Апраксинцы

— Иванъ! обратился онъ къ нему:- ты, говорятъ, мастеръ покупать рыжихъ попугаевъ; купи, братъ, мнѣ одного, только рыжаго.

Молодецъ начинаетъ ругаться.

— Чего-же ты ругаешься? всѣ знаютъ, что ты мастеръ покупать попугаевъ. Что-же, купишь?

Молодецъ усиливаетъ брань и ругается самымъ не цензурнымъ образомъ, а сосѣди такъ и заливаются хохотомъ.

Дѣло видите-ли въ чемъ. Есть легенда, что когда-то молодецъ этотъ былъ посланъ хозяиномъ на сквейръ для покупки попугая, а ему вмѣсто этой заморской птицы всучили галку. Съ тѣхъ поръ молодца этаго, чуть-ли не каждый день, дразнятъ, что онъ мастеръ покупать попугаевъ, а онъ слушаетъ и ругается.

Да и не однихъ молодцовъ дразнятъ, а дразнятъ и хозяевъ. Напримѣръ при Галканцовѣ достаточно сказать слѣдующую фразу, чтобъ взбѣсить его: «а что это дегтемъ пахнетъ?» Фраза эта приводитъ его въ бѣшенство, онъ начинаетъ ругаться и радъ лѣзть въ драку; а между прочимъ, человѣкъ этотъ уже въ преклонныхъ лѣтахъ. съ довольно объемистымъ брюшкомъ и считается хорошимъ торговцемъ.

Потрунили, потрунили другъ надъ другомъ апраксинцы, да не замѣтили какъ и время прошло. Начало смеркаться, воротились изъ трактировъ хозяева, выругали молодцовъ за нерадѣніе къ дѣлу и начали запирать лавки. Прошло еще полчаса и опустѣлъ Апраксинъ, не слышно ни шуму, ни криковъ; тихо, лишь по временамъ постучитъ палкой сторожъ, да залаетъ, неизвѣстно на кого, бѣгающая по блоку рядская собака.

VII

До сихъ поръ, любезный читатель, я съ вами вращался только въ одной половинѣ Апраксина, и мы ни разу не заглянули на самую-то суть, на такъ называемые развалъ и толкучку, а между-прочимъ мѣсто это носитъ свой особый отпечатокъ и торгующіе тамъ имѣютъ свой отдѣльный бытъ, мало похожій на тотъ, который вы уже видѣли. И такъ войдемте въ толкучку. Войдя въ нее, вы тотчасъ-же замѣтите въ ней присутствіе женскаго элемента и даже мало того, увидите, что элементъ этотъ преобладаетъ надъ мужскимъ. Вы слышите, что нѣсколько визгливыхъ женскихъ голосовъ предлагаютъ вамъ купить у нихъ рубашки, чулки, носки и даже ту часть мужскаго нижняго бѣлья, при наименованіи котораго любая пуританка сочла-бы за нужное упасть въ обморокъ. Но торговки, не стѣсняясь ничѣмъ, такъ и распѣваютъ это названіе на всѣ возможные лады. Торговки эти, извѣстныя подъ именемъ рубашечницъ, большею частію жены солдатъ, департаментскихъ сторожей, хожалыхъ, курьеровъ и прочихъ служивыхъ людей. Онѣ имѣютъ лари, занимаются шитьемъ бѣлья и продаютъ его. Здѣсь вы иногда видите всю женскую половину семейства — мать и дочерей; однѣ шьютъ въ лавченкѣ, другія стоятъ на порогѣ, перебраниваются съ сосѣдками и зазываютъ покупателей. Какъ въ вышеописанной половинѣ Апраксина, вы въ какое угодно время, увидите молодцовъ пьющихъ чай, такъ точно и здѣсь встрѣтите торговокъ, наливающихъ свои желудки, только не чаемъ, а кофіемъ. Кофейники здѣсь преобладаютъ надъ чайниками. Здѣсь даже не существуетъ и кастъ; нѣтъ ни патриціевъ, ни плебеевъ, здѣсь все — граждане, крѣпко стоящіе за свободу и равенство; здѣсь нѣтъ наемниковъ, а все хозяева; хоть всего и товару на ларѣ ста на два рублей, а все-таки хозяинъ и управляется безъ молодца, развѣ подъ рукою имѣетъ какого-нибудь мальчика-родственника. Замѣчательно, что торговки никогда не бываютъ праздными, все что-нибудь да дѣлаютъ: или шьютъ бѣлье, или вяжутъ чулокъ, и имѣютъ способность среди этого дѣла перебраниваться другъ съ другомъ, сплетничать и предлагать покупателямъ товары.

Вотъ стоитъ шкапчикъ съ башмаками. Около него сидитъ на низенькой скамеечкѣ владѣтельница его, извѣстная сплетница, Наумовна, жена департаментскаго сторожа, обладающая желудкомъ, имѣющимъ способность вмѣщать въ себя баснословное количество кофію. Бой-баба, зубастая, хоть отъ кого, такъ отгрызется. Она вяжетъ чулокъ и перебранивается съ сосѣдкой-рубашечницей за то, что та отломила ручку у ея кофейника.

— Вишь носъ-то поднимаешь, будто барыня, кричитъ она: — чѣмъ важничаешь-то? что дочь-то за городовова выдала! видали мы виды-то!… Давно-ли разбогатѣла-то? Помнишь еще, какъ у сосѣдокъ по рублю въ долгъ на товаръ выпрашивала; знаемъ мы съ чего въ ходъ-то пошла, — воздахтора [15] Пашкина обошла, тотъ съ дуру-то и далъ сотенную.

