Апраксинцы

Половина восьмаго. Въ кухню вошелъ Черноносовъ, какъ и всегда, съ самой пасмурной и недовольной физіономіей. На немъ было какое-то подобіе халата. Онъ пришелъ за горячей водой для бритья.

— Налей вода немножки! проговорилъ онъ, по обыкновенію ломая языкъ, и подалъ Ѳедору оловянную кружку.

Вотъ уже и четверть девятаго. Время идти въ лавку. Поспѣшно допиваютъ мальчики свой чай изъ глиняныхъ кружекъ.

— А что, пареньки, не здѣсь-ли живетъ купецъ Михаила Иванычъ Черноносовъ? спрашиваетъ входящій мужичекъ въ валенкахъ и въ лисьей шубѣ.

— Ахъ, дядюшка Герасимъ! кричалъ Ванюшка и бросается на встрѣчу к. ъ пришедшему.

— Здравствуй! говоритъ тотъ, цѣлуя его: — мать, отецъ тебѣ кланяются…. Вотъ тебѣ посылка отъ нихъ; письмо тамотко есть.

— Здоровы-ли тятенька, маменька? спрашиваетъ Ванюшка, принимая небольшой пестрядинный тючекъ.

— Здоровы. Отецъ по осени въ Питеръ сбирается.

Двое другихъ мальчиковъ и кухарка были нѣмыми зрителями этой сцены; но сцена эта тотчасъ же была прервана: въ кухню вошелъ Черноносовъ. Онъ былъ во всѣхъ своихъ доспѣхахъ, въ хорьковой шубѣ и котиковой фуражкѣ.

— Маршъ въ лавку! скомандовалъ онъ.

Мальчики засуетились. Ванюшкинъ дядя отвѣсилъ Черноносову поклонъ; тотъ не обратилъ никакого вниманія.

— Что стоишь-то? Кладить тамъ на кровать, ужо посмотришь. Въ лавку пора. Скорѣй немножки!

И брови его нахмурились еще больше прежняго.

— Пиши письмо къ матери; я зайду черезъ недѣлю, — оказія будетъ, проговорилъ Герасимъ уходящему племяннику. — А должно-быть крутъ у васъ хозяинъ-то? обратился онъ къ кухаркѣ. когда они остались вдвоемъ.

— И не говори! отвѣчала та, обрадовавшись, что можно выругать хозяина: — аспидъ, а не человѣкъ.

— То-то я вижу…. Ну, прощенья просимъ.

Весь день продумалъ бѣдный Ванюшка о посылкѣ и о письмѣ. Ему очень хотѣлось узнать, какіе гостинцы прислали ему отецъ и мать и что они пишутъ. Радостно побѣжалъ онъ домой; полупудовая тяжесть — мѣшокъ съ шолкомъ, который онъ несъ домой для разматыванья, казалась ему самою легонькою ношею. Онъ ужъ бы давно добѣжалъ до дому, ежели бы не обыкновеніе идти за хозяиномъ; а Черноносовъ въ этотъ день, какъ на зло, шелъ тише обыкновеннаго. Прибѣжавъ домой, Ванюшка тотчасъ же бросился къ посылкѣ и принялся распарывать пестрядину; гостинцами были сушеная малина, сдобныя лепешки и двѣ холстинныя рубашки. Но вотъ наконецъ и письмо. Онъ схватываетъ его, сламываетъ хлѣбный мякишъ, которымъ оно было запечатано, и начинаетъ читать. Смотрите, какъ углубился онъ въ чтеніе, какъ блестятъ его глаза, какая улыбка удовольствія мелькаетъ на губахъ, а между-тѣмъ въ письмѣ, кромѣ поклоновъ отъ родителей и родни, съ поименованіемъ ихъ по имени и отчеству, ничего не написано. Въ концѣ письма сказано: «отпиши намъ о себѣ, любезный сыночекъ Ванюшка, какъ ты живешь и любитъ-ли тебя хозяинъ». Онъ свертываетъ письмо и хочетъ тотчасъ же писать о себѣ, но вотъ бѣда; гдѣ взять перо и чернилъ? Долго думаетъ онъ, наконецъ рѣшается попросить у xoзяйки.

— Александра Ивановна, робко говоритъ онъ вошедшей въ кухню хозяйкѣ: — дайте мнѣ чернилъ, перышка и бумажки.

— На что тебѣ?

— Письмо въ деревню писать надо.

— Ну погоди, я спрошу у Михайла Иваныча.

Она ушла изъ кухни. Ванюшка сталъ ожидать письменныхъ принадлежностей, но онъ жестоко ошибся: вмѣсто Александры Ивановны въ кухню выбѣжалъ самъ Черноносовъ и накинулся на него.

— Какой тебѣ бумажки нужно? зачѣмъ?

— Письмо въ деревню писать надо, чутъ слышно проговорилъ мальчикъ.

— Что за глупости, — успѣешь! За дѣло приниматься нужно. Чѣмъ у тебя тыой голова занята? Разматывай шолкъ теперь; завтра напишешь.

Тѣмъ дѣло и кончилось. Бѣдный Ванюшка такъ и не писалъ письма ни сегодня. ни завтра: онъ уже не смѣлъ больше просить чернилъ и письма; когда же пришелъ за письмомъ дядя Герасимъ, то Ванюшка настрочилъ нѣсколько словъ карандашомъ и велѣлъ словесно передать, что всѣмъ кланяется.

