Страница 35 из 79
— Дуе камера? Вузаве дуе камера? спрашивала Глафира Семеновна проводника, показывая ему два пальца и тыкая себя въ грудь.
— Садись. Чего тутъ спрашивать! Довезутъ.
Проводникъ, однако, оказался говорящимъ кое-какъ по французски.
— Prenez place, madame, — сказалъ онъ и подсадилъ Глафиру Семеновну въ карету.
Съ десятокъ нищихъ, въ лохмотьяхъ и въ кожанныхъ сандаліяхъ, — мужчинъ и женщинъ съ грудными ребятами, завернутыми въ грязныя тряпки, — тотчасъ-же окружили ихъ, выпрашивая “уна монета”’.
Но вотъ багажъ взятъ и омнибусъ тронулся. Широкія площади чередовались съ узенькими переулками, черезъ которыя были перетянуты веревки и на нихъ сушилось тряпье, дѣтскія подстилки. Были вывѣшены даже перины на просушку. Переулки были переполнены съѣстными лавченками съ вывѣшенными надъ дверьми зеленью, помидорами, вѣтками съ апельсинами, колбасами, сыромъ въ телячьихъ желудкахъ, мясомъ, битыми голубями. Около нѣкоторыхъ лавчонокъ дымились жаровни и на нихъ варились бобы и макароны въ котлахъ. У лавокъ было грязно, насорено бумагой, объѣдками, апельсинными корками. Воняло прѣлью, тухлятиной. Бродили тощія собаки и обнюхивали сваленную у лавокъ въ груды цвѣтную капусту, выставленную въ мѣдныхъ тазахъ и большихъ глиняныхъ чашкахъ вареную кукурузу, бобы, фасоль. Площади были пыльны и мѣстами поросли травой, дома въ переулкахъ давно некрашены, не ремонтированы, съ обсыпавшейся штукатуркой, кой-гдѣ съ выбитыми стеклами.
И монахи, монахи безъ конца, на каждомъ шагу монахи!
— Да неужели-же это Римъ! Господи Боже мой, я его совсѣмъ другимъ воображала, произнесла Глафира Семеновна,
— И я тоже… отвѣчалъ Николай Иаановичъ. — Вотъ это должно-быть древности египетскія, указалъ онъ на громадную древнюю колонну, поросшую травой.
— Какія-же египетскія-то! Въ Римѣ, такъ римскія. Изъ-за нихъ сюда многіе и ѣдутъ, чтобы посмотрѣть.
— Ну, изъ-за этого не стоитъ ѣздить, сказалъ Конуринъ. — Вотъ папу римскую посмотрѣть — дѣло другое.
— А вотъ и фонтанъ. Смотрите, фонтанъ какой прекрасный! — указывала Глафира Семеновна. — Слава Богу, на хорошую улицу выѣзжаемъ. Вотъ, вотъ и приличные магазины. А я ужъ думала, что весь Римъ состоитъ изъ грязныхъ переулковъ.
Проводникъ при омнибусѣ, стоя на подножкѣ, говорилъ названія улицъ, зданій и церквей, мимо которыхъ проѣзжали. Церкви также были сѣрыя, не привѣтливыя, съ обсыпавшейся всюду штукатуркой, съ отбитымъ мокрымъ цоколемъ. Распахнутыя двери церквей были завѣшаны полотнищами грязнаго бѣлаго и зеленаго сукна, на папертяхъ сидѣли и стояли нищіе въ грязныхъ лохмотьяхъ; босые мальчишки съ головами, повязанными тряпицами, играли въ камушки.
Опять свернули въ узкій переулокъ и покатили по крупной каменной тряской мостовой.
— Синьоръ! А гдѣ папа? Папа ромъ? Я папы вашего не вижу, — спрашивалъ Николай Ивановичъ проводника.
Тотъ улыбнулся, пробормоталъ что-то смѣсью итальянскаго съ французскимъ и указалъ рукой направленіе, гдѣ живетъ папа.
Выѣхали изъ переулка, потянулись опять развалины древнихъ зданій. Развалины, роскошные старинные дворцы, грязные переулки и богатые магазины съ дорогими товарами чередовались безъ конца. Снова переулокъ. Свернули на piazza della Minerva съ колонной, стоящей на слонѣ, и остановились около темнаго непригляднаго дома. Вывѣска гласила, что это была. гостинница Минерва.
XXXVI
Часа черезъ три послѣ пріѣзда Ивановы и Конуринъ выходили уже изъ гостинницы.
Они отправлялись осматривать городъ и его достопринѣчательности. Гостинница произвела на нихъ пріятное впечатлѣніе, хотя, какъ и всюду во время ихъ заграничнаго путешествія, въ ней не оказалось русскаго самовара, который они требовали, чтобъ заварить чай. За двѣ комнаты, очень приличныя, взяли только по пяти франковъ. Управляющій гостинницы говорилъ по французски, нашелся даже корридорный слуга, знающій французскія слова, такъ что Глафирѣ Семеновнѣ не пришлось даже покуда пускать въ ходъ и итальянскихъ словъ, которыя она съ такимъ усердіемъ изучала по книжкѣ “Разговоровъ” во время пути. Выходя изъ гостинницы на прогулку, она, какъ и всегда, вырядилась во все лучшее и нацѣпила даже на себя брилліантовыя брошь, браслетку и серьги. Это не уклонилось отъ наблюденія Николая Ивановича.
