Страница 37 из 79
— Да не надо и отгонять. Пусть ихъ идутъ и бормочатъ. Они бормочатъ, а мы не слушаемъ, отвѣчала Глафира Семеновна, но все-таки незамѣтно поддавалась проводникамъ и шла, куда они ихъ вели.
Вотъ, въ концѣ одного корридора желѣзная рѣшетка и лѣстница внизъ, въ подземелье. Пожилой проводникъ тотчасъ-же остановился у рѣшетки, досталъ изъ кармана стеариновую свѣчку и спички и началъ манить Ивановыхъ и Конурина въ подземелье.
— Зоветъ туда, внизъ, сказала мужу Глафира Семеновна. — Должно быть тамъ что-нибудь интересное. Можетъ быть это тѣ самыя темницы, гдѣ несчастные сидѣли, которыхъ отдавали на растерзаніе звѣрямъ? Я читала про нихъ. Спуститься развѣ?
— Да ты никакъ, Глаша, съума сошла! Нацѣпила на себя брилліантовъ на нѣсколько тысячъ и хочешь идти въ какую-то трущобу, куда тебя манитъ неизвѣстный, подозрительный человѣкъ! А вдругъ онъ заведетъ насъ въ такое мѣсто, гдѣ выскочутъ на насъ нѣсколько человѣкъ, ограбятъ да и запрутъ тамъ въ подземельи? Алле, мосье! Алле! Брысь! Не надо! крикнулъ Николай Ивановичъ пожилому итальянцу и быстро потащилъ жену обратно отъ входа въ подземелье. Глафира Семеновна нѣсколько опѣшила.
— Вотъ только развѣ, что брилліанты-то, а то какъ-же не посмотрѣть подземелья! Можетъ быть въ подземельи-то самое любопытное и есть, сказала она.
— Ничего тутъ нѣтъ, барынька, интереснаго. Развалившійся кирпичъ, обломки каменьевъ — и ничего больше, заговорилъ Конуринъ, зѣвая. — Развалившійся-то кирпичъ и у насъ въ Питерѣ видѣть можно. Поѣзжайте, какъ будете дома, посмотрѣть, какъ Большой театръ ломаютъ для консерваторіи — тоже самое увидите.
Забѣжавшій между тѣмъ впередъ пожилой проводникъ-итальянецъ звалъ уже ихъ куда-то по лѣстницѣ, идущей вверхъ, но они не обращали на него вниманія. Къ Глафирѣ Семеновнѣ подскочилъ усатый проводникъ-итальянецъ и совалъ ей въ руки два осколка бѣлаго мрамора.
— Souvenir du Coliseum… Prenez, madame, prenez… — говорилъ онъ.
— На память отъ Колизеума даетъ камушки… Взять, что-ли? — спросила Глафира Семеновна мужа.
— Ну, возьми. Похвастаемся передъ кѣмъ-нибудь въ Петербургѣ, что вотъ прямо изъ Рима, изъ Колизеума, отъ царской ложи отломили. Конуринъ! Хочешь камень на память въ Питеръ свезти изъ Колизеума?
— Поди ты! Рюмку рома римскаго съ порціей ихъ итальянскихъ макаронъ, такъ вотъ-бы я теперь съ удовольствіемъ на память въ себя вонзилъ. А то камень! Что мнѣ въ камнѣ! — отвѣчалъ Конуринъ и прибавилъ:- Развалины разныя для пріѣзжающихъ держутъ, а нѣтъ чтобы въ этихъ развалинахъ какой-нибудь ресторанчикъ устроить! Нація то-же! Нѣтъ, будь тутъ французы или нѣмцы, навѣрное-бы ужъ продавали здѣсь и выпивку, и закуску.
— Ѣдемъ, Конуринъ, въ ресторанъ, ѣдемъ завтракать. И я проголодался, какъ собака, сказалъ Николай Ивановичъ.
Они направлялись къ выходу изъ Колизеума. Проводники, заискивающе улыбаясь, снимали шляпы и кланялись. Слышалось слово “macaroni”…
— Что? На макароны просите? — сказалъ Николай Ивановичъ, посмѣиваясь. — Ахъ, вы неотвязчивые черти! Ну, вотъ вамъ франкъ на макарони. Подѣлитесь. Пополамъ… Компрене? Пополамъ… — доказывалъ онъ итальянцамъ жестами.
Итальянецъ въ усахъ пожималъ плечами и просилъ еще денегъ, стараясь пояснить, что онъ долженъ получить, кромѣ того, за камни, которые онъ вручилъ Глафирѣ Семеновнѣ.
Та вынула изъ кармана кошелекъ и дала усатому итальянцу еще франкъ.
— Merci, madame — любезно кивнулъ онъ и сунулъ ей въ руку еще осколочекъ мрамора на прибавку, вынувъ его изъ кармана пиджака.
XXXVIII
Опять сѣли въ коляску.
— Траторія! Манжата! — крикнула Глафира Семеновна извощику, стараясь пояснить ему, что они хотятъ ѣсть и что ихъ нужно везти въ ресторанъ.
— Макарони и рома! — прибавилъ Конуринъ, потирая руки. — Ужасъ какъ хочется выпить и закусить.
— Si, signor… si, siguora… — отвѣчалъ извощикъ, стегнулъ лошадь и трусцой повезъ ихъ хоть и другой дорогой, но тоже мимо развалинъ, продолжая называть остатки зданій и сооруженій, мимо которыхъ они ѣхали.- Forum Julium… Forum Transitorium… Forum Trajanum… — раздавался его голосъ.
