Страница 37 из 91
— И то верно! — На этот раз и Макко ничего другого придумать не может.
— Тебе-то что, у тебя, тысячи в банке и заботушки о семье никакой, — старается Саар подначить старика, чтобы втянуть его в спор (сна все равно нет, делать нечего).
И старшему лоцману это, как всегда, удается. Хотя Макко и не загорается огнем, но искра в нем все же вспыхивает.
— Когда это ты ходил считать мои тысячи? Им давно и след простыл… Мало ли в мои годы мужики девок арканили! — похваляется старый дежурный.
— Ну, тогда мы еще попляшем на свадьбе у Макко! — радуется Саар. И начинает длинными шагами мерить контору. Через некоторое время останавливается перед стариком и поднимает палец. — Только одно я тебе скажу по-дружески: если, случаем, пойдешь в зятья, то загодя прибей у косяка снаружи гвоздь, чтобы шапку было куда вешать.
— С какой это стати я перед всем миром буду вывешивать свою шапку? — недоумевает Макко.
— А с той, что если тебя вдруг оттуда попрут так, что не успеешь и манатки захватить, то хотя бы шапку вызволишь, — разъясняет Саар.
Это он по собственному опыту. Ведь нечто подобное случилось и с самим Сааром. Неизвестно только, сумел ли он свою фуражку захватить.
— Дежурный порта! Дежурный порта! Говорит судно «Пыльтсамаа»! — доносится из усилителя.
Макко берет микрофон.
— Дежурный порта слушает.
— Подходим к мысу Суурупи, через час высылайте на рейд лоцмана!
— Из-за шторма лоцманский катер выйти не может. Вам надлежит стать на якорь! — распоряжается в микрофон Макко, пытаясь превратить срывающийся старческий голос в начальственный бас.
— Ясно — стать на якорь! — доносится знакомый тенор капитана «Пыльтсамаа».
Макко кладет микрофон на место. Достает выщербленную расческу и приглаживает свои редкие волосы. Многозначительно кашляет. Ночью, когда капитан порта и его заместитель отдыхают, дежурный смотритель является тем человеком, который запрещает и приказывает. Все воспринимают его серьезно, слушаются, один лишь Саар… Работник он, конечно, стоящий, тут ничего не скажешь, но… «Я ему когда-нибудь еще покажу, что значит владивостокская школа и практика на «Адмирале Завойко»!» — грозится в мыслях Макко.
Боясь, что Саар опять начнет подтрунивать над ним, Макко быстро натягивает пальто и дождевик и снова отправляется в обход.
Дождь перестал. От раскинувшегося над головой черного покрывала остались одни лоскуты. Меж их краями просвечивают звезды. Да и хребтина у шторма вроде бы надломилась. Налетает уже порывами. Откуда-то доносятся возгласы грузчиков: «Раз-два — взяли!» Над восьмым причалом зажигаются огни портального крана. Однако суда, как и прежде, под набегающей волной, беспокойны. Их швартовы из манильского троса при каждом раскачивании судна напруживаются и трещат. У десятого причала, там, где стоит буксир, между бортом И причальной стенкой навешаны автомобильные покрышки. Вахтенный, как положено, у трапа. Значит, подействовало предупреждение.
Сделав круг, Макко заметил за конторой у четырнадцатого причала скучившихся людей. Был там и Саар, в высоких резиновых сапогах, о голенища которых бились полы дождевика. И матросы на месте, готовы отдать швартовы. Из выхлопной трубы лоцманского катера в воду яростно летели искры, пыхало дымом.
Дежурный поспешил туда. Куда собрался этот сумасшедший лоцман при такой погоде? Не случилось ли где несчастье? Торопятся людей спасать?..
— Пойду приведу «Хийюсаара» в порт! — прокричал старший лоцман в ухо задохнувшемуся от бега дежурному.
— Совершишь аварию! С восьмибалльным норд-вестом шутки плохи! — предупредил Макко.
— Не бойся, Макко! — молодецки крикнул в ответ Саар. — Что тебе охать? Твое дело — постараться, чтобы семнадцатый причал был свободным и чтобы матросы были готовы принять швартовы. Об остальном я сам позабочусь.
На короткой, едва выступающей над причалом, мачте катера зажглись красно-белые лоцманские огни. Саар тяжело прыгнул на палубу. Матрос на берегу отдал швартовы. Легко, словно игрушка, отплыло от причала маленькое суденышко. Мотор взревел, и катер ринулся в темноту.
