Тёплый ключ

— Послушай, хочешь выступить?

— Хочу! — обрадовался тот и с готовностью спрыгнул со скамейки. Я втащил его за руку на сцену.

— Что ты умеешь?

— Хочу петь, — храбро сказал он. Повернулся к зрителям и сразу же запел:

Спору нет, вероятно, этот белобрысый мог шагать по Москве и даже, наверное, потом когда-нибудь мог бы пройти «и тундру, и тайгу». Но вот что касается пения… Петь он совершенно не мог. Это сразу стало ясно. Люся, как уж ни пыталась саккомпанировать, как ни металась пальцами по клавишам, всё не могла попасть ему в тон. Он то завывал, как голодный щенок, то кукарекал по-петушиному, то визжал, как котёнок, которому прищемили дверью хвост. Одним словом, оказался из тех, про кого говорят: ему слон на ухо наступил. Но он так старался! То на цыпочки привстанет, то руки откинет в сторону, даже его светлый чубчик прилип к вспотевшему лбу. На всё на это было и жалостно и в то же время смешно смотреть.

Ребята смотрели и слушали. А когда белобрысый докукарекал, наконец, песню и радостно поклонился, ответом ему было полное и общее молчание.

Он снова поклонился, — на этот раз прижал руку к сердцу, как заправский артист, но его пушистые ресницы неожиданно моргнули, и подбородок чуть дрыгнул.

И тогда ребята на скамейках вдруг захлопали. Сначала неуверенно, вразнобой, а потом всё дружнее. И засмеялись громко. Кто-то свистнул, а кто-то крикнул «бис!»

Вот тут белобрысый по-настоящему обрадовался. Он благодарно смотрел большими синими глазами на ребят и всё кланялся, кланялся. И чем больше кланялся, тем больше ребята смеялись и сильнее хлопали ему — сильнее даже, чем жонглёру. В общем, как это ни странно, получился самый удачный номер.

Словом, открытие клуба «Растяп-Растерях» прошло на пятёрку. И все пионеры единогласно решили: надо продолжать такие вечера.

Назавтра мы уже сами — то есть Славка, Люся и я — отправились собирать по лагерю забытые вещи. Освободили от этого дела дядю Лёшу. Мы насобирали полмешка всякой всячины; второй вечер клуба «Растяп-Растерях» был обеспечен. Он получился ещё интереснее. Появились новые участники: танцоры, чтец-декламаторша, солист на губной гармошке и ещё акробат. Всё шло как по маслу, пока я не вытащил из мешка зелёный носок. Я не успел ещё спросить, чей это носок, как с передней скамейки поднялся вчерашний белобрысый пацан. На его ноге был надет второй точно такой же.

— Это я… Это мой носок! — радостно заявил белобрысый и полез на сцену.

— Ой, не надо! — пискнула какая-то девочка.

Но её заглушил общий смех. Ребята азартно захлопали в ладоши, а белобрысый так и расплылся в довольной улыбке. Он дважды поклонился зрителям, стал в позу и кашлянул разок, прочищая горло.

— Подожди! — поспешно сказала Люся. — Может, ты лучше станцуешь?

— Я хочу петь, — твёрдо сказал белобрысый.

Ребята на скамейках опять засмеялись. Раздались возгласы:

— У него здорово получается!

— Пусть поёт!

— Переживём.

Делать было нечего. Пришлось уступить. Повторилась вчерашняя история, только с той разницей, что на этот раз белобрысый запел, вернее закукарекал:

А когда он дошёл до слов: «Пусть всегда буду я», зрители прямо-таки схватились за животы, едва не попадали со скамеек. Успех был потрясающий. Ребята хохотали вволю, а белобрысый без конца им кланялся. Он, видно, искренне верил, что хорошо поёт.

На следующий день пионеры уже с утра спрашивали с ехидцей: будет ли и сегодня выступать белобрысый? Мы с Люсей и со Славкой не знали, что им ответить. Но между собой решили твёрдо: пусть всегда будет солнце, пусть всегда будет небо, но белобрысого больше не будет! Когда мы отправились в очередной рейд с мешком по лагерю, Люся предупредила:

— Смотрите, мальчики, в оба. Если появится зелёный носок или красная сандалия, — не брать.

