Страница 6 из 11
Горбачев же, оставшись один, еще раз все взвесил. Действия «путчистов» его устраивали. В случае их успеха — онс ними. В случае провала — онс демократами, предаст «путчистов» анафеме и решит свои задачи.
Насобытиях, происшедших 19–21 августа 1991 года, следуетостановитьсяподробнее. Их назвали путчем, который, по мнению Горбачева, довел общий кризис до предельной черты. Это опять попытка перевалить свою вину на других. Страна до августа 1991 года уже находилась у черты гибели. Путчем же пытались ее спасти, правда, средства для этого выбраны негодные. Путч нужен был Горбачеву и правящей верхушке России, но не трудовому народу. В обществе, в обыденном сознании людей без того начались глубокие изменения, переоценка демократических ценностей. Для народа все очевидней становился обман. Путч приостановил этот закономерный процесс. Им воспользовались реакционные силы. Сбросив лицемерные маски, они пошли в открытое наступление на социальные права трудящихся, на укрепление экономического могущества небольшой кучки людей.
Ельцин под аплодисменты послушного и обслуживающего его российского парламента ринулся на замену политического строя, закрепленного в Конституциях страны и России. Пошли гонения на оппозицию: началось расследование дел, носящих явно политический характер, последовал запрет Компартии, после которого Ельцин стал наследником традиций Муссолини, Гитлера, Пиночета, других фашиствующих лидеров.
Дело о путче занимает особое место в правовой практике и по ряду других причин.
Во-первых, грубой подменой права политикой было осуществлено принесение дела в жертву, в угоду амбициям государственных лидеров в борьбе за личную власть.
Во-вторых, тем, что следствие велось с грубыми нарушениями законности. Можно однозначно сказать, что обвинение путчистов в измене Родине было несостоятельно. Арестованные всю свою сознательную жизнь верой и правдой служили Отечеству, своей стране. В те августовские дни ими двигало одно стремление: восстановить действие Конституции СССР, сдержать разрушение союзной государственности, но никак не стремление предать Родину.
Да, ими было объявлено и введено чрезвычайное положение в Москве, ряде других мест, но и это не может свидетельствовать о предательстве. Если это предательство, то как квалифицировать введение чрезвычайного положения в Баку в январе 1990 года. Тогда документ о его введении в нарушение ст. 119 Конституции СССР подписал Горбачев. Он практически устранил законно избранную власть Азербайджана и не согласовывал с ней вопреки Конституции страны установление чрезвычайного режима, то есть фактически превысил свои служебные полномочия.
Горбачеву все сошло с рук. Других за те же действия привлекли к суду. Как не сказать после этого, что дело носило явно политический характер. Носило, да еще какой! Прокуратура России бросила на него все силы и словно не заметила, что чуть позже самый настоящий неконституционный захват власти с разгоном существовавших законных органов совершится в Чечено-Ингушетии…
Генеральный прокурор Степанков, соглашаясь с арестами «путчистов» и давая указание работникам МВД об их исполнении, явно превысил свои служебные полномочия. Имя его в общественном сознании стало нарицательным.
В деле о заговоре он допустил еще одно грубое беззаконие, соединив материалы следствия и обвинения в отношении Лукьянова А. в одно производство со следствием и обвинением других «путчистов». О каком захвате власти могла идти речь со стороны Лукьянова, когда он в государстве, по Конституции, занимал высший пост — Председателя Верховного Совета СССР? Законно был избран на него и занимал пост до последнего момента. Надо ли ему захватывать власть, когда она находилась у него?
Арест Лукьянова А. носил чисто политический характер. Расправа с ним была на совести Горбачева, Ельцина, Степанкова и Трубина. Лукьянова изолировали не потому, что он был замешан в путче. Его убрали, и сделали это на глазах народных депутатов, публично, при скоплении большого числа людей, чтобы психологически, морально подавить народных избранников, подавить всякую их сопротивляемость президентам, их неуемному стремлению к авторитарной власти.
Изоляцией Лукьянова устраняли одно из серьезнейших препятствий на пути разгона Верховного Совета СССР и съезда народных депутатов СССР. Эти органы обезглавили, сделали неработоспособными и по существу похоронили.
С изоляцией Лукьянова А. действительно торопились. Доказательства его вины не было. Ему предъявили обвинения, поэтому Степанков дал указание сначала задержать его в качестве подозреваемого. Этот беззаконник в прокурорском мундире словно забыл или не знал, что оснований для задержания в порядке ст. 122 УПК РСФСР не имелось. Думаю, необходимо для ясности воспроизвести содержание статьи. В ней прямо указано, что орган дознания вправе задержать лицо: если оно застигнуто при совершении преступления или непосредственно после его совершения; когда очевидцы, в том числе и потерпевшие, прямо укажут на данное лицо как на совершившее преступление; когда на подозреваемом или на его одежде, при нем или в его жилище будут обнаружены явные следы преступления; и последнее — если подозреваемый не имеет места жительства или покушался на побег.
Ни одного из этих требований нельзя было применить к задержанию Лукьянова А. Его вину необходимо было доказать, предъявить обвинение, если для этого имелись основания, и только затем арестовать.
Говоря о нарушении законности по делу о путче, не могу не вспомнить обстоятельства, связанные с производством обыска в доме и на даче у народного депутата СССР Фалина. Сообщение об этом самого Фалина на сессии Верховного Совета СССР в конце августа 1991 года вызвало у депутатов явный шок. Многие понимали, что они, народные избранники, являются заложниками Генерального прокурора Степанкова, никто из них не защищен законом.
Трубин, выйдя на трибуну, заявил, что ему об обыске ничего не известно, попросил время для проверки и последующего доклада сессии. Поручение о проверке дали и Комитету по законности. Казалось, истина и справедливость будут восстановлены. Но это только казалось. На вечернем заседании по поручению Комитета по законности с сообщением о результатах проверки выступил народный депутат СССР, профессор, доктор юридических наук, научный сотрудник Института государства и права Академии наук СССР Яковлев A.M.
Я слушал его сообщение, и мне было стыдно за профессора, прослывшего ярым поборником демократии, защитником прав и законных интересов, свобод граждан. Сколько громов и молний он выпустил ранее на Прокуратуру СССР, сколько критики и обвинений по поводу ее консерватизма и прочих грехов! Здесь же на трибуне стоял другой Яковлев, уже не громовержец, его словно подменили. Здесь стоял адвокат прокуратуры России.
Он сообщил, что обыск у Фалина действительно произвели следователи с санкции заместителя Генерального прокурора РСФСР Лисова Е. Согласие на это у Верховного Совета СССР не истребовали. По мнению прокуратуры, как сказал Яковлев, в законе о статусе народного депутата СССР сказано, что депутат не может быть подвергнут личному обыску, его жилище, служебное помещение, занимаемое им, также не могут быть досмотрены без согласия Верховного Совета. Прокуратура сослалась на то, что в законе не сказано о необходимости получения согласия на обыск, поэтому она его и произвела. После этого, чтобы избежать в будущем каких-либо недоразумений, как выразился Яковлев, он предложил сессии принять поправку к закону, дополнив его словами о необходимости получения согласия и на производство обыска. На этом вопрос был исчерпан.
Оказывается, законность, права человека многие, в том числе и профессура, защищали только на словах и тогда, когда такой защиты не требовалось. Когда же закон был попран и потребовались решительность и конкретные действия по пресечению произвола, то у многих духу, честности и принципиальности не хватило. Яковлев, словно студент-недоучка, а не профессор, никак не хотел назвать вещи своим именем.