Апраксинцы

— Позвольте васъ анжировать на первую кадриль, — началъ онъ, расшаркиваясь.

Дѣвушка зардѣлась ярче своего платья, опустила глазки и прошептала:

— Извольте.

— А на ланце?

— Я не танцую.

Кавалеръ, очень довольный собою, отошелъ въ сторону.

— Что, Паша? Хе-хе-хе…. Вотъ и завербовала одного молодца, — шутитъ съ нею тятенька. — Главное дѣло починъ есть, — а починъ дороже денегъ. Хе-хе-хе.

— Ахъ, папенька, оставьте!

— Оставьте! а небось самой любо. А ты что-жъ себѣ дѣвушку не ищешь? обратился онъ къ сыну. Хошь, я тебѣ найду?

— Нѣтъ, тятенька, не извольте безпокоиться; я лучше ужо, по-малости въ горку сыграю….

Въ углу на столѣ поставлена закуска съ цѣлою батареею штофовъ, графиновъ и бутылокъ. Поодаль стоятъ двое гостей въ сибиркахъ. Они разговариваютъ, но разговоръ ихъ какъ-то не клеится; головы ихъ то-и-дѣло поворачиваются къ закускѣ. Подобно магниту, притягивающему желѣзо, столъ съ бутылками и штофами такъ и притягиваетъ ихъ. Нѣсколько времени они борятся съ притягательной силой, наконецъ она беретъ верхъ, и они подходятъ къ столу.

— Выпьемте, Иванъ Иванычъ, говоритъ одинъ:- вѣдь еще долго дожидаться, и наливаетъ двѣ рюмки.

Офиціанту, стоящему поодаль, такая несвоевременная выпивка очень не нравится. Онъ начинаетъ коситься.

— Ты на вѣнчанье-то не поѣхалъ?

— Не поѣхалъ. Чего я тамъ не видалъ?

— Обыкновенно… И я вотъ тоже не поѣхалъ. Да и лучше оно, по-крайности мы здѣсь рюмку, другую выпьемъ, говоритъ Иванъ Иванычъ, выпивъ рюмку водки и тыкаетъ вилкой въ селедку.

Увидя это, офиціантъ не вытерпѣлъ и подошелъ къ нимъ.

— Ужъ вы хоть селедку-то не портите. Закусывайте вонъ сыромъ, а то какой вы видъ теперь изъ нее сдѣлали, замѣчаетъ онъ.

— Что-жъ развѣ мы не гости?…

— Кто говоритъ, что вы не гости, да на все чередъ знать надо. Смотрите, развѣ кто пьетъ теперь….

— Ну, ничего, поправишь, замѣчаютъ гости и отходятъ въ сторону.

Комнаты все болѣе и болѣе наполняются гостями. Кажется, вся каста патриціевъ-хозяевъ собралась здѣсь, начиная съ лицевой аристократической линіи и до тряпичнаго ряда. Музыканты строятъ свои инструменты.

Въ залу вбѣгаетъ Миша, шаферъ жениха; въ петлицѣ его фрака красуется розанъ.

— Михайло Родіонычъ! Михайло Родіонычъ! пищитъ ему одна гостья:- вы замѣтили, чья свѣчка больше обгорѣла: жениха или невѣстина?

— Невѣстина, невѣстина! впопыхахъ отвѣчаетъ шаферъ и стремится далѣе.

— Бѣдняжечка! раньше женишка умретъ! продолжаетъ гостья и отходитъ въ сторону.

Но вотъ офиціантъ махнулъ салфеткой музыкантамъ и раздались звуки какого-то марша. «Пріѣхали, пріѣхали!» послышался шопотъ, и въ залу въ сопровожденіи гостей вошли новобрачные. Живо бросилась мужская половина рода человѣческаго къ закускѣ и въ нѣсколько минутъ опустошила столъ. Нѣкоторыя женщины удалились въ отдѣльную комнату и тоже пропустили по маленькой очищенной. Черезъ четверть часа всѣ уже сидѣли за столомъ. На самой серединѣ, передъ вазою съ цвѣтами, на которой изображены сатиръ и нимфа, сидятъ новобрачные; по правую и по лѣвую сторону — ихъ родители; далѣе дьяконъ, тотъ самый дьяконъ, который такъ удивилъ своимъ голосомъ въ церкви, родственники и почетные гости, между которыми два офицера въ парадной формѣ и квартальный надзиратель. Офицеры эти приглашены самимъ кухмистеромъ. У одного конца сидитъ цѣлый рядъ дѣвицъ и напротивъ ихъ кавалеры. Въ комнатѣ, смежной съ залою, помѣстились третьестепенные гости — молодцы Бирюкова и Харламова и всѣ любящіе выпить и вмѣстѣ съ тѣмъ боящіеся общественнаго мнѣнія.

Бокалы налиты шампанскимъ. «За здоровье новобрачныхъ!» прокричалъ офиціантъ, музыканты заиграли тушъ и гости забили вилками въ тарелки и рюмки.

— Горько! проговорилъ кто-то изъ родственниковъ невѣсты.

— И мнѣ горько! отозвался другой: — подсластите!

Новобрачные посмотрѣли другъ на друга.

— Миколай! что-жъ, поцѣлуй жену-то! проговорилъ Бирюковъ, толкнувъ подъ бокъ сына.

