Страница 16 из 23
- Не положено находиться в коридоре во время отбоя.
- Рядовой, - грубо отозвался доктор, - вы будите спорить со старшим по званию?! – Вопрос, конечно, был риторическим, солдат отправился на свое прежнее место. Мы с доктором смотрели друг другу в глаза еще секунд тридцать, затем он мне сказал:
- Она того стоит?
В ответ он ничего не услышал, я просто смотрел ему в глаза и молчал.
- Пройдем за мной, - поворачиваясь, ответил он.
Доктор шел уверенно, явно понимая, что я ему ничего не сделаю. В этот момент мне показалось, что он меня в некотором роде даже понимает и поддерживает. Но, может он просто осознавал, что из больницы я не выйду пока не увижу Юлю, а значит, наделаю ему лишней работы.
Доктор указал на дверь, я вошел, а он остался снаружи. На кровати лежала девушка, я узнал в ней Юлю. Закрыл глаза, затем открыл их в надежде увидеть другого человека. Я провел рукой по ней от ног, вдоль тела пытаясь восстановить воспоминания полученные с ней. Затем взял руку, раскрыл ладонь и приложил к ней свою щеку. Все в ней было незнакомым, новым, будто чужим. Говорят некоторые люди при появлении любимых и близких проявляют внутреннюю активность, сердцебиение, пульс и прочие импульсы, но ничего подобного не происходило. Она меня не признавала. Я положил записку ей в руку, не сознавая, что она останется, конечно же, замеченной. Так ничего не сказав, я сел на стул находящийся неподалеку, смотрел на нее и вспоминал, как когда-то раньше мы неумело танцевали на пляже, падали на песок, смеялись, у нас играла не совсем романтичная мелодия, но дело и не в романтике, дело было глубже за верностью чувств и глубиной эмоций. Мы бегали друг за другом, кусались, было все, но все это оставалось лишь в прошлом…
В эту ночь я перестал верить в бога. Почему? Мне нужно было на кого-то сорвать злость. Я стал злее, строже, решительнее. Какой смысл бояться?! Теперь нет ничего святого, хоть чего-то что сдерживает, так почему не сделать одно, отомстить. Принести революцию в этот лагерь с людьми, у которых забрали главное в жизни, свободу. Я помню любовь, она будет огнем внутри разжигать ненависть, потому, что у меня ее отняли те, кто ее не давал.
Из комнаты я вышел другим человеком. Шагом уверенным пройдя к себе в палату, я не мог успокоиться, все продолжал ходить кругами по комнате не желая останавливаться. Мысли приходили сумбурные, разные, великие и низкие. Из этого нужно было выделить главное, победу. Зачем вообще жить, если приходиться во всем себе отказывать, быть чьей-то пешкой, подстилкой. Человек априори свободен и свободу его ограничивает лишь убежденность в правильности деяний. Пусть придет смерть, но жить в кандалах на своей земле недопустимо.
Когда на следующее утро заметили, что дверь вскрыта, меня избили, в очередной раз. На этот раз я не остался в больнице. Меня отвели за территорию лагеря, вывели к какой-то электрической подстанции, затем поставили на колени, ударили прикладом автомата, выдали лопату.
- Копай, - произнес солдат вермахта. В ответ я послал его куда мог, плюнул в его сторону, в ответ получил берцем. В памяти обрывками мелькала реальность. Рыхлая земля, прилетевшая в лицо; чьи-то ноги; туфли; подстанция; мужской голос, который я слышал очень плохо; затем слова:
- Он нам нужен живым … ставь укол … он дышит … тащи его сюда …
Затем послышался женский голос, я увидел Юлю, она осматривала меня, сказала, что-то вроде: - зрачки расширенные, все нормально.
Очнулся я в пустой казарме на койке. Голова сильно болела, по телу расползлась скверная слабость, потрогав лицо ладонью, я понял, что оно распухшее, вид у меня был явно не товарный. Так, жизнь дала понять, что торопиться нельзя, я ведь не в песочнице в детском саду играю. Воевать сейчас с третьим рейхом было конечно же невозможно, да и нужна была пища для ума; подумав, я решил, что нужно прочитать книгу Адольфа Гитлера – Моя борьба.
Через час все пришли, наверно, каждый посмотрел на меня сочувствующим взглядом. Затем подошел Вася со своими расспросами.
- Как ты себя чувствуешь?
