Океан. Выпуск пятый

Мы прошли еще с десяток шагов, и с облегченным вздохом Джо опустился в промятое кресло. Оно стояло прямо на песке, и ножки увязли до самого сиденья. Придерживая трубу одной рукой, Джо ухватился за спинку кресла и, рванув, выдернул его из песка. Сел. Поставил трубу на колени. Уперся в мундштук толстыми губами и, зажмурившись, вдул воздух в гигантский медный механизм. И труба оглушительно рявкнула. Лошади в долине подняли головы, прислушались.

Я опустился на траву. Могучие, рокочущие звуки поплыли над островом. Что играл Джо, какую мелодию — понять было невозможно. Закрыв глаза, раздувая толстые, лоснящиеся от пота щеки, он дул и дул и перебирал толстыми, короткими пальцами. Нет, подобного концерта мне слышать еще не приходилось… Я поднял глаза выше раструба, и мне показалось, что увидел, как поток воздуха стремительно выплескивается из трубы.

— Гляди, гляди, док, — радостно сказал мне толстяк Джо, оторвавшись на минуту от мундштука. Курнув сигару, которая лежала на песке и слегка дымила, как затухающая головешка, Джо показал мне рукой в долину: — Идут. О, как они любят мою игру!

Дикие лошади подходили к дюне. Помахивая гривами и хвостами, задирая головы, наверное, чтобы увидеть музыканта, они торопились на необыкновенный концерт. Джо заиграл вновь. Лошади подходили все ближе и ближе. Я с любопытством разглядывал их добрые мохнатые морды, их большие карие глаза. Длиннющие гривы, которые никто никогда не подстригал, длиннющие, до самой земли, хвосты. Остановились метрах в двадцати от нас. Слушают, подняв уши торчком. Фыркают, всплескивают хвостами, отгоняя назойливых слепней.

— Сейчас можно подойти к любой, — сказал Джо, отрываясь от мундштука. — И можно гладить. Садиться верхом. А они — ничего. Они будто гипнотизируются музыкой. И такое состояние у них день-два. И вот… — Джо опять схватил сигару, вздохнул несколько раз и выдохнул дым, — и вот, когда надо накосить сена в долине… для наших, одомашненных, лошадей, я поднимаюсь и играю на трубе. А потом мы идем и косим.

— Играл когда-то в оркестре? — спросил я.

— Нет. Любитель, — торжественно и серьезно ответил Джо. И улыбнулся печально. — Все мои беды от этой трубы. Это уж точно, док. Было мне лет двадцать, когда я увидел ее в магазине. И мне захотелось играть на ней. Купил. Начал учиться играть. Гонят меня все! Уж больно звук силен. Жил-то ведь я в большом городе, в большом доме. Пришлось играть в подвале. Играю, а весь дом сотрясается. Играл на чердаке. Погнали и оттуда. «Звуки кровлю разрушают», — заявил домовладелец. Ездил играть на пустырях, свалках, помойках. Да какое — ездил! Ходил, таскал трубу через весь город — ведь с ней ни в такси, ни в автобус. И вот когда узнал, что на острове Сейбл на спасательной станции есть вакантное место, — поехал. Играю вот тут. И сочиняю. Вот послушай, док. Концерт называется «Остров в океане».

Кинув сигару на песок, Джо обхватил трубу руками, прижал ее пылающее, сияющее тело к своему необъятному животу и выдул такие мощные звуки, что мне показалось, будто это ревет супертанкер, расчищающий себе дорогу в узком Маллакском проливе.

— Однажды был сильный туман. А ревун острова, укрепленный на башне Ист-Флашстаф, вышел из строя. — Толстяк Джо составил трубу с колен на песок и, обнимая ее правой рукой, левой поглаживал по сияющему боку. — Так вот: туман. Три траулера ползают возле острова, а там еще какое-то судно прет из Канады в Европу. И — прямо на наш остров… А ревун молчит! Взял тогда я свою трубу, поднялся на дюну и затрубил. Я трубил восемнадцать часов, док. Я думал, что умру в тот страшный день. Но я знал, что суда могут сбиться в тумане с курса, и трубил, трубил, трубил. Рассеялся туман. Друзья уволокли меня в дом на руках. Я проболел, док, неделю. Я выдул из себя все силы… А, плевать. В этом ли дело? Радиограмму мы получили с канадского теплохода. «Вышел строя радиолокатор, компас. Сбились курса. Шли прямо остров Сейбл. Счастью услышали работу вашего могучего тифона. Благодарим вас…» — Толстяк Джо засмеялся, поцеловал трубу сочным поцелуем, потом потер это место рукавом тельняшки. — И знаешь еще что, док: я болел, и Рика…

— Рика?

