Страница 109 из 119
— Даже за четыре солнечных дня дорога не подсохнет. Покроется коркой, а под ней — жижа.
Семиглазов поднялся из-за стола и, глядя на Аркадия Ивановича, стал надевать зеленый брезентовый дождевик.
— Будет «окно» в дожде — попробуем, — твердо проговорил Желнорович.
Сказав «да», Аркадий Иванович принял на свои плечи груз ответственности за доставку труб. И так же как Семиглазов давал обещание на заводе от имени тысяч молодых строителей, объявивших стройку ударно-комсомольской, так и он, Желнорович, отвечал прежде всего от имени людей, которым предстояло совершить этот последний рейс, доставить монтажникам последние 120 метров труб.
Семиглазов и Желнорович вышли вместе и одновременно посмотрели на неумолимое небо, затянутое броней туч.
Раскисшая земля текла с газонов и из немощеных дворов на проезжую часть улиц и тротуаров, толстым слоем покрывая асфальт.
Когда они прощались, им и в голову не приходило, что осень смилостивится так скоро.
Разгулявшийся к вечеру ветер разорвал тучи. В просветах замелькали первые блеклые звезды. И всю ночь небо оставалось чистым. Румяная заря стаяла в то утро быстро, и поднялось большое солнце, огненно-красное, словно недовольное, что его побеспокоили. Оно попробовало прятаться за клочья облаков, но они скоро исчезли, и тогда солнце принялось греть очень старательно.
Поднявшись очень рано, Аркадий Иванович увидел все это и заторопился. В воздухе чувствовалась сухая морозная свежесть, что радовало Аркадия Ивановича: скорее подсохнет земля.
Проспект уходил так далеко, что крайние дома казались не больше спичечной коробки. И ярко освещенные подстриженные кроны лип, посаженных вдоль домов, походили на веселую гирлянду. На теневой стороне зелень казалась черной, и на одном дереве Аркадий Иванович заметил веточку с совсем желтыми листьями.
Город оборвался круто. За пятиэтажным домом у тротуара начиналась степь, и по ней бежала дорожка, будто оспой, изрытая отпечатками подошв.
Он пошел по степи, туда, где за станционными постройками железнодорожной ветки на Сибай находился гараж. Аркадий Иванович ловил себя на мысли, что старается ступать в грязь с нарочитым ожесточением.
Грязь была врагом неумолимым и коварным.
В гараже еще никого не было. Это верней верного говорило о том, что сегодня никто из шоферов и не думал выезжать на трассу. В обычные дни в эту пору — семь часов утра — машины уже уходили в рейс.
Первым у конторки появился Слава Жучаев, водитель ЗИЛ-151, вездехода с тремя ведущими.
— Готовь машину, — сказал ему Аркадий Иванович.
— Куда поедем?
— На разведку.
Жучаев кивнул, но посмотрел на начальника удивленно. Если бы Слава не понимал, что Желнорович и сам отлично знает положение на трассе, то, пожалуй, пустился бы в пространные объяснения. Он как дважды два — четыре сумел бы доказать, что сейчас на всем стокилометровом участке — их участке, от Магнитогорска до реки Белой, движение замерло. Только тракторы с трудом преодолевали считанные километры, подтаскивая от монтажных площадок к прокопанному в склонах гор ложу тридцатиметровые «плети» спаянных труб.
Однако с каждым днем на монтажных площадках оставалось все меньше звеньев стальной жилы, по которой газ Второго Баку должен был устремиться к химическим заводам Южного Урала, а потом, перевалив хребты, подойти к Магнитогорску. Трубы, которые остались на складе, были последним звеном. Поэтому Жучаев промолчал.
— Проверьте машины, — сказал Желнорович, когда пришли остальные шоферы.
И те трое, чьи трубовозы были нагружены, промолчали, хотя каждый знал, почем фунт лиха в поездке на трассу по такой погоде.
Из разведки вернулись к полудню. И все время, пока они были в пути, Жучаев длинно и неопределенно говорил о том, что строителям, идущим навстречу, — от Шпакова к Салавату и от Салавата к Белой — легче. Там есть дорога. Она идет вдоль нитки газопровода, отступая на километр-два. А здесь? Здесь и в помине нет дорог, даже проселков. Есть лишь выбитые по лесной целине колеи. Уж лучше бы их не было.
