Страница 3 из 11
Донецкий бассейн с его огромными запасами угля представлял собой важный регион добычи сырья, а потому был крайне важен для обеих противоборствующих сторон. Угольные шахты с гигантской системой тоннелей не были полностью очищены от войск противника наступающими немцами. За спиной у войск Вермахта оставались целые русские части, спрятавшиеся в тоннелях, которые потом нападали на ничего не подозревавших немецких пехотинцев. В результате происходили кровопролитные ближние бои, которые могли продолжаться даже в тоннелях.
Советские войска успели энергичной атакой прорваться через немецкие линии обороны до того, как я достиг фронта. Теперь они стремились расширить занятый плацдарм. Командир 3-й горнострелковой дивизии оценивал ситуацию, как очень шаткую, а потому нанес контрудар без дальнейшей подготовки и перегруппировки своих сил. Это привело к успеху, но победа была куплена ценой огромных потерь среди пехотинцев.
Я и другие проходившие подготовку вместе со мной стрелки прибыли к месту назначения на рассвете 18 июля 1943 года. К расположению части мы подходили безмолвно. Мы были задумчивы, на наших лицах были написаны тревога и нервозность. У каждого, кто встречался нам на пути, был свой способ совладать со страхом, найденный ранее. Опытные бойцы с мрачным выражением лица жевали корки хлеба, или курили, или просто заставляли себя собраться так, что на их лицах не отражалось ни одной эмоции. Но новобранцам оказалось гораздо труднее побороть свою нервозность. Мы были напряжены и беспокойны. Многих из нас без конца тошнило. Не зная по опыту о том, что должно произойти дальше, я воспринимал странные сцены происходящего, отчетливо ощущая страх. Я не мог даже есть, мой желудок восставал против любой пищи, а тело потрясывалось, как желе. Я не мог сдвинуться с места. Но в этой критической ситуации мне повезло. Командир моего отделения был очень опытным и закаленным в боях человеком, но при этом он со вниманием и сочувствием относился к новичкам, попавшим в его часть. Он увидел, насколько я испуган, и сказал мне, стараясь ободрить:
— Дыши глубже, парень. Думай только о своем пулемете и стреляй, как тебя учили. Будь внимателен ко мне и моим приказам. Я забочусь о своих ребятах, и если тебе придется действительно туго, я буду с тобой. До сих пор я вытаскивал свою часть из любой передряги. Мы не бросим никого из своих.
Сочетание еще сохранявшейся во мне юношеской наивности и доверия, которое сразу вызвал у меня командир нашей группы, позволило мне найти в себе силы, чтобы преодолеть тревогу, собраться. Это и помогло мне выстоять среди событий, сопровождавших мое боевое крещение.
Было почти 5.00, когда горные стрелки начали контратаку. Она началась с огня немецкой артиллерии, размещавшейся позади позиций, занимаемых мной и другими солдатами. Стрелкам было отлично видно, как на местности перед ними с глухим, тяжелым звуком от земли отрывались огромные комья, взмывая фонтанами в чистое утреннее небо. Мне было неприятно слышать эти абсолютно новые для меня звуки, смешивающиеся с бесконечным грохотом выстрелов и воем шрапнели. Я и другие стрелки припали к земле на своих позициях и с замиранием сердца ждали приказа идти в атаку.
Артподготовка продолжалась около двадцати минут. Когда орудия затихли, я неожиданно уловил странный звук. Это по-звериному орали раненые русские. Приказ к атаке раздался, когда ужас все сильнее стал нарастать внутри меня. Все напряжение и нервозность неожиданно трансформировались в одно сплошное движение вокруг. Вихрь боя, начавшегося так кроваво, начал затягивать в свою воронку и немецких пехотинцев. Внезапно на наших позициях стали взрываться русские гранаты. Как только я вскочил, сразу услышал жужжащий звук, за которым последовал разрыв. Справа от меня товарищ, молодой парень-ровесник из Берхтесгардена, изучающе смотрел на свою разорванную форменную куртку, через дыру в которой с каждой секундой все сильнее и сильнее вываливались его кишки. После нескольких секунд шока этот парень начал истошно орать, пытаясь запихнуть свои кишки обратно. Мне хотелось помочь ему. Он опустил свой пулемет, но командир отделения тут же ударил его по спине и заорал: «Вперед! В атаку! Ему не помочь. Прикрывай огнем своих товарищей!»
