Боливар

Покушение на Боливара, арест Сантандера, суд над заговорщиками и расправа над ними потрясли население Новой Гранады. В Пасто и других местах вспыхнули восстания.

Событиями в Колумбии воспользовался перуанский президент генерал Ла Map: во главе армии в 8500 солдат от вторгся в Колумбию.

После 25 сентября Боливар быстро начинает терять оставшиеся у него физические и духовные силы. Те, кто его видел в эти дни, не узнавали прежнего жизнерадостного, энергичного, уверенного в себе Освободителя; перед ними был старик, жаловавшийся на свои болезни и предсказывавший неминуемый распад и гибель созданной им республики. Теперь Боливар считал, что его мечта о сильной, могущественной Андской конфедерации окончательно развеялась и что единство Колумбии — недосягаемая мечта. В эти дни он говорил своим друзьям:

— Государство, опирающееся только на одного человека, осуждено на гибель. Когда я умру, демагоги, как волки, перегрызут друг другу горло, и здание, которое мы возводили с такими нечеловеческими усилиями, рухнет в трясине переворотов. Я сожалею о смерти Пиара, Падильи и других, которые погибли за то, за что Сантандера помиловали. Сантандер начнет все сначала: он ввергнет Колумбию в хаос и тем самым оправдает себя. Цветные скажут, и это будет более чем справедливо, что я проявил слабость только по отношению к этому гнусному белому, заслуги которого были ничтожны по сравнению со славными сынами родины, какими были Пиар и Падилья.

Теперь, когда страсти поутихли и на историческую сцену вышли представители креольской буржуазии в лице Сантандера, Боливар более объективно мог судить о своих соратниках времен войны за независимость, соратниках, сошедших со сцены в результате взаимного непонимания, недоверия и подозрительности. Но эти поздние признания уже не могли повернуть историю вспять…

Боливар шел навстречу неизбежному, к смерти. Ему и его творению — Колумбийской республике — оставалось жить всего один год.

Освободитель, ставший диктатором, заверял друзей, что он намерен оставить свой пост и уехать в Англию. И все же он продолжал цепляться за власть как утопающий за соломинку.

За власть цеплялись и его министры. Потеряв связь с народом, они вынашивали планы провозглашения монархии и вели переговоры с Англией и Францией о подыскании соответствующего кандидата на трон Колумбии среди представителей правящих домов Европы. Боливар высказывался против таких проектов, но делал это столь нерешительно, столь двусмысленно и нечетко, что его министры принимали оговорки за согласие и продолжали вымаливать в Париже и Лондоне «европейского принца» в надежде, что он-то и спасет их от надвигавшегося краха.

За их интригами внимательно следил дипломатический представитель Соединенных Штатов в Боготе Уильям Генри Гаррисон, будущий президент этой республики. Американское правительство всегда относилось с недоверием к Боливару. Американцам не нравились ни идея Андской конфедерации, ни планы освобождения Кубы и Пуэрто-Рико, ни его таможенная политика, направленная на защиту национальной экономики и преграждавшая гнилой муке и другим завалявшимся американским товарам путь на рынок Колумбии. А теперь этот мулат думает еще поставить во главе республики европейского принца, превратить Колумбию в вотчину Лондона или Парижа и лишить тем самым негоциантов Бостона и Балтиморы законных доходов, получаемых ими от торговли с этой страной. «Этого нельзя допустить, — рассуждал Гаррисон. — Необходимо избавиться от Боливара».

Гаррисон часто встречался с новогранадским генералом Кордовой, одним из героев сражения при Аякучо, к которому Боливар питал неограниченное доверие. Интриги Гаррисона привели к тому, что Кордова поднял восстание против «узурпатора», восстание неудачное, как и все попытки свергнуть Боливара. Преданные Освободителю войска, которыми командовал ирландец О'Лири, одолели восставших, а герой Аякучо был взят в плен и зарублен английским волонтером Рупертом Гандом.