Удивительно всё-таки, какие растеряхи бывают на свете! Мы много чего насобирали и при этом глядели в оба, но среди найденных вещей ни красных сандалий, ни вообще никаких носков не попалось.

Начался третий вечер клуба «Растяп-Растерях». Начался хорошо. Теперь уже наши лагерные артисты, видно, специально готовились к нему. Например, старшеклассница Лара Гутникова. Она не теряла никаких своих вещей, сама встала с места и заявила:

— Сейчас я буду рисовать. — У неё и свёрнутые в трубку листы бумаги уже оказались наготове под мышкой, и коробочка с кнопками в руке. — Ну-ка, ребята, помогайте мне.

Мальчишки мигом втащили на сцену стенд с демонстрационной шахматной доской, повернули её обратной стороной, прикрепили кнопками листы бумаги.

Лара взяла толстый угольный карандаш и широкими уверенными штрихами быстро нарисовала девочку. И все сразу же узнали в этой девочке Люсю Коркину. И вовсе не потому, что она сидела на рисунке за пианино, а потому, что сам рисунок получился живой: руки подняты над клавишами, спина чуть согнута и напряжена, чёлка со лба откинута — вот-вот улетит, а нижняя губа немного прикушена…

Лара рисовала и других ребят и девчонок — всех, кто просил, пока хватило бумаги. И тут же дарила эти рисунки.

Вот уж кому хлопали! Даже «ура!» кричали. И ещё кричали:

— Мы завтра принесём бумаги! Ты нарисуешь и нас, Лара?

Следующим номером я выудил из мешка книжку «Теория шахматной игры». Её забыл в беседке восьмиклассник Боря Кругликов. Он вразвалочку поднялся на сцену и сказал:

— Вызываю, кто хочет сыграть со мной? Любому даю вперёд пешку.

Желающие нашлись:

— Я хочу! И я! Чего расхвастался? Мы сами дадим тебе пешку.

— Кишка тонка, — сказал Боря и добавил с усмешкой: — Выбирайте хоть целую команду, я один против неё буду играть.

Это уже был обидный, ну просто нахальный вызов. Ребята на скамейках принялись спорить: кому идти. Надо же утереть нос хвастуну! А тут ещё раздался знакомый петушиный голос.

— Люся, посмотри в мешке. Там, наверное, есть моя рогатка, такая с красной резинкой, я её забыл возле фонтана. Пока они выбирают, можно я спою?

Многие засмеялись — главным образом, девочки. А мальчишки зашикали на белобрысого:

— Замри! Не до тебя тут. Сиди и не вякай!

Белобрысый заморгал светлыми ресницами, шмыгнул разок носом и опустился на своё место. На него никто больше не обращал внимания: команда из трёх шахматистов решительным шагом вышла на сцену.

Демонстрационную доску опять повернули, развесили по крючкам фигуры, Славка Синицын протрубил сигнал «Внимание, на старт!», и в этой торжественной обстановке Боря Кругликов сделал первый ход белой королевской пешкой.

Играл он хорошо — это прямо надо сказать, — только очень уж хвастливо держался. Пока его противники шептались, обсуждая очередной ход, он — руки в карманах, кепка на затылке — смотрел куда-то в сторону и беззаботно насвистывал, а после сразу же, не думая, делал ответный ход и снова отворачивался от доски да ещё подмигивал зрителям.

Все внимательно следили за игрой. Игра, к общему неудовольствию, складывалась в пользу Борьки. Вот уже обе стороны рокировались, и несколько разменов произошло, и у Борьки уже образовалась опасная проходная пешка. Туго приходится его противникам, того и гляди потеряют ещё и коня, тогда совсем труба.

Что-то очень уж долго обсуждает команда этот ход. Хочешь не хочешь, а партия, кажется, проиграна. Борька насмешливо улыбается. На скамейках тихо.

И вдруг в этой гнетущей тишине раздаётся негромкий обиженный голос:

— Походите слоном на е-четыре.

Это сказал белобрысый. Конечно, на него сразу же зашикали и тут же, по привычке, наверное засмеялись. И Славка Синицын засмеялся, и я, и Люся.