За молом судно оказалось во власти гребнистых накатных волн. Они бились о борт, перекидывались через рулевую рубку и мачту, заливали водой палубу. А дальше уже донные волны, отыскавшие себе путь на рейд между островами Найссаар и Аэгна, начали трепать катер. Они подбрасывали его на гребень исполинской водяной гряды и с размаху швыряли вниз, в пропасть, норовя перевернуть суденышко со всем его содержимым вверх тормашками.
Только находившимся на борту катера морякам все ухищрения шторма и коварство волн давно уже были не в новинку. Да и сам катер делали не мальчишки. Широкий и короткий корпус придавал судну устойчивость, а округлые борта отбрасывали волны. Работавший с глухим рокотом мощный мотор развивал такую скорость, что плоское суденышко порой, будто брошенный плоский камешек, перелетало с волны на волну.
Саар стоял в рулевой рубке рядом со шкипером и смотрел рассеянно, как по ветровому стеклу скатывается вода. Он знал, что все это еще цветочки. Настоящая работа впереди, когда он ступит на палубу парохода. Но до того еще целых четверть часа.
«Риск — благородное дело», — вспоминает он русскую поговорку. И Саар не понимает людей, которые с годами становятся осмотрительнее. Ему кажется, что с ним все происходит как раз наоборот.
Теперешний рейс — это, конечно, план и собственная премия, но есть ведь и другие причины, заставившие его выбраться из-под теплого одеяла на эту сатанинскую пляску. Макко… Без конца важничает, похваляется своей владивостокской мореходкой и «Адмиралом Завойко»! Всех других, кому еще не исполнилось ста лет, считает мальчишками… Легко ему на берегу командовать, попросился бы хоть разок при такой погоде выйти в море.
И не только это… Лишь в последние годы Саар открыл для себя, что работа может заменить человеку разрушенную семью, что, слившись с портовым ритмом, человек может наполнить свои переживания новым смыслом. Если бы у Саара было время и упорство, чтобы подвести итог своим тайным желаниям, то он вывел бы следующую истину: «Пусть судьба возьмет у меня все, что можно только взять у человека, но пусть она оставит мне мой порт и мое море, и я проживу, буду шутить, и никто не увидит на моем лице скорби».
Легкий катер с ходу выхватил лучом прожектора спущенный с огромного океанского парохода штормтрап и эллипсообразную воронку разверзшегося у борта водоворота.
Саар вышел из рулевой рубки и стал поджидать подходящего момента. Ударявшаяся с грохотом об отвесный борт волна вскидывалась столбом и с головой окатывала лоцмана. На мгновение спирало дух. Затем волна спадала, и Саар опять хватал ртом воздух. Смешанная с хлопьями снега вода забралась за шиворот и теперь стекала по спине и, придавая телу какую-то необыкновенную легкость, обостряла чувства.
Катер то взлетал, то опускался. Шкипер опасался слишком близко подплывать к борту, потому что один удар покрепче — и от крошечного суденышка остались бы лишь дрова на растопку. Но если держаться далеко от борта парохода, нельзя будет ухватиться за штормтрап.
Саар ждал, когда катер поднимется на гребне волны поближе к пароходу, чтобы можно было сделать решающий прыжок через клокочущую бездну.
За двадцатилетнюю лоцманскую службу подобное нередко выпадало на долю Саара, и всякий раз он проклинал свой излишний вес. Хоть бы десяток килограммов сбросить за борт! Но делать было нечего… Аппетит у него был славный и на еду и на питье, что же до твердости духа, то хвалиться вроде бы не с руки.
На миг вспомнился ему лоцман Рижского порта, который года два тому назад попал в такую же передрягу… Его катер подняло над волной, лоцман метнулся к раскачивающемуся между морем и небом штормтрапу, но следующая волна вскинула катер еще выше и швырнула его о борт парохода. Лоцман не успел увернуться, придавило ноги… Теперь костыляет на протезах. Понятно, не на мостике парохода…
«Интересно, в каком возрасте назначают пенсию артистам цирка? Наверное, совсем еще молодым. А вот лоцманы должны совершать свои смертельные трюки до шестидесяти лет», — подумал Саар — и прыгнул.