— Зачѣмъ ты брилліанты-то на себя надѣла? сказалъ онъ. — Знаешь, что Италія страна бандитовъ, сама-же намъ это разсказывала и вдругъ нацѣпила на себя брилліанты.
— Ну, вотъ… Я про дорогу говорила, а Римъ городъ, обширный городъ, самъ папа римскій въ немъ живетъ, такъ какіе-же могутъ быть тутъ бандиты! Да и какая масса народу повсюду на улицахъ. Вѣдь мы ѣхали, видѣли. Раннее утро давеча было, а и то народу повсюду страсть…
— Нѣтъ, а я, барынька, все-таки мои капиталы изъ сапога не вынулъ, сообщилъ Конуринъ. — Золотой кругляшокъ вотъ на всякій случай у меня въ кошелькѣ вмѣстѣ съ парой франковъ болтается, а остальной истинникъ въ сапогѣ. Да и лучше оно такъ-то, спокойнѣе. Налетишь на какую-нибудь рулетку, игру въ лошадки, такъ только и объегорятъ тебя на золотой. Вѣдь сапогъ при всей публикѣ съ ноги стаскивать не будешь, чтобы деньги оттуда на отыгрышъ доставать.
— Да нѣтъ здѣсь рулетки, нѣтъ здѣсь лошадокъ. Римъ вовсе не этимъ славится, — успокоивала его Глафира Семеновна.
— Все-таки спокойнѣе, когда деньги подъ пяткой въ чулкѣ. Человѣкъ слабъ.
— Не рулеткой Римъ славится, а своими древностями, развалинами, церквами — вотъ и все.
— А ромъ-то, ромъ… Вѣдь вы говорили, что ромъ здѣсь очень хорошій, оттого французы Римъ Ромомъ и зовутъ.
— Вовсе я никогда этого не говорила. Это вы сочинили. Про Римъ я читала. Здѣсь нужно прежде всего развалины смотрѣть, потомъ знаменитый соборъ Петра.
— Прежде всего папу римскую.
— Да папу въ соборѣ за обѣдней и увидимъ. А теперь возьмемъ извощика и пусть онъ насъ возитъ по развалинамъ. Колизей… Тутъ есть Колизей… Театръ эдакій, циркъ, гдѣ людей за наказаніе заставляли съ дикими звѣрями биться. Вотъ туда мы и поѣдемъ,
— Да, да… И мнѣ говорили, что этотъ самый Колизей нужно посмотрѣть, когда будемъ въ Римѣ, подхватилъ Николай Ивановичъ.
Разговоръ этотъ происходилъ на дворѣ гостинницы, гдѣ билъ фонтанъ, были разставлены маленькіе столики и за ними сидѣли постояльцы гостинницы.
Они вышли на улицу. Ихъ окружило нѣсколько рослыхъ оборванцевъ. Оборванцы эти, мѣшая итальянскія, французскія и нѣмецкія слова, совали имъ въ руки альбомы видовъ Рима въ красныхъ переплетахъ, и выкрикивали: “Coliseum… Pantheon… Forum Romanum… Basilica Julia… Palazzi de Cesari”…
— Вотъ, вотъ… И здѣсь предлагаютъ видъ Колизея… — сказала Глафира Семеновна, взявъ одинъ изъ альбомовъ.
— Una lira!.. — кричалъ одинъ изъ оборванцевъ, суя альбомчикъ и Конурину, и уступая книжку за франкъ.
— Mezza lira! — прибавилъ другой, уступая книженкууже за полъ-франка.
— Брысь! Чего вы пристали! — отбивался отъ нихъ Конуринъ.
Съ Николаю Ивановичу подбѣжала оборванная дѣвочка-цвѣточница, подпрыгнула, сунула ему въ наружный боковой карманъ жакетки букетикъ фіалокъ и стала просить денегъ.
— Ну, народъ итальянцы! Да это хуже жидовъ по назойливости! — разводилъ тотъ руками.
Только что Глафира Семеновна купила себѣ маленькій альбомчикъ за полъ-лиры, какъ тотъ-же продавецъ сталъ ей навязывать большой альбомъ за двѣ лиры. Приковылялъ какой-то старикъ съ длинными волосами, въ соломенной шляпѣ и на костылѣ и совалъ четки изъ черныхъ бусъ. Цвѣточница и ей успѣла засунуть букетикъ фіалокъ и выпрашивала монетку. Ивановы и Конуринъ были буквально осаждены со всѣхъ сторонъ.
— Коше! Коше! замахала руками Глафира Семеновна, подзывая съ себѣ одного изъ стоявшихъ въ отдаленіи извощиковъ.
Нѣсколько извощиковъ взмахнули бичами и подкатили къ нимъ свои коляски, направляя лошадей прямо на продавцовъ. Началась перебранка. Продавцы показывали извощикамъ кулаки, извощики щелкали бичами.
— Садитесь, господа, скорѣй въ коляску. Садитесь! А то насъ порвутъ! кричала мужу и Конурину Глафира Семеновна.