Когда я вышел из оцепенения, раненый неожиданно затих, со странным застывшим взглядом опустился на колени и рухнул головой на землю. Но я был уже в двадцати метрах от него и не видел этого. Мысли улетучились у меня из головы, меня направляла примитивная воля выжить. Смерть, ранения и страх потеряли былое значение. Мое сознание сузилось до стрельбы, перезарядки оружия, бросков вперед, поисков укрытия и наведения пулемета на врагов. Я превратился в животное, борющееся за свою жизнь. За время боя не на жизнь, а на смерть наивный молодой человек превратился в воина в исконном понимании этого слова. Смесь страха, крови и смерти подействовала на меня, как наркотик, который, с одной стороны, опьяняет, но, с другой, угнетает, поскольку не только обозначает собой переступление черты, за которой конец «человеческой невиновности», но также уносит прочь надежды на будущее. Убийство стало ремеслом, захватившим меня. И судьбе было угодно, чтобы я достиг в нем наивысшего мастерства.
Наша группа осторожно пробиралась по кустарникам, пока не угодила в засаду. Противник прятался на расстоянии около двадцати метров. Один из наших стрелков без слов упал от града внезапных автоматных очередей. В ту же секунду я ответил огнем из своего ручного пулемета, и остальные солдаты из нашей группы смогли залечь в укрытие. Затем они забросали позицию противника ручными гранатами и бросились вперед, прикрывая огнем друг друга, но враг словно испарился. Немного впереди, в густом кустарнике они нашли четырех мертвых русских, лежавших перед мастерски замаскированным входом в шахту. Убитые выглядели крайне истощенными и бледными. Вероятно, они прятались в тоннеле не один месяц.
В шахту вели свежие следы. Любопытство подтолкнуло нескольких стрелков полезть туда. С карабинами наготове они скрылись под землей. А через несколько минут я услышал глухие звуки выстрелов из глубины шахты. Вскоре после этого немецкие солдаты, шатаясь, вышли наружу. Они были мертвецки бледны и растеряны. Но задавать вопросы не оставалось времени. Сектор атаковала рота русских, и стрелков захватил водоворот боя.
Неослабевающее противоборство продолжалось до сумерек, которые наступили около десяти вечера. Мне казалось чудом, что я в отличие от многих своих товарищей пережил этот день. Теперь моя рота отходила обратно к позициям, откуда началась утренняя атака. Из-за недооценки сопротивления русских атаку нужно было начинать снова на следующий день. Обе стороны получили возможность перегруппироваться. Передышка использовалась на то, чтобы осмотреть и перевязать легкие ранения тех, кто остался способен продолжать воевать, а также чтобы принести на позиции провиант и боеприпасы. Сидя с коркой хлеба, банкой рыбных консервов и сигаретой, немецкие бойцы разговаривали о самых главных событиях, происшедших за день. Это стало первой возможностью для меня спросить у выживших товарищей о том, что же все-таки произошло в тоннеле. В коротких фразах, до сих пор явно пребывая в шоке от того, что они увидели, двое из выживших стрелков рассказали о невероятном случае. Но, возможно, невероятные случаи такого рода происходили на той войне каждый день.
Нащупывая дорогу в полутьме тоннеля, примерно через пятьдесят метров они обнаружили с трудом различимую выемку в стене, откуда невыносимо воняло. Им понадобилось некоторое время, чтобы привыкнуть к темноте. И тогда перед ними предстала ужасающая картина. В углу на корточках бок о бок сидели двое русских. А неподалеку от них — тщательно законсервированные останки двух человеческих тел, лежащие на ящиках для патронов. Консервировали их, явно закоптив над огнем. В другом углу за кучей экскрементов лежали их кишки, которые уже начали разлагаться, и обгрызенные кости. Трясясь от отвращения, один из стрелков, немного умевший говорить по-русски, спросил у двоих уцелевших, что произошло.