Когда на стоянке у гаража Желнорович выходил из машины, Слава заметил:
— Крепко здесь засесть можем.
— По машинам! — приказал Желнорович.
Жучаев выехал первым. Потом неторопливо, волоча за собой тяжелые прицепы с широкими словно литыми колесами без шин, двинулись в путь трубовозы.
Ярко светило обманчивое осеннее солнце, слепя водителей. Через открытые окна кабин врывался запах парующей земли и полыни, который побеждал даже въедливый вездесущий запах бензина.
Пробитые грузовиками колеи, извилистые, словно февральские тропинки, тянулись вдоль железнодорожного полотна, а с другой стороны простерлись шпалеры низких плодовых деревьев и домики, напоминающие ульи. Это были заводские сады, выращенные упорными людьми на суровой степной земле, над которой в зимнюю пору гуляют свирепые ветры, сдобренные жгучей стужей. Сейчас даже издали были видны красные и белые яблоки, отягощающие ветви.
Миша Исламов подумал о том, что осенью сестра обещала приехать к нему в гости в Магнитогорск и надо будет послать в деревню саженцы. Ведь у них испокон веков крытые лубом дома стояли одиноко, а если будут сады, то и селение приобретет другой, праздничный вид. И еще его не покидало чувство гордости за доверие, оказанное ему, молодому шоферу. Он любил свою профессию за то, что она помогла ему увидеть землю своей родной Башкирии. Так в детстве открывают мир, когда наконец взбираются на заветную высокую гору, за которой скрывалось неведомое. Теперь он знал свою землю, ее богатства: нефть, газ, руды. В Башкирии, близ Шкапово, рос газобензиновый завод. На нем газ будет «высушиваться». Ведь он поднимается из недр влажный, содержащий газолин. И если газ не сушить, то маслянистые пары, наподобие вазелина, станут оседать на стенках труб и закупорят их. «Влажный» газ нельзя пускать в трубопровод.
Его размышления прервало нарастающее рычание.
Машина будто тянула резиновый канат. Но вот он перестал растягиваться, и автомобиль остановился.
«Грязь волочится», — подумал Исламов и, захватив лопату, вышел из кабины.
Миша нагнулся, чтоб увидеть колеса прицепа. Перед ними барьером поднималась горка липкой земли. На каком-то маленьком ухабе колеса съехали юзом и, раз потеряв сцепление с землей, заскользили подобно салазкам.
Шедший впереди вездеход Жучаева остановился. На подножку вышел Слава и закричал:
— Ну, началось?
— Ничего! — ответил Миша.
Пока ехали по равнине, машины останавливались, едва пройдя сто метров, и шоферы освобождали колеса от грязи. Водители не успевали даже отдышаться, как приходилось снова глушить моторы и брать в руки лопаты.
У глубоких выбоин Слава по очереди перетаскивал машины на буксире.
За три часа проехали пять километров и были довольны.
Потом пошла возвышенность. Дорога стала чуть посуше, и грязь не так быстро наматывалась на колеса прицепов.
В ложбинах меж холмов стали темнеть березовые кустарники, а вдали все отчетливее проступали сквозь белесый туман испарений синие увалы Кряхты, самого высокого перевала в этой части Южного Урала. Подъем на перевал шоферы прозвали Глиняной горой. Но еще до Глиняной горы Козлов едва не свалился вместе с трубами под откос.
Это произошло на повороте, сразу за крутым подъемом.
Когда шофер много лет за рулем, руки его почти без видимого участия отводят машину от рытвин, в нужный момент переключают скорость. И для Козлова вождение машины уже не составляло особой заботы — так взрослый человек, не задумываясь о буквах, пишет слова. Только неожиданное могло вывести его из привычно спокойного состояния.
Когда трубовоз, на предельных оборотах ревя мотором, взял подъем и пошел на поворот, шофер почувствовал словно головокружение. Он не сразу понял, в чем дело. Просто машина в какой-то момент стала быстрее разворачиваться.
Только в следующую секунду резанула мысль: «Заносит! Прицеп заносит!»
Он сразу дал тормоз и отчаянно засигналил Жучаеву, тянувшему его на буксире.