок с какой‑то снедью.
– Ну, чего уставился? Садись жрать, олигарх хренов! – сказала она, установив тележку ровно между нашими с ней креслами.
Я налил себе стакан сока и выпил его под бдительным взглядом изумрудно‑зеленых глаз. Интересно, настоящие или это цветные линзы – на гражданке мне доводилось читать о поразительных достижениях гламурной медицины.
– Ты тоже не Ксюша Собчак, подруга, – сказал я в ответ на явный упрек. – Кстати, тебя как зовут‑то?
Зеленые глаза напротив зажглись знакомым огнем, и я заранее виновато вскинул руки, заодно прикрывая лицо от возможного нападения.
– Николь меня зовут! Ты что, олигофрен? Не можешь запомнить одно слово? Николь, мля!
Потом она схватила со стола лак для ногтей и таки кинулась на меня, остервенело выкрикивая:
– Ща я тебе, уроду, на морде твоей костлявой все подробно нарисую. Надолго запомнишь, козлина!
Я успел поймать ее за руку, но кресло сильно накренилось, и мы оба упали на пол, причем она, зараза, оказалась сверху. Халатик призывно распахнулся, и я совершенно рефлекторно притянул ее за талию поближе к себе и поцеловал в грудь.
Николь опешила, и я, воспользовавшись замешательством вероятного противника, поцеловал ее в грудь еще несколько раз.
– Но‑но, боец! Такой команды не было, – сказала она с притворной строгостью, однако совсем не сопротивляясь моим домогательствам.
В дверь постучали, потом еще раз, и Николь скривила лицо.
– Твою мать!.. Уходить отсюда надо, – сказала она с совершенно пацанскими интонациями, и я вдруг подумал, как приятно с ней было бы грабить банк.
Дверь в коридоре отворилась, потом к нам в гостиную сунулась любопытная мордашка горничной, тут же пискнула, убравшись назад, и мы услышали, как хлопнула дверь номера.
– Убирать приходили. Может, ты продлишь номер на вторые сутки? – ехидно поинтересовалась Николь, слезая с меня.
Тревога опять подняла меня на ноги – сейчас и впрямь накроют, суки. Денег нет, значит, в комендатуру сдадут, как пить дать.
Я поставил на место кресло и подошел к окну. С нашего второго этажа было видно широкий проспект, забитый машинами от края до края.
– Да что тут уходить – один раз прыгнуть! – объявил я, примериваясь, как ловчее встать на узком подоконнике.
Николь услышала это из спальни, где одевалась, но ее возмущение было так велико, что она полуголой вбежала в гостиную и принялась орать:
– Тебе, козлу, сливаться не привыкать! А мне, после такого прощания, прямая дорога на панель. В клубы дорожку закроют точно.
Ее красивое лицо сморщилось, и она стала похожа на мартышку из мультика про удава.
– Да будет тебе на жалость давить! Ты же корреспондент чего‑то буржуйского? – вспомнил я.
Николь обреченно махнула рукой и ушла обратно в спальню.
– Я такой же корреспондент, как ты олигарх, – донеслось до меня оттуда горестное.
Окно я все‑таки открыл, и на меня тут же дыхнуло перегретым дымным воздухом и напрочь оглушило уличным шумом. Май нынче выдался какой‑то нереально жаркий.
– Ты что, всерьез решил сдристнуть, дрянь?! Закрой немедленно! – Она вернулась, добежала до окна, сама захлопнула его и стала передо мной, тяжело дыша.
Конец ознакомительного фрагмента.