Страница 78 из 92
Но вряд ли современный Бурцев стал бы заниматься моей биографией. Для начала он обязательно спросил бы: а кто, собственно, такой сам Авторханов?
На Западе издается немало как сравнительно небольших, так и крупных биографических справочников типа «Кто есть кто» или «Современные авторы». Здесь можно найти краткие сведения о большинстве деятелей как советского истэблишмента, так и советской оппозиции или эмиграции. Однако Авторханов, который сам называет себя едва ли не классиком, категорически отказывается давать в такие справочники какие-либо биографические сведения.
Из его книги «Технология власти» можно сделать вывод, что еще совсем молодым человеком Авторханов попал в Москве в «штаб» правой оппозиции, где обсуждалась тактика и стратегия борьбы «правых» против Сталина. Однако до сих пор никто из историков ничего не знает о существовании подобного «штаба», членам которого Авторханов намеренно дает или вымышленные клички («Нарком», «Генерал»), или выдуманные фамилии (Резников, Сорокин), а заодно и выдуманные биографии. Потом Авторханов работал якобы в номенклатуре ЦК ВКП(б), но он почему-то нигде не сообщает о должности, которую занимал в начале 30-х годов. Институт Красной профессуры Авторханов закончил, по его словам, в 1937 году Между прочим, этот институт был ликвидирован еще в феврале 1936 года.
На пять лет Авторханов попал в заключение, но был реабилитирован. Хотя в годы войны все реабилитации были прекращены, и даже тех арестантов, у которых кончился срок, задержали в лагерях «до особого распоряжения», для Авторханова якобы сделали исключение, и для пересмотра его дела будто был даже собран Верховный Суд РСФСР.
Авторханов утверждает, что он был подвергнут в подвалах НКВД всем видам физических пыток: ему не только вводили под ногти раскаленные иглы, ломали ребра, выбивали зубы, но даже кастрировали при «ассистентах»-сержантах НКВД. Он устоял и перед этой страшной для молодого мужчины «операцией», – вот и пришлось чекистскому суду отпустить его на все четыре стороны.
Но странное дело: описывая все эти пытки, Авторханов дает совершенно неправильное определение такому простому и хорошо известному всем зека следственному методу, как «конвейер» (сравни: Авторханов А. Технология власти, 1976, с. 11 и Медведев Р. К суду истории, 1974, с. 517 русского издания). Может быть, дело обошлось все же без кастрации? В 1943 году Авторханов «эмигрировал» на Запад. Тогда это можно было сделать только одним путем – перейти на сторону немецких оккупантов, что и сделал Авторханов. Чем занимался Авторханов в 1943–1945 годах на службе у гитлеровцев, и чем он заслужил доверие гестапо? – об этом он совсем ничего не говорит.
В газете «Советская Россия» от 13 июня 1970 года и в журнале «Огонек» (№ 35 за 1971 г.) были сообщения о том, что по «агентурным доносам» Авторханова на Кавказе подверглись аресту десятки людей. У меня нет основания особенно доверять этим сведениям, но порой и у меня «возникают мысли», что вряд ли гестапо пренебрегло теми важными сведениями, которые мог сообщить немцам бывший номенклатурный работник ЦК ВКП(б). Из сказанного видно, что даже Владимиру Бурцеву было бы нелегко разобраться с вопросом– кто же такой Абдурахман Авторханов? Жаль, что, «работая много лет в “секретных архивах КГБ”», я не разыскал там и досье на Авторханова.
Я получаю много обычных писем, а также немало разного рода «открытых писем». Вообще, написание «открытых писем», как мне и Жоресу, так и обоим «братьям Медведевым» превратилось в кругу диссидентов и в эмиграции в своеобразный жанр литературы. В специальной папке, которую я завел для этих писем, у меня хранятся «открытые письма» и «заявления» А. И. Солженицына, А. Д. Сахарова, Вл. Максимова, Л. Плюща, Н. Коржавина, Л. Чуковской, Л. Копелева, Н. Неймана, В. Турчина, П. Егидеса, Г. Владимова и некоторых других, менее известных людей. После получения каждого такого письма у меня возникало естественное желание написать ответ, но я обычно воздерживался от этого, и вскоре подобное желание пропадало. Между прочим, такой именно совет давал одному из своих корреспондентов крупнейший русский писатель и публицист В. Короленко.