Сукре, назначенный командующим южного фронта, разбил превосходившие его вдвое по количеству солдат перуанские войска Ла Мара. В Лиме возникла паника, после разгрома Ла Мара там ожидали вторжения колумбийцев. Ла Map был свергнут и изгнан из Перу. Новое правительство поспешило заключить с Боливаром мирный договор, признав Эквадор составной частью Колумбийской республики.

Да, это была победа, но без лавров, ведь побежденными оказались те, кого Боливар не так давно освободил от испанского гнета.

САН-ПЕДРО-АЛЕХАНДРИНО

В предсмертный час я думаю о благе родины.

13 июля 1829 года Боливар, находясь в Гуаякиле, пишет одному своему другу письмо, которое является как бы его политическим завещанием. Боливар предсказывает, что с его уходом с поста президента начнется гражданская война и Колумбия распадется на свои составные части. Поэтому лучше теперь ее разделить на три независимые республики: Новую Гранаду, Венесуэлу и Эквадор. Если же новый конгресс, который предполагалось созвать в 1830 году, откажется санкционировать раздел, то единственным средством предупредить распад будет введение пожизненного президентства и наследственного сената.

«Что касается иностранного монарха, который мог бы мне унаследовать, то, несмотря на все выгоды такого мероприятия, тысячи трудностей препятствуют его осуществлению: ни один из иностранных принцев не согласится водвориться в стране, раздираемой анархией; у нас столько долгов и такая нищета, что нет средств на достойное содержание короля и его двора; низшие классы придут в беспокойство, опасаясь отмены равенства; генералы и честолюбцы всех мастей не смогут свыкнуться с мыслью, что им будет закрыт доступ к верховному руководству государством. Я уже не говорю о том, что только счастливое стечение обстоятельств позволит добиться от европейских держав выдвижения какого-либо одного кандидата».

Своим друзьям Боливар говорил:

— Мы испробовали все системы, и все системы провалились. Посмотрите, что творится вокруг нас. В Мексике убит император Птурбиде, в Гватемале анархия, в Чили новая революция, в Буэнос-Айресе убит президент, в Боливии было три президента в течение двух дней, из них двое убиты. Я разочарован модными сегодня конституциями, они не оправдали себя.

В Эквадоре Боливар окончательно решил уйти в отставку и предложил выдвинуть Сукре на пост президента. Но Сукре наотрез отказался.

Зато претензии на этот пост предъявил Паэс. Он просил Боливара поддержать его кандидатуру. «Если меня изберут президентом, — обещал Паэс, — Венесуэла останется в составе Колумбии, иначе она отделится». Боливар ответил катире Паэсу: «Конгресс решит, кого избрать президентом. Если изберут Вас, я обещаю, что с удовольствием буду подчиняться Вам. Но взамен обещайте мне, что в случае избрания кого-либо другого Вы подчинитесь ему».

Паэс понял намек. В ноябре 1828 года народная хунта в Валенсии расторгла союз с Новой Гранадой и провозгласила самостоятельность Венесуэлы. Вскоре такое же решение приняла народная хунта в Каракасе, провозгласившая Паэса главой государства и запретившая Боливару въезд в Венесуэлу. Сторонники Паэса вновь начали кампанию против Освободителя. Они утверждали, что Боливар, выполняя волю Священного союза, собирается стать абсолютным монархом, что он наплодит князей, графов, маркизов и баронов, которые лишат прав индейцев, негров, мулатов, и что Паэс, Арисменди, Мариньо и другие вожди освободительной войны готовы спасти Венесуэлу от этого предательства.

Таким образом, уступки, сделанные Боливаром Паэсу в 1827 году, в результате которых произошел разрыв с Сантандером, в конечном итоге привели к разрыву и с Паэсом.

Теперь почти все сподвижники Боливара покинули его или погибли. В их числе Сантандер, Кордова, Паэс, Арисменди, Мариньо, Пиар, Падилья, герои многих битв и сражений, освободившие Америку от оков испанского колониализма. Даже Сукре, которого Боливар с такой любовью готовил себе в преемники, презирал власть и в 36 лет мечтал только о покое. Ограниченный Урданета, храбрый, но недалекий Монтилья и генералы из иностранных волонтеров — вот, пожалуй, и вся опора Боливара в конце 1829 года.