*

Прошли святки съ ихъ гаданѣемъ и переряживаньемъ, прошло и крещенье. Апраксинцы уже не гуляютъ болѣе на Невскомъ, а перенесли свою резиденцію на Дворцовую набережную. Наступило то время, когда всѣ женихающіеся апраксинцы помышляютъ о соединеніи себя узами гименея. Только и слышишь, что тотъ-то женится на такой-то и беретъ столько-то, такой-то выдаетъ дочь за такого-то и даетъ столько-то. Апраксинецъ, какой бы онъ ни былъ, хоть «лыкомъ шитый», по мѣстному выраженію, хоть торгующій на развалѣ ржавыми пуговицами и битой посудой, и то не женится на невѣстѣ безприданницѣ, и поэтому туземныя невѣсты безъ прилагательнаго навѣрное останутся въ дѣвицахъ. По мнѣнію апраксинцевъ, бракъ есть дѣло коммерческое, и потому-то именно оно дѣлается, какъ и всѣ биржевыя дѣла, чрезъ маклеровъ, то-есть свахъ, которыя имѣютъ невѣстъ на всѣ руки. Въ послѣднее время впрочемъ, на Апраксиномъ завелась слѣдующая мода: хозяева начали выдавать своихъ дочерей за своихъ приказчиковъ. Ежели смотрѣть на это съ критической точки зрѣнія. то это очень практично: приказчикъ, знающій хорошо дѣло, котораго отецъ невѣсты знаетъ нѣсколько лѣтъ и приглядѣлся къ его характеру, можетъ быть гораздо лучшимъ мужемъ, чѣмъ какой-нибудь сосватанный свахою хозяйскій сынокъ, торгующій изъ-подъ отцовской палки. Приказчикъ, котораго отецъ невѣсты поставитъ на ноги и сниметъ дли него лавку, будетъ способнѣе прокормить семейство. Какъ-бы ни были ограничены средства апраксинца, имъ непремѣнно сдѣлаетъ болѣе или менѣе парадную свадьбу, хотя бы на это ему пришлось употребить болѣе половины своего состоянія. День свадьбы обыкновенно празднуется у кухмистера, гдѣ бываетъ обѣденный столъ и послѣ танцы, нерѣдко часовъ до шести утра. Случается такъ: ежели женихъ не умѣетъ танцовать, то нарочно учится для этого чтобы пройтись нѣсколько кадрилей.

Вотъ какъ обыкновенью устраиваются браки: Лишь только женихъ найдетъ себѣ подходящую невѣсту и сойдется въ приданомъ по росписи, принесенной ему свахой, тотчасъ же проситъ у отца невѣсты назначить день послѣднихъ смотринъ. День назначается и женихъ, въ сопровожденіи родственниковъ является въ домъ будущаго тестя, который и встрѣчаетъ ихъ. Нѣтъ ничего глупѣе этой сцены. Всѣ садятся, начинается разговоръ о погодѣ, о церквахъ и незамѣтно сворачивается на торговлю. Здѣсь женихъ крѣпись: онъ долженъ выказать все свое знаніе дѣла. Вскорѣ является невѣста, робко потупляетъ взоръ, раскланивается и садится; за нею слѣдомъ идутъ мать и сваха. Минутъ съ десять все еще длится разговоръ; наконецъ женихъ встаетъ съ мѣста и шепчетъ отцу невѣсты: «мнѣ нужно съ вами кой о чемъ переговорить». «Пожалуйте, пожалуйте!» отвѣчаетъ тотъ, и они уходятъ въ другую комнату. Здѣсь женихъ объявляетъ, съ какимъ намѣреніемъ онъ пришелъ въ домъ, и спрашиваетъ, все-ли то есть за невѣстой, что означено въ росписи. Тесть согласенъ, ударяетъ по рукѣ будущаго зятя, лобызаетъ его, выводитъ его передъ лицо невѣсты и объявляетъ женихомъ. Всѣ молятся Богу; причемъ мать невѣсты и вся женская родня считаетъ за нужное прослезиться. Является бутылка хересу, присутствующіе пьютъ и поздравляютъ съ начатіемъ дѣла. Жениха тоже принуждаютъ выпить; онъ беретъ рюмку, прикасается къ ней губами и снова ставитъ на подносъ. Великій искусъ для пьющаго человѣка! Но было-бы верхомъ невѣжества, ежели-бы онъ выпилъ всю рюмку: тогда онъ проигралъ-бы во мнѣніи родни по крайней мѣрѣ процентовъ на двадцать пять. Подаютъ чай. Женихъ садится рядомъ съ невѣстой, и здѣсь-то слѣдуетъ преглупѣйшая сцена, едва-ли не глупѣе сцены встрѣчи. Женихъ всѣми силами старается быть любезнымъ, хочетъ сказать что-нибудь дѣльное, но какъ ни осматриваетъ потолокъ и печку въ комнатѣ, ища въ нихъ вдохновенія, все-таки остается нѣмъ какъ рыба; а невѣстѣ самой начать разговоръ неприлично, — сочтется выскочкой; ей еще съ малолѣтства натолковали, что она должна быть скромною и больше молчать. Наконецъ женихъ откашливается и спрашиваетъ:

— Я вамъ нравлюсь?

— Да… отвѣчаетъ невѣста.

— И вы мнѣ тоже нравитесь. Погодите, мы съ вами лихо заживемъ!