Страница 12 из 15
Это были буйные, неуправляемые парни. На службе они совершили какое-то преступление, например — избили до полусмерти или до смерти своего сослуживца. Что делать начальству? Сейчас полетят звездочки, только не с небес, а с погон. За плохую воспитательную работу среди личного состава. И чтобы этого звездопада не было, необходимо признать преступника психическим больным. Тогда с него и взятки гладки.
Эта практика, как я узнал, применялась постоянно. Не знаю, почему меня сунули именно в эту палату — никто за мной не наблюдал, никаких уколов или таблеток не давали — просто лежал, ел, пил, спал. Иногда парни где-то добывали спиртное и приглашали меня выпить. Пару раз я участвовал в пьянке — чисто для того, чтобы не отделяться от коллектива, а не ради удовольствия. Оказалось, что я вообще не пьянею. Никак. На спор выпил бутылку водки, прямо из горлышка. Противно — ужас! И ни в одном глазу. Только потом часто бегал мочиться — видимо, организм выводил яд.
Конечно, врачи о моих способностях не знали. А может, и знали — были же среди моих «товарищей» стукачи, уверен. Но никому не были интересны ни мои способности, ни сам Ванька Сидоров — так меня назвали. А как еще назвать человека, не помнящего ни имени, ни фамилии? Иван Петрович Сидоров. Прошу любить и жаловать.
Память ко мне так и не вернулась, а вот здоровье я восстановил через две недели, превратившись в здоровенного парнюгу, скучающего от бесцельности существования и тупости быта. Целыми днями я тренировал свое тело — отжимаясь, приседая, используя вместо отягощения своих соплеменников, радостно хихикающих у меня на горбу.
Наконец, через несколько недель меня повели к главврачу — пункт назначения я узнал у санитаров, сопровождавших меня по коридору.
Пройдя через всю клинику, построенную задолго до революции и соединенную между корпусами закрытыми переходами, я попал в кабинет главного врача, в котором уже сидели несколько докторов, курирующих отделения клиники. Как я понял, это было что-то вроде консилиума — пора было решать, что же со мной делать. А что делать, всем было неясно.
Мне задавали множество вопросов, каверзных и не очень. На что-то я ответил, чего-то не знал, и после получаса расспросов меня оставили в покое, занявшись обсуждением ситуации.
— Он физически и психически здоров. Мы же не можем держать человека тут бесконечно? — сказал один из врачей, наблюдавших за происходящим. — И так персонала не хватает, так мы еще тут устроим приют для лишенных памяти? Кроме отсутствия памяти, он абсолютно, патологически нормален! Никаких болезней, даже прыщей на нем нет! Порезы заживают за минуты!
— А может, и подержим его подольше, исследуем… — нерешительно сказал другой врач, — такие свойства тела дорогого стоят.
— Нам что, больше делать нечего? Я захлебываюсь в потоке идиотов — в последнее время стало модно совать сюда всех, кого не лень! Клиника не резиновая, — буркнул главврач, — готовьте документы на выписку.
— А как готовить? На кого? У него ни паспорта нет, ни прописки. Идти ему некуда. Как он будет жить?
— Я могу поработать пока здесь, — неожиданно для себя предложил я, — пока не разберусь, куда мне идти. И жить тут, в клинике — чулан какой-нибудь найдется? А вы будете иметь возможность исследовать меня. Если захотите.
— Хмм… так-то это неплохо, — задумался главврач, — только вот жить у нас нельзя. Не положено. Случись комиссия — меня первого подвесят за… в общем — это тоже не выход.
— Он может пока что пожить у меня, — услышал я женский голос и увидел женщину лет тридцати пяти, довольно привлекательную, худенькую. Если бы не морщинки у глаз, ее можно было бы принять за студентку, каким-то образом забредшую на это собрание медицинских светил.
— Чего это вы, Мария Васильевна, решили? — удивился главврач. — Впрочем, ваше дело. Если он перегрызет вам глотку, ваши проблемы. Вы слышали, что он дагестанца чуть не порвал на части? Не боитесь?