— Ахъ ты, халда эдакая, вѣдьма кіевская! ты что орешь? управы что-ли на тебя нѣту? Мало тебя мужъ-то за косу таскаетъ, шлюху эдакую! завопила рубашечница, кинула въ сторону работу и подбоченясь встала на порогѣ въ величественную позу. — Да я Ивану Антипычу скажу, такъ онъ тебя въ бараній рогъ согнетъ! придешь поклониться въ ножки, да ужъ поздно будетъ.

— Велика птица, твой Иванъ Антипычъ! — гордовой и больше ничего. Да мнѣ хоть за фартальнымъ посылай!…

Сцена эта имѣла бы трагическую развязку, мегеры эти вцѣпились бы другъ-другу въ волоса, ежели-бы передъ скапчикомъ Наумовны не остановилась покупательница и тѣмъ не прервала ссоры.

— Не покупайте у ней, сударыня, башмаковъ! и два дня не проносите, — подошвы-то приклеены!.. все еще не унималась рубашечница и долго-бы не отстала, ежели-бы ей самой судьба не послала мужичка-покупателя, спросившаго рубашку.

Около ларя, обвѣшаннаго со всѣхъ сторонъ валенками, рукавицами, гарусными шарфами, кушаками и прочими необходимыми вещами для простаго народа, стоитъ хозяинъ, русый ярославецъ, навѣрно романовскаго уѣзда. въ валенкахъ, крытомъ сукномъ тулупѣ и бараньей шапкѣ; отъ нечего дѣлать онъ наигрываетъ на гармоникѣ, составляющей также артикулъ его торговли.

— Что покупаете, кавалеръ? кричитъ онъ проходящему мимо солдату.

Солдатъ останавливается и смотритъ на товаръ.

— Перстенекъ, сережки для самой, бармоне? предлагаетъ ему ярославецъ уже успѣвшій положить въ сторону свой музыкальный инструментъ.

— Сусемъ не то, зеркало треба.

— Зеркало, изволь есть, что ни-на-есть важнецъ, — вотъ такъ удружу. Держи! говоритъ онъ, обтирая рукавомъ зеркало.

— Это великонько, по меньше, чтобъ за обшлагъ входило.

— Изволь и эвтакія есть. Бери!

Солдатъ принимаетъ зеркало, глядитъ въ него и начинаетъ строить рожи.

— И не разсматривай, кавалеръ: хоть на изнанку рожу вывороти, все вѣрно покажетъ. Зажмурясь бери. Ужъ на томъ стоимъ!

— Цѣна?

— Съ кого три гривенника, — съ тебя четвертакъ!

— У мѣстѣ съ тобой? хладнокровно спрашиваетъ его солдатъ.

— Что-жъ, кавалеръ, шутишь что-ли? давай цѣну!

— Восемь копѣекъ.

— Полно безобразничать-то, давай цѣну! Ну вотъ что, ты ужъ мнѣ понравился, кавалеръ важный, Егорья, значитъ пришпиленъ, давай пять-алтынный.

— Гривенникъ дамъ.

— Нѣтъ, служба, себѣ дороже….

Солдатъ трогается съ мѣста…

— Прибавь хоть двѣ-то копѣйки!

— Ни гроша.

— Эй, кавалеръ, воротись! даешь одиннадцать?

— Нѣтъ.

— Ну, что съ тобой дѣлать, давай деньги.

Учинивъ продажу, торговецъ снова беретъ гармонику и начинаетъ наигрывать.

— Степанъ Ефимычъ, полно тебѣ бѣса-то тѣшить, брось! знаешь нонѣ дни-то какіе, постъ вѣдь, кричитъ ему та самая рубашечница, которая ругалась съ башмачницей Наумовной.

И Степанъ Ефимычъ, слушаясь совѣта рубашечницы, оставляетъ на время свои музыкальныя упражненія. Вообще женщины играютъ здѣсь главную роль, да и не на одномъ мѣстѣ торжища, а даже и въ домашнемъ быту, потому что мужья ихъ, получая ничтожное жалованье, находятся въ совершенной ихъ зависимости.

— Что вашъ-то? спрашиваетъ одна сосѣдка другую про мужа.

— Да ничего, теперь пересталъ безобразничать, остепенился, а то, просто бѣда какъ пилъ: изъ дому таскать сталъ. Передъ самой масляной утащилъ съ фатеры кота, да и продалъ въ лабазъ, гдѣ мы муку забираемъ. И, матушка, вѣдь, думаешь, онъ мнѣ дешево стоитъ? На прошлой недѣлѣ сюртукъ ему справила, четырнадцать рублевъ всталъ. Только изъ-за казенной фатеры и маюсь съ нимъ, самъ-то только на сапоги себѣ и достанетъ, а то все пропиваетъ.

— Грѣхи, мать моя, грѣхи да и только!… и мой тоже пошаливаетъ. «Дай, говоритъ, мнѣ, Степановна, десять рублевъ, я, говоритъ, у насъ въ казармахъ, водкой торговать буду: барышистое, говоритъ, дѣло.» Я ему съ дуру-то и повѣрила, да и дала, ну онъ, какъ путный, и водки купилъ, да самъ первый и нализался; пришли товарищи начали поздравлять съ начатіемъ дѣла, да всю водку-то и выпили. Ужъ ругала, ругала я его; гдѣ, говорю, тебѣ пьяной рожѣ водкой торговать, сиди, говорю, по-прежнему въ швальнѣ своей.