И они поцѣловались. Ярко зардѣлась новобрачная, исполнивъ требованіе родственниковъ, и только-что сѣла, какъ снова послышалося «горько». Церемонія повторилась. Что дѣлать, обычай старины! Попробуй-ка его не исполнить, такъ апраксинскія сплетницы всѣ кости перемоютъ!

Разговоръ становился все живѣе и живѣе. Какой-то гость разсказывалъ дьякону про одну свою покупательницу игуменью, которая забирала у него въ лавкѣ духовъ, помады, бѣлилъ, гребенокъ и прочихъ вещей на триста рублей въ годъ. «Для всего монастыря бывало наберетъ, и все товаръ самый лучшій; не торгуясь и деньги отдаетъ.»

— Это вы про Булаховскій монастырь говорите?

— Да.

— Э, батенька, да куда же имъ и деньги-то дѣвать! Народъ все богатый: по буднямъ въ шелковыхъ платьяхъ ходятъ, да еще кринолины поддѣнутъ. Ну-ка, пройдемтесь по рюмочкѣ.

— Извольте, отецъ дьяконъ!

— За ваше здоровье, Анна Максимовна! говоритъ одинъ изъ шеренги кавалеровъ, помѣщающихся передъ дѣвицами, и выпиваетъ рюмку мадеры.

— Эка важность, смотрите, выпилъ и облизывается! Я такъ, Анна Максимовна, за ваше здоровье лучше жаркого съ сахаромъ съѣмъ — перебиваетъ другой и дѣйствительно сыплетъ въ тарелку сахаръ.

— Я такъ за здоровье дѣвицъ съѣлъ бы съ дегтемъ, ежели бы онъ здѣсь былъ, снова говоритъ первый кавалеръ.

— А я такъ-бы рюмку скипидару выпилъ.

— Выпейте! мы сейчасъ скажемъ офиціанту, чтобъ онъ принесъ вамъ, жеманно отвѣчаютъ дѣвицы.

— Ахъ, мальчикъ, мальчикъ! смотри, на тебя тятенька глядитъ, уши выдеретъ! — И кавалеръ, желавшій съѣсть за здоровье дѣвицъ жаркого съ дегтемъ, сбиваетъ прическу изъявившему желаніе выпить скипидару.

— Ну, не балуйся! оставь! говоритъ кавалеръ, вытаскивая изъ кармана гребенку и причесываясь. — Я, Надежда Степановна, васъ сегодня видѣлъ-съ, вы мимо нашей лавки изволили проходить!

— Полно врать, пойдутъ-ли они по вашему ряду! Вѣдь онъ въ проходномъ ряду пылью торгуетъ. Эту лавку ему тятенька на отчетъ далъ, больше ему не довѣряетъ; на полкѣ только и товару, что пыль, аршинъ, ножницы да котъ голодный.

Всѣ эти разговоры велись собственно для того, чтобъ занять дѣвицъ; по мнѣнію апраксинскихъ моншеровъ, въ этихъ-то выходкахъ и заключается свѣтскость молодаго человѣка. Все это называется «смѣшить дѣвицъ».

Шеренга дѣвицъ кажется рѣшилась ничего не ѣсть: онѣ не прикасаются ни къ одному блюду, а то и дѣло пьютъ медъ, который разливаютъ имъ въ стаканы услужливые кавалеры.

— Маша, ты видишь, какіе миленькіе офицерики сидятъ…. Просто душки!… шепчетъ одна изъ дѣвицъ на ухо своей подругѣ.

— Херувимы!… Ты оставь для нихъ двѣ кадрили; я оставлю.

— У меня одна только и есть свободная. Первую я обѣщала Хвостикову, и ежели меня попроситъ офицеръ, я откажу Хвостикову, — отвѣчаетъ дѣвица и сжавъ губы сердечкомъ, смотритъ на офицеровъ.

А вотъ и аристократъ Апраксина Носковъ, молодой человѣкъ лѣтъ двадцати-двухъ, съ претензіею на джентльменство. Онъ считается первымъ франтомъ и ловеласомъ; всѣ мужья, обладающіе хорошенькими женами, видятъ въ немъ чуть-ли не врага. Вотъ и теперь онъ присоединился къ какой-то дамочкѣ и напѣваетъ ей любезности. Дамочка ни жива, ни мертва: она видитъ за другимъ концомъ стола своего мужа, устремившаго на нее такой взглядъ, который можетъ поспорить со взглядомъ какого угодно ревниваго испанца. Отецъ Носкова славный человѣкъ, разъ пять дѣлалъ съ кредиторами сдѣлку, теперь купилъ домъ, расширилъ торговлю и отдыхаетъ на лаврахъ въ объятіяхъ какой-то Фрины чухонскаго происхожденія, которая и живетъ на его иждивеніи.

Выпили уже нѣсколько тостовъ; офиціантъ успѣлъ провраться, прокричалъ здоровье дядюшки Степаниды Ивановны и тетушки Ивана Андреевича. Съ каждымъ тостомъ въ тарелки били все сильнѣе и сильнѣе и уже кричали ура; а одинъ гость вошелъ въ такое восторженное состояніе, что схватилъ двѣ тарелки и бросилъ ихъ на полъ. Вдругъ кто-то ругнулъ Бирюкова-отца и шатаясь вышелъ изъ-за стола. Шафера бросились за нимъ; оказалось, что это какой-то родственникъ новобрачнаго, обидѣвшійся, что не пили за его здоровье.