«Знаю, – писал Короленко, – что нет настроения мучительнее и, пожалуй, бесплоднее, как настроение полемическое, в особенности еще с личной окраской. Много уже лет я вращаюсь среди острых вопросов нашей жизни, часто мне приходилось принимать участие в борьбе, где, помимо интересов общих, – замешивались и интересы личностей. Понятно, что и меня не щадили, и не раз пытались облить грязью. И я считаю, что важнейшая моя победа в этой области была победа над собой, над непосредственным побуждением поднять перчатку и заплатить око за око. Постепенно, однако, я отрешился от этого. Сначала я писал жестокие ответы и оставлял их в своем столе; проходило два-три дня – и ответы оставались в столе навсегда, а я продолжал писать о “предмете”, оставляя в стороне личные вопросы… Это ужасно много сохраняет настроения, освобождает ум и душу. Проходит некоторое время – все эти дрянные личные уколы забываются, и истина выступает тем ярче. В противном же случае – накопляется целая гора сторонних ощущений и, что всего хуже, начинал себя чувствовать как бы связанным с тем или другим человеком, какою-то отрицательной, враждебной, но все же очень крепкой связью, заставляющей искать не то, что нужно по существу, а что поможет сразить другого лично». [117]
Это весьма мудрый совет, и я обычно всегда ему следовал. Только недавно я нарушил свое правило и позволил себе ответить П. Егидесу и Р. Лерт, а затем и писателю Г. Владимову И тут же убедился в ошибочности своего шага. В мой адрес посыпался целый поток «открытых писем» и «заявлений» как от многих знакомых, так и вовсе мне незнакомых людей. И почти каждый из авторов этих писем, мало считаясь с истиной, стремился сделать, по выражению Короленко, как можно больше «дрянных личных уколов». Я решил поэтому на будущее снова воздерживаться от ответа на всякого рода «открытые письма» и «заявления», но завести при необходимости для таких документов еще одну специальную папку.
Особый вид моей корреспонденции составляют анонимные письма. В прошлые годы в таких письмах преобладали или угрозы, или тема моих «отношений» с Лубянкой. Теперь главной темой таких писем стал секс, и эти письма получаю не только я, копии их получают мой сын, моя жена и мои друзья. В письмах, которые мы получаем теперь в стихах и прозе (с использованием лагерно-блатного жаргона), утверждается, что я состою в предосудительной связи со всеми знакомыми и незнакомыми женщинами. А ведь еще недавно мои друзья считали, что я, в основном, равнодушен к прекрасному полу и делаю исключение только для жены.
Иностранные корреспонденты знают, что я бываю у них на редких приемах только в обществе своего портфеля. Неизвестный благожелатель регулярно пишет, тем не менее, моей жене, что я бываю «в свете» в обществе «очаровательных синичек, складно щебечущих о путях развития русской поэзии и достоинствах различных музыкальных форм». «Ваш муж, – пишет этот доброжелатель, – не только государственный деятель, но и прекрасный во всех отношениях человек. У него любвеобильное сердце, и ему нравятся красивые женщины. Но по большому счету вы-то должны только радоваться этому… К тому же для выходов в свет Р. А. нужен и соответствующий фон, как дорогому бриллианту – достойная оправа… Ему это приятно, окружающим тоже. Так, радуйтесь этому, если вы действительно любите Р. А.»
Моя жена меня любит, но она не очень любит этого благожелателя…
Любопытно и другое. Кроме домашнего адреса я получаю письма еще по двум адресам. Один: 121019, Москва Г-19, абонементный ящик № 45. Другой: 125475, Москва А-475, абонементный ящик № 258. Почта № 475 находится возле моего дома, почта № 19 – в центре города. По разным причинам мне это удобно. Но странное дело, было немало случаев, когда я находил письма, адресованные на почтовый ящик № 45, в почтовом ящике № 258, и наоборот. Удивительно, насколько точно Московский почтамт знает своих постоянных клиентов.