— Заладилъ съ своими форумами! — пожалъ плечами Николай Ивановичъ. — Довольно! Довольно съ твоими форумами! Хорошенькаго понемножку. Надоѣлъ. Ассе!.. — крикнулъ онъ извощику. — Тебѣ сказано: траторіумъ, манжата, вино неро, салами на закуску — вотъ что намъ надо. Понялъ? Компрената?
— Si, signor… улыбнулся извощикъ, оборотившись къ сѣдокамъ въ полъоборота и погналъ лошадь.
— Однако, какъ мы хорошо по-итальянски-то насобачились! Вѣдь вотъ извощикъ все понимаетъ! похвастался Николай Ивановичъ.
— Да, не трудный языкъ. Совсѣмъ легкій… отвѣчала Глафира Семеновна. — По книжкѣ я много словъ выучила.
Вотъ и ресторанъ, ничѣмъ не отличающійся отъ французскихъ ресторановъ. Вошли и сѣли.
— Камерьере… обратилась Глафира Семеновна къ подошедшему слугѣ: Деженато… Тре… Пуръ труа, показала она на себя, мужа и Конурина. — Минестра… Аристо ли вителіо… Вино неро… заказывала она завтракъ.
— Je parle franèaise, madame… перебилъ ее слуга.
— Батюшки! Говоритъ по-французски! Ну, вотъ и отлично, обрадовалась Глафира Семеновна.
— Ромцу, ромцу ему закажите настоящаго римскаго и макаронъ… говорилъ ей Конуринъ.
Подали завтракъ, подали красное вино, макароны сухіе и вареные съ помидорнымъ соусомъ, подали ромъ, но на бутылкѣ оказалась надпись “Jamaica”. Это не уклонилось отъ мужчинъ.
— Смотрите, ромъ-то ямайскій подали, а не римскій, указалъ Николай Ивановичъ на этикетъ.
— Да кто тебѣ сказалъ, что ромъ бываетъ римскій? — отвѣчала Глафира- Семеновна. — Ромъ всегда ямайскій.
— Ты-же говорила. Сама сказала, что по французски оттого и Римъ Ромомъ называется, что здѣсь въ Римѣ ромъ дѣлаютъ.
— Ничего я не говорила. Врешь ты все… разсердилась Глафира Семеновна.
— Говорили, говорили. Въ вагонѣ говорили, подтвердилъ Конуринъ. — Нѣтъ, римскаго-то ромцу куда-бы лучше выпить.
— Пейте, что подано. Да не наваливайтесь очень на вино-то, вѣдь папу ѣдемъ послѣ завтрака смотрѣть.
— А папу-то увидать, урѣзавши муху еще пріятнѣе.
— А урѣжете муху, такъ никуда я съ вами не поѣду. Отправлюсь въ гостиннину и буду спать. Я цѣлую ночь изъ-за бандитовъ въ вагонѣ не спала.
— Сократимъ себя, барынька, сократимъ, кивнулъ ей Конуринъ и взялся за бутылку.
Завтракъ былъ поданъ на славу и, главное, стоилъ дешево. Дешевизна римскихъ ресторановъ рѣзко сказалась передъ ницскими, что Конурину и Николаю Ивановичу очень понравилось. За франкъ, данный на чай, слуга низко поклонился и назвалъ Николая Ивановича даже “эчелещей”.
— Смотри, какой благодарный гарсонъ-то! Даже превосходительствомъ тебя назвалъ, замѣтила мужу Глафира Семеновна.
У того лицо такъ и просіяло.
— Да что ты! удивился онъ.
— А то какъ-же… Онъ сказалъ “эчеленца”, а эчеленца значитъ, я вѣдь прочла въ книгѣ-то, превосходительство.
— Тогда надо будетъ выпить шампанскаго и еще ему дать на чай. — Синьоръ ботега! Иси…
— Ничего не надо. Не позволю я больше пить. Мы идемъ папу смотрѣть.
— Ну, тогда я такъ ему дамъ еще франковикъ. Надо поощрять учтивость. А то въ Ниццѣ сколько денегъ просѣяли и никто насъ даже благородіемъ не назвалъ. Гарсонъ! Вотъ… Вуаля… Анкоръ…
Николай Ивановичъ бросилъ франкъ. Прибавилъ еще полъ франка и Конуринъ.
— На макароны… Вивъ тальянцы! похлопалъ онъ по плечу слугу.
За такую подачку слуга до самаго выхода проводилъ ихъ, кланяясь, и разъ пять пускалъ въ ходъ то “эчеленцу”, то “экселянсъ”.
Сѣли опять въ коляску. Конуринъ и Николай Ивановичъ кряхтѣли. Макаронами обильно поданными и очень вкусными, они наѣлись до отвалу,
— Что-то жена моя, голубушка, дѣлаетъ теперь! Чувствуетъ-ли, что я папу римскую ѣду смотрѣть! вздыхалъ Конуринъ и прибавилъ:- Поди тоже только что пообѣдала и чай пить собирается.
Извощикъ обернулся къ сѣдокамъ и спрашивалъ куда ѣхать.
— Вуаръ ле папъ… Папъ… Папа, отдавала приказъ Глафира Семеновна. — Компрене? Понялъ? Компрената? Папа…