Где апельсины зреют

— Здѣсь уже не мусье, а синьоръ, — поправила его Глафира Семеловна.

Поѣздъ тронулся. Въ купэ вагона было сидѣть удобно. Ивановы и Конуринъ опять были только втроемъ. Начались итальянскія станціи, изукрашенныя роскошною растительностью. Вотъ Бордигера, вотъ Оспедалетти, Санремо, Порто-Мауржзіо, Онеліо, Алясіо. Туннели попадались рѣже. Виды на море и на горы были по прежнему восхитительны. Повсюду виноградники, фруктовые сады, въ которыхъ работали смуглыя грязныя итальянки съ цѣлой копной всклокоченныхъ волосъ на головахъ. Такія же грязныя итальянки появлялись и при остановкахъ на станціяхъ съ корзинками апельсиновъ и горько-кисленькимъ виномъ Шіанти (Chianti) въ красивенькыхъ пузатенькихъ бутылочкахъ, оплетенныхъ соломой и украшенныхъ кисточками изъ красной шерсти. Конуринъ и Ивановы почти на каждой станціи покупали эти хорошенькія бутылочки, и морщась, выпивали ихъ. Мандолины бряцали тоже на каждой станціи и въ окна вагоновъ протягивали свои рваныя шляпы ихъ владѣльцы-музыканты съ лихими черными усами или бородами и глазищами по ложкѣ и выпрашивали мѣдныя монетки. Босые и съ непокрытыми головами мальчики и дѣвочки носили свѣжую воду въ глиняныхъ кувшинахъ и предлагали ее желающимъ. Нѣкоторые изъ мальчишекъ плясали передъ окнами вагоновъ и выпрашивали подаяніе. Охотники до развлеченій кидали имъ мѣдныя монеты на драку и начиналась свалка. Дѣвочки кидали въ окна букетики цвѣтовъ и тоже выпрашивали у пассажировъ монетки. Желѣзнодорожное начальство снисходительно относилось и съ оборванцамъ музыкантамъ, и къ грязнымъ торговкамъ, и съ полуголымъ нищимъ мальчишкамъ и дѣвченкамъ. Это рѣзко бросалось въ глаза послѣ нѣмецкихъ и французскихъ желѣзныхъ дорогъ.

Вечерѣло. Проѣхали: Савону съ узломъ желѣзныхъ дорогъ и приближались съ Генуѣ. Утомленный дорогой и изрядно выпившій вина Шіанти, Конуринъ растянулся на диванѣ купэ и спалъ крѣпкимъ сномъ. Дремалъ и Николай Ивановичъ, клюя носомъ. Глафира Семеновна читала книжку итальянскихъ разговоровъ и твердила себѣ подъ носъ:

— Супъ — минестра, телячье жаркое — аросто дивительо, папате — картофель, окорокъ — прескіуто, колбаса — салами, рагу — стуфатино, сладкій пирогъ — кростата ля фрути, цвѣтная капуста — кароли фіори, апельсинъ — оранчіо или портогальо.

Прочитавъ столбецъ до конца, она снова начинала затверживать эти слова. Николай Ивановичъ проснулся, открылъ глаза и спросилъ:

— Доходишь-ли?

— По немножку дохожу. Вѣдь все для васъ хлопочу и учусь, а вы этого не чувствуете!

— Кажется, языкъ не трудный. Манже — манжато, аржанъ — аржанто. Какъ красное-то вино по итальянски?

— Вино неро.

— Вино неро, вино неро. По русски вино, а по ихнему вино. Чего-жъ тутъ! Даже съ нашимъ схоже.

— Баня — тоже и по итальянски бани, сказала она ему.

— Скажи на милость! Стало-быть мы къ итальянцамъ-то ближе, чѣмъ къ французамъ. А какъ бѣлое виню?

— Вино бьянко.

— Вино бьянко. Фу, какъ легко! Да это я сразу…

— Яблоки по французски помъ, а по ихнему поми. Сыръ — фромажъ, а по ихнему — форманно.

— Стало быть ты по итальянски-то будешь свободно разговаривать?

— Да, думаю, что могу. Особенно мудренаго, дѣйствительно, кажется, ничего нѣтъ. Очень многія слова почти какъ по французски. Вотъ только гостинница не готеліо, а альберго называется. Альберго, альберго… Вотъ это самое главное, чтобы не забыть. Гарсонъ — ботега.

— Какъ?

— Ботега…

— Ботега… ботега… Фу, ты пропасть! Вѣдь вотъ теперь надо вновь привыкать. Только къ гарсону привыкли, а теперь вдругъ ботегой зови.

— Также можно и камерьере гарсона звать. Также откликнется. Для гарсона два названія.

Конуринъ бредилъ. Ему, очевидно, снилась рулетка.

— Ружъ… Ружъ… Пятакъ на ружъ… и пятакъ на эмперъ… — бормоталъ онъ.

— Рьянъ не ва плю! — поддразнила его Глафира Семеновна, заучившая выкрикъ крупье, но Конуринъ продолжалъ спать.