— Я давно уже ничего не боюсь, — сухо ответила женщина, — вы же в курсе, что я пишу диссертацию о людях, потерявших память. Так это тот самый случай. Если кто-то не в курсе, по всей стране десятки таких случаев, и никто не может понять, что случилось с людьми. Они внезапно осознают себя на незнакомой улице и не знают, кто они и как сюда попали. Похоже на этот случай. А так — парень приличный, я разговаривала с его, так сказать, коллегами. Тихий, спокойный, адекватный. И жалко его — куда он пойдет? Без денег, без документов? Ему надо оформлять паспорт, а где он его оформит? А держать его здесь вечно, это вы верно сказали, не позволит ни закон, ни наша совесть. Что касается работы — захочет, будет тут работать, а не захочет — найдет другую работу. Я ему в этом помогу.
Я услышал, как один из врачей ехидно шепнул соседу, ухмыльнувшемуся в ответ:
— Почему-то старичка или там старушку не предложила взять к себе домой, а вот здоровенного самца… впрочем, ее можно понять. Она уже два года без мужа, после того как он разбился в катастрофе.
— Не возбраняется, — ответил другой врач, — кстати, Виталий, ты как насчет того, чтобы вечером сходить в гости к двум очень приличным медсестрам? Я с одной договорился, обещал приятеля привести.
— Небось какая-нибудь шершавая доярка? Ты мне вечно подсовываешь каких-то колхозниц.
— Тьфу на тебя! Очень приличные девицы, в самом соку. Пойдешь? А то мне одному с двумя как-то несподручно.
— С двумя? Рассказать тебе, что и как надо делать с двумя?..
Я не стал дослушивать этот бред, тем более что главврач обратился ко мне с вопросом:
— Ну что, Иван Петрович Сидоров, ты согласен пожить у Марии Васильевны и помогать ей в написании диссертации? Служа науке подопытным кроликом?
— А если я скажу нет, что-то изменится? — спросил я, равнодушно пожав плечами. — Мне с чего-то надо начинать. Спасибо, Мария Васильевна, не побоялись, что я вас загрызу. Постараюсь питаться получше, чтобы даже мысли не возникло о питании вашей плотью.
Врачи засмеялись, главврач захохотал, а потом, вытерев слезы с глаз, заметил:
— Ну что же, по крайней мере, чувство юмора у него есть и проблески разума тоже. Забирайте вашего батрака, Мария Васильевна. Молодой человек — теперь она ваш начальник, так что слушаться беспрекословно. Все ясно?
— Ясно, — кивнул я и поглядел на Марию Васильевну, слегка улыбавшуюся на общую суматоху. Улыбка делала ее лицо более молодым, и сейчас я не дал бы ей больше двадцати пяти лет.
Меня прогнали за дверь, на скамеечку — уже без сопровождения санитаров. Я уселся на жесткое сиденье, исцарапанное поколениями посетителей, и стал дожидаться, когда кто-то решит мою судьбу.
Времени подумать было более чем достаточно, и я снова покопался в своих мозгах, пытаясь достать оттуда хотя бы тень былого — кто я и откуда? Но нет — пустота, звонкая и гулкая. Как эхо проскальзывали в голове какие-то образы — то девушка с короткой прической и огненно-рыжими волосами, то почему-то странные существа, похожие и на орлов, и на львов — их вроде как называют грифонами.
Иногда мне снились сны, что я летаю в вышине, а под ногами проплывает земля. Может, в прежней жизни я был летчиком? Но для летчика, наверное, я слишком молод. Сколько же мне лет? Врачи сказали — от восемнадцати до тридцати лет. Ни фига себе разброс! Впрочем — как это было написано, где-то я читал: «У французов: девочка, девушка, молодая женщина, молодая женщина, молодая женщина… бабушка умерла». Возраст определяется по физическому состоянию. А мое состояние соответствовало двадцатилетнему возрасту. Значило ли, что мне сейчас двадцать лет? Нет, не значило. Может, и тридцать. А может, семнадцать.
Просидел я у двери главврача часа полтора — весь изнылся от скуки, да и есть захотел. Давно уже вышли из дверей врачи, обсуждающие какие-то свои проблемы — время отпуска и тринадцатую зарплату. (Так и не понял, что это такое? Как так может? Месяцев двенадцать, как может быть тринадцатая зарплата?) Ушла и Мария Васильевна, не обратившая на меня, сидящего у двери, никакого внимания — посмотрела, как на пустое место, даже обидно.