— Ну да, Вика-Рика, она ухаживала за мной, она ночами не спала, дежурила возле. Мы были целую неделю рядышком, друг возле друга. И это было… — не окончив рассказа, толстяк Джо схватил трубу и рывком взгромоздил ее себе на колени. Громко сказал: — Концерт называется «Девочка из океана».

— Джо-оо! — послышалось в это время из-под дюны.

Размахивая брюками, к нам поднималась Рика. Петух и куры бежали за ней. Рика останавливалась, махала на них руками, но куры не возвращались к дому.

— На, надевай. Как не стыдно! — Рика кинула толстяку Джо его брюки, а сама, подхватив горсть песка, швырнула в петуха и кур. Заквохтав, Петька принял на себя удар и лишь слегка попятился, всем своим видом показывая, что назад ни он, ни его воинство не повернет. Рика поглядела на меня. Развела руками: — Вот так всегда. Если не запру их в курятнике, так и идут за мной, так и идут!

— Да и пускай идут, — робко сказал толстяк Джо. Удерживая одной рукой трубу, он пытался надеть брюки. Топтался, прыгал на одном месте, тыкаясь толстой волосатой ножищей в широченную, как картофельный мешок, штанину. Я ухватился за трубу, и Джо, благодарно взглянув на меня, быстренько оделся. — А куда ты собралась?

— Я свожу дока на гору Риггинг. Покажу ему Морскую Деву. И… — Она поглядела на меня. — Послушай, русский, ты когда-нибудь слышал, как кричат потопленные корабли?

— А разве такое бывает?

— Бывает. А ты, отец Джо, отправляйся домой. Картошку надо полить. Да как следует полей, не как в прошлый раз.

— Хорошо, детка, хорошо. — Толстяк Джо вытер губы рукавом тельняшки и, увидев строгий взгляд девочки, торопливо выдернул из кармана носовой платок. Встряхнув, развернул его. Отчего-то посредине платка оказалась черная безобразная дыра. Видимо, Джо сунул еще горящую сигару в карман. Скомкав платок, засопев, как высунувшийся из проруби морж, Джо с кряхтением взгромоздил на себя трубу и, оставляя глубокие следы, стал спускаться с дюны.

— Вот живи тут с ними… С такими! — выкрикнула Рика и дернула меня за рукав: пошли. И сама быстро пошла. Резким движением отбросив волосы на спину, сердито продолжила: — Как дети! Все на них рвется, носки дырявятся, пуговицы теряются. Ужас! Едят — руки о скатерть вытирают. А отец Джо! О! Он когда-нибудь устроит пожар на Майн-Стейшен, устроит! Засыпает с сигарой во рту. То нос спалил, в другой раз — губы сжег, в третий — горящий пепел упал на одеяло. Сплю. Чувствую — паленой ватой пахнет… Кши! Кши! — нагнувшись, она кинула песком в кур, и те остановились, но стоило нам пойти, как и петух и куры плотной толпой ринулись за нами. Рика засмеялась, а потом посерьезнела. Сведя брови, продолжила: — Чувствую, паленой ватой пахнет. Вскакиваю. Дым валит от одеяла, а отец Джо спит, как ни в чем не бывало. Ужас! А отец Фернандо?! Тот читает перед сном. При свече. Да так и забывает. Спит. А однажды свечка упала. Помню: заснула и вдруг просыпаюсь. И думаю — не погасил он свечку, упала она! И вот-вот пожар будет! А ночь, ветер… Вскочила я — и бегом к отцу Фернандо. А это шесть миль… И точно: спит. Книга на груди. А свеча уже наклонилась… Послушай, давай побежим? Может, удерем от кур, а?

— Беги. Догоню!

Взвизгнув, Рика ринулась вперед. Замелькали черные трусики. Волосы прыгали по спине, развевались столбом. Я гнался за ней с изяществом носорога, тянулся к ней рукой, а Рика оглядывалась, хохотала и ловко увертывалась. Позади, вздымая облако пыли, порой взлетая, всквохтывая, неслись табуном куры. Впереди них, как конь на стипль-чезе, петух. Птицы немного поотстали, но, судя по решительному виду петуха, сдаваться не собирались.

Девочка вдруг споткнулась и упала врастяжку. Вскрикнула. Схватилась за коленку. Я опустился рядом. Она сильно ударилась, содрала с коленки кожу. Побелела, стиснула зубы.

— Ну-ка, убери руки. — Я достал индивидуальный пакет, который всегда таскаю с собой в кармане куртки. — Дай подую, и все пройдет.