ХХXIV

Проѣхали Геную. Стемнѣло. Конуринъ и Николай Ивановичъ, благодаря дешевому вину Шінанти, на которое они накинулись на первыхъ итальянскихъ станціяхъ, спали крѣпкимъ сномъ. Сна ихъ не могли потревожить ни мандолинисты, бряцающіе на каждой станціи, ни нищіе мальчишки, лѣзущіе въ окна вагоновъ, ни всевозможные торговки и торговцы, выкрикивающіе свой товаръ. Ихъ не интересовало даже, когда они пріѣдутъ въ Римъ. Глафира Семеновна бодрствовала и была въ тревогѣ. Изъ прочитанныхъ романовъ ей вспомнилось, что Италія страна разбойниковъ, бандитовъ и въ голову ей лѣзло могущее быть ночью нападеніе бандитовъ. Къ тому-же, со станціи Спеція стали появляться на платформахъ мрачные итальянцы въ шляпахъ съ необычайно широкими полями и въ цвѣтныхъ рубахахъ, безъ пиджаковъ и жилетовъ, очень напоминающіе тѣхъ бандитовъ, которыхъ она видѣла на картинкахъ. Ей казалось даже, что они, разговаривая между собой, сверкали глазами въ ея сторону, какъ-бы указывая на нее. Итальянецъ-кондукторъ, посмотрѣвъ два раза находящіеся у ней и у мужчинъ билеты и зная, что билеты до Рима, ни разу уже больше не заглядывалъ въ ихъ купэ. И это казалось Глафирѣ Семеновнѣ подозрительнымъ. Ей лѣзло въ голову, что кондукторъ въ стачкѣ съ итальянцами въ шляпахъ съ широкими полями и въ цвѣтныхъ рубахахъ.

“Нарочно и не заглядываетъ къ намъ въ купэ, чтобъ бандиты могли влѣзть къ намъ и ограбить насъ”, мелькало у ней въ головѣ.

Какъ на грѣхъ, одного такого итальянца, похожаго на бандита, съ красной ленточкой на шляпѣ, съ усами въ добрую четверть аршина и съ давно небритымъ подбородкомъ, покрытымъ черной щетиной, ей пришлось уже увидѣть три раза около ея окна. Очевидно, онъ ѣхалъ съ ними въ одномъ поѣздѣ и Глафирѣ Семеновнѣ казалось уже, что онъ слѣдитъ за ней, за ея мужемъ и Конуринымъ и выбираетъ только моментъ, чтобы напасть на нихъ Она не вытерпѣла и разбудила мужа.

— Что такое? Пріѣхали развѣ въ Римъ? — съ просонья спрашивалъ Николай Ивановичъ, поднимаясь и протирая глаза.

— Какое пріѣхали! Неизвѣстно, когда еще пріѣдемъ-то, — отвѣчала она плаксиво. — Спрашиваю на каждой станціи всѣхъ пробѣгающихъ мимо окна желѣзнодорожниковъ “Ромъ матенъ или суаръ” — и ничего не отвѣчаютъ. Не знаю даже ночью сегодня пріѣдемъ, или завтра утромъ, или днемъ. Спрашиваю, а они машутъ руками.

— Да должно быть не понимаютъ по французски-то. Ты-бы по-итальянски… Не можешь?

— Не могу. Я только еще съѣдобныя слова успѣла выучить.

— Стало быть, не знаешь, какъ утро и вечеръ по-итальянски?

— Не знаю. Только про кушанье успѣла…

— Такъ посмотри въ словарькѣ-то.

— Темно. А печать, какъ на зло, мелкая. При этомъ освѣщеніи въ фонаряхъ, ничего не видать.

На глазахъ у Глафиры Семеновны навернулись слезы.

— Доѣдемъ какъ-нибудь — сказалъ Николай Ивановичъ ей въ утѣшеніе и снова началъ укладывать свои ноги на диванъ. — Крикнутъ “Ромъ” — вотъ, значитъ, и пріѣхали.

— Ты опять спать? — спросила раздраженно Глафира Семеновна.

— Да что-же мнѣ дѣлать-то? Ужасти какъ дремлется.

— Полно тебѣ дрыхнуть-то! Вѣдь по Италіи ѣдемъ, а не по какому другому государству.

— А что-жъ такое Италія?

— Дуракъ! Совсѣмъ дуракъ.

— Чего-же ты ругаешься!

— По странѣ бандитовъ ѣдемъ, гдѣ на каждомъ шагу, судя по описаніямъ, должны быть разбойники, а вы съ Конуринымъ дрыхните.

— Да что ты! — испуганно проговорилъ Николай Ивановичъ.

— Не читаете вы ничего, оттого и не знаете. Бандиты-то гдѣ? Въ какомъ государствѣ? Ничего развѣ не слыхалъ про бандитовъ? Здѣсь-то первое разбойничье гнѣздо и есть.

— Слыхать-то слыхалъ и даже читалъ… Но неужели-же въ поѣздѣ?..

— У насъ въ поѣздахъ грабятъ, а не только что здѣсь. Вскочитъ въ купэ, табаку нюхательнаго въ глаза кинетъ, за горло схватитъ, деньги и часы вытащитъ — вотъ тебѣ и удовольствіе.

И Глафира Семеновна разсказала мужу о подозрительныхъ личностяхъ, которыхъ она уже видѣла на станціяхъ, разсказала какъ одинъ изъ нихъ черномазый съ красной ленточкой на шляпѣ видимо уже слѣдитъ за ними. Николай Ивановичъ встрепенулся и сталъ будить Конурина: