Страница 19 из 79
— Да какъ я скажу про кабалу, если я не знаю, какъ кабала по французски! Этому слову насъ въ пансіонѣ не учили.
— Ну, скажи какъ-нибудь иначе. Готелевъ, мусью, здѣсь много и ежели прибавка цѣнъ, то мы переѣдемъ въ другое заведеніе. Волензи, такъ волензи, а не волензи, такъ какъ хотите. Компрене?
— Чего ты бормочешь, вѣдь онъ все-равно не понимаетъ.
— Да вѣдь я по иностранному. Пене анкоръ — нонъ. Дежене и дине — тоже нонъ, сказалъ Николай Ивановичъ французу, сдѣлавъ отрицательный жестъ рукой и прибавилъ:- Пойметъ, коли захочетъ. Ну, а теперь ты ему по настоящему объясни.
— Да, ну его! Потѣшимъ ужъ его, позавтракаемъ у него сегодня за табельдотомъ. Къ тому-же это будетъ дешевле, чѣмъ въ ресторанѣ. Завтракъ здѣсь, онъ говоритъ, три франка.
— Тѣшить-то, подлецовъ, не хочется. Много-ли они насъ тѣшутъ! Мы имъ и “вивъ ля Франсъ” и все эдакое, а они вонъ не хотѣли даже второй чайникъ къ чаю подать. Срамъ. Въ стаканѣ чай завариваемъ. Это что, мусье? Не можете даже для русскихъ по два чайника подавать, кивнулъ Николай Ивановичъ на заваренный въ стаканѣ чай и прибавилъ: — А еще французско-русское объединеніе! Нѣтъ, уже ежели объединеніе, то обязаны и русскіе самовары для русскихъ заводить и корниловскіе фарфоровые чайники для заварки чая.
— Ну, такъ что-жъ ему сказать? — спрашивала Глафира Семеновна.
— Да ужъ чортъ съ нимъ! Позавтракаемъ сегодня у него. Покрайности здѣсь въ гостинницѣ ни на какую игорную вертушку не нарвешься. А то начнешь ресторанъ отыскивать и опять въ новый игорный вертепъ съ вертушками попадешь, — рѣшилъ Конуринъ.
Николай Ивановичъ не возражалъ.
— Вуй, вуй… Ну, деженонъ ожурдюи ше ву, — кивнула французу Глафира Семеновна.
Французъ поклонился и вышелъ.
XX
Позавтракавъ за табльдотомъ въ своей гостиннщѣ, супруги Ивановы и Конуринъ вышли на берегъ моря, чтобы отправиться на “Весенній праздникъ цвѣтовъ”. На бульварѣ Jetté Promenade, залитомъ ослѣпительнымъ солнцемъ, были толпы публики. Пестрѣли разноцвѣтные раскрытые зонтики. Толпы стремились по направленію къ Promenade des Anglais, гдѣ былъ назначенъ праздникъ и гдѣ были выстроены мѣста для публики. Почти каждый изъ публики имѣлъ у себя на груди по бутоньеркѣ съ розой, многіе несли съ собой громадные букеты изъ розъ. Всѣ были съ цвѣтами. Даже колясочки, въ которыхъ няньки везли дѣтей, и тѣ были убраны цвѣтами. Цвѣты были на сбруѣ лошадей у проѣзжавшихъ экипажей, на шляпахъ извощиковъ, даже на ошейникахъ комнатныхъ собаченокъ, сопровождавшихъ своихъ хозяевъ. Балконы домовъ, выходящихъ на берегъ моря, убранные гирляндами зелени, были переполнены публикой, пестрѣющей цвѣтными зонтиками и цвѣтами. Всѣ окна были