Я молчал, но, не потому что не хотел говорить, а потому что не мог произнести, ни слова. В ответ я мыкнул, легко мотнув головой на книгу, Вася ее подал, я показал рукой, что нужно чем-то писать. Через несколько минут он пришел с тетрадкой и ручкой. Вновь спросил как я.
- Лучше чем кажется, - написал ему я.
- Выглядишь ужасно, как будто попал под машину. Что ты сделал, что тебя так?
- Сказал куда идти паре солдат, - продолжал я, с трудом улыбнувшись.
- Ты психопат, тебя же убьют, долго твоя голова этого не выдержит и нянчится с тобой здесь, никто не будет.
- Они отняли то, что по праву принадлежит мне. Мы ведь все равно умрем, так чего же жить как скотина в загоне?!
Ручка оставляла дрожащие предложения, однако, сам смысл текста был уверенным и гордым. Вася смотрел с сожалением, но ничего не говорил на этот счет, не пытался меня отговорить, возможно, полагая, что это всего лишь ненависть и пыл этот временный сойдет вместе с синяками.
Вечером зашел доктор. Осмотрел меня, помотал головой и сказал:
- И что тебе это дало? Смирись. Лучше уже не будет. Я бы и сам рад отсюда сбежать, но не могу. У них моя дочь …
Доктор и, правда, был другим человеком, его слова были достойны внимания, но все равно я еще никому не верил. Каждый обман приносил свои уроки, что-то было теперь легко, что-то сложно, но вывод я делал один, доверять никому нельзя. Набравшись смелости, я написал ничем, по сути, не рискуя:
- Я захвачу этот лагерь и подарю людям свободу, это будет началом конца третьего рейха. Они забрали у меня все, так вот теперь моя очередь сделать то же самое с ними.
Доктор улыбнулся, глубоко вздохнул, пытаясь вместе с воздухом выдохнуть принудительно приобретенное бремя. На какое-то время он замолчал, я осмотрелся по сторонам и увидел, что у людей нет ненависти в глазах по отношению к нашему врачу, он словно пастор, пришедший к своей пастве. Это внушило мне уверенности, очень важно иметь человека на другой стороне баррикад, это может определить исход целой войны. Он, было, хотел уже уйти, но я остановил его.
- Как Юля? – Написал я.
Он стыдливо опустил взгляд, поморщился, будто хотел что-то сказать, затем все-таки ответил:
- Лучше забудь ее, если ты и, правда, думаешь сбежать отсюда … просто забудь. Все не так как ты думаешь касательно ее.
- То есть?
- Тебе столько раз пудрили ей мозги, что, правда, уже совершенно потеряна для тебя. Пойми, так будет лучше. Я бы хотел тебе рассказать, но не могу, они убьют мою дочь. Эти масоны мне кажется, давно уже потеряли в себе все человеческое. Прости, но я не могу.
Казалось, это были последние слова, но видимо у доктора накипело, и он продолжил говорить. С печалью, разочарованием и немного скрепя уставшей душой, он оголял безумные факты фашистского режима.
- Убито столько хороших людей, порой кажется, что уже все они мертвы, но появляются новые и новые. Однако их так же встречает смерть. Я часто вижу их трупы … они все любили и были любимыми кем-то. Это невозможно, мне по ночам снятся кошмары, приходится жить на таблетках. Жена со мной не разговаривает, поговорить ни с кем не могу, да и тебе это тоже как-то ненужно все слышать. Я, пожалуй, пойду …
Слова доктора изучали сумбурный окрас, ему сложно было смириться со сложившейся ситуацией. Муки сожаления особенно страшны, когда изменить что-либо не в силах. Его я не осуждал, я сам виноват перед Юлей, и вообще, я видел то, что не должен был видеть, а именно ее смерть; что бы там ни таилось за секретами, одна из Юль мне была верна и любила меня не менее сильно, чем я ее. В обществе я сыскал бы осуждение; не отличить одного человека от другого, как же возможно?! Но это так, я потерял многое из-за слепости любви, которую испытывал. Прощение? Я никому не обязан кроме своих детей, которых еще нет.
Когда доктор было уже, хотел уйти, я взял его за запястье, затем написал на тетрадном листе, что мне нужна книга Адольфа Гитлера, дабы остановить идеологическую машину третьего рейха. Он взглянул на меня с некоторым удивлением, в его глазах читалось - какой я наивный; но он все же поручился ее принести.