Страница 5 из 14
Обо всем, высказанном Фаем, Мемо написал примерно поровну. Он не уделял больше места размышлениям над какими-то более важными поучениями Фая… Для Мемо у Фая все было в равной степени важным.
За одним-единственным исключением.
Лишь раз Пестрый Мудрец переступил через собственное правило «равных объемов».
«Никому не мстить, ибо месть – это грязь», – и два десятка страниц с комментариями Мемо. Про «никому не мстить» глава великокняжеской Академии написал примерно столько, сколько сказал он обо всем прочем. Четверть всего «Жития». Притом самая яркая четверть, написанная легко, как летит над землей пламя лесного пожара, и в то же время чеканно, словно горсть серебра, только что покинувшая монетный двор…
Мемо откуда-то узнал древнюю легенду о милосердии Фая – впрочем, может быть, не столько узнал, сколько сам сочинил.
Фай жил в шалаше посреди рощи, близ дороги. Люди приходили к нему, разговаривали и оставляли у шалаша пищу, одежду, монетки. Рядом поселился старый разбойник, ловко прибиравший к рукам почти все пожертвования. Фай собственными руками плел корзины и только их продажей кормился, поскольку пожертвования кротко оставлял разбойнику. А если какая-то малость оказывалась у Фая, разбойник посещал его шалаш и отбирал все дочиста. Фай не сопротивлялся, хотя был моложе и сильнее разбойника, а жизнь в лесу, на холоде, в самым диких условиях закалила его тело. Однажды разбойник тяжело заболел, и Фай немедленно сделался почти что богатым человеком – столько подаяний оказалось при входе в его шалаш! Но он, забрав всю пищу и все деньги, отправился к жилищу разбойника Тот испугался, увидев отшельника: «Я беззащитен, и ты пришел убить меня! Пощади, Фай, мне осталось жить совсем недолго. Я уже не могу докучать тебе!» Фай рассмеялся и выложил перед разбойником на стол лучшую пищу. Отшельник нанял лекаря, желая излечить жадного грабителя. Но лекарь поведал, что его уже не поднять с постели – давнее пристрастие к питью вина привело его на край могилы. Тогда Фай сам принялся ухаживать за умирающим: кормил и поил его, обмывал его тело, топил ему печь. Вот пришла пора хворому сквернавцу уходить из жизни – и отшельник принял из его уст исповедь, а с нею раскаяние в обидах, причиненных соседу. Когда разбойник умер, Фай закрыл ему глаза, оплакал его и долго молился о его душе. Потом отшельник похоронил своего мучителя и на могильном камне начертал собственной рукой: «Здесь покоится добродетельный человек». Люди спросили Фая: «Отчего же ты не вернул себе все пожертвования? Отчего не отлупил как следует наглого разбойника, когда он лишился сил и всей дерзости своей? Отчего не прибил его, как пса, заболевшего бешенством?» Отвечал Фай: «Если бы я поступил бы с ним так же дурно, как он поступал со мною, разве раскаялся бы он тогда? Разве душа его очистилась бы? А ныне он чист. Выходит, я мог дать ему уйти с чистою душой или же с грязною. И уйди он к Богу со всей своей скверной, я был бы виноват. Мне пришлось бы каяться перед Всевышним за большую вину, чем все его простые разбойничьи вины».
Для кого Мемо писал эту историю про отшельника Фая? Для своих учеников? О нет.
За четырнадцать лет всевластия пандейцев на землях Срединного княжества тысячи семей переселились в недавно завоеванные области. Пандейцы-крестьяне, пандейцы-охотники, пандейцы-рыболовы, воины, кузнецы, углежоги… Они заняли участки и дома, опустевшие после того, как их владельцев убили на войне. Вот исчезло пандейское владычество. Полегли пандейские воины. Но все остальные пандейцы остались – за малым исключением Они живут целыми общинами, у них полно детишек, родившихся на новом месте. И им некуда уходить. Весь народ Срединного княжества страстно желает перебить их до единого, отнять всю землю, дома и имущество, а жен и детей продать в рабство. Разве не так?
И Рэм привел пять историй, взятых из документов той великой эпохи, когда возрождающееся Срединное княжество, едва живое, едва стоящее на ногах, но все-таки свободное, начало понемногу приходить в себя.
История о бароне, отобравшем землю у пандейской общины и повесившим всех тамошних мужчин. В результате появилась банда, беспощадно грабившая на столичном тракте и состоявшая из одних озлобленных женщин.
История о том, как пандейцу под угрозой смерти предложили убраться из дома и оставить все товары в лавке. Он подпалил и лавку, и дом, от чего случился пожар, сгубивший полгорода.
История о том, как чиновник выдавал пандейцам грамоты, удостоверявшие, что они не пандейцы, а срединники, и живут здесь с давних пор. Цена на грамоты постепенно росла. Когда она стала непомерной, пандейцы, которым не досталось грамот, решили бежать. Их поймали, посадили в тюрьму и отобрали все ценное имущество.
История о том, как смотритель конного рынка стравливал пандейцев со срединниками, вымогая у них как можно более высокую плату за место для торговли. Документы не дают возможности понять, кто именно его убил – пандейцы или срединники.
История о том, как один судейский служитель не хотел подтверждать законную силу завещания богатого пандейца, пока ему не отдадут в наложницы младшую дочь покойного. Он ее и получил. Родня принесла мертвое тело к порогу его дома.
Дурно?
Но ведь все помнили ровно такие же истории, случившиеся до изгнания пандейского наместника и разгрома пандейских войск. Такие же – в деталях. Никто ничего не забыл!
А Мемо Пестрый Мудрец, поминая милого старинного отшельника, сущего простака, Божьего человека, говорит: «Не надо мстить».
Подробно, на многих страницах: «Не надо мстить!»
С красивыми примерами, со всею мощью глубокого ума: «Не надо мстить…»
Он как будто опять идет против своих, против своего же народа. Немудрено, что его с таким воодушевлением переписывают пандейцы, живущие по эту сторону границы. Они спинным мозгом почувствовали: слово Мемо их защищает.
Но… если бы только пандейцы!
Полсотни списков «Жития» найдено… где? В архивах провинциальных городов. Среди деловых бумаг, распоряжений из столицы, реестров дворянского ополчения, копий отчетов по налоговым сборам, предназначенных для отправки столицу. В двух случаях…
Рэм обвел глазами аудиторию. Ага, академик Нанди, кажется, уже понял. Остальные пока нет.
Он щедро сделал еще одну коротенькую паузу. Научный доклад – страшно долгое и утомительное дело.
А хорошему ритору пристало являть чуточку артистизма Иначе финал его выступлений будет неизменно утопать в густом храпе.
– Итак… – продолжил он, – в двух случаях сохранились привешенные к свиткам «Жития» печати. И это печати великокняжеского ведомства Почтовой гоньбы. Иными словами, по указу Белой княгини сочинение Мемо рассылали баронам, судьям и воеводам для обязательного прочтения. Мы видим пример удивительного, прекрасного сотрудничества между высоким интеллектом и властью!
Не слишком переборщил со словом «прекрасного»? Оно ведь несколько… э-э-э… не для научных речей. А еще интонация… Куда-то она поползла вверх, вверх… Не высоковато ли?
Нет, никто не поморщился.
И тут Рэм почувствовал – еще очень робко, не веря самому себе, – как несколько сотен людей подчинились его словам. Как желают они добраться вместе с ним до выхода из длинного лабиринта Как жаждут они продолжения. Даже академик Нанди.
Это необычное ощущение соединилось на краткий миг с другим, еще более странным: тень души Пестрого Мудреца, умершего столь давно, легла на его собственную душу. Эфирное… прикосновение… Ободряющее. «Попробуй на вкус то, что когда-то чувствовал я. Распорядись этим как должно».
Почудилось?
Всю жизнь он будет вспоминать невозвратимое мгновение. И до смертного часа не избавится от его привкуса…
Дальше пошел простой материал.
Белая княгиня понимала, разумеется, как важно укрепить порядок в стране. А если дать трем четвертям населения спокойно резать и грабить иную четверть, люди озвереют от легкой крови, княжество покроется коростой бунтов, а пашни, и без того сильно запустевшие, окончательно лишатся пахарей в целых уездах. Налоги станет не с кого собирать. Царя пандейского родичи убитых вынудят совершить еще одно вторжение – ради мести. И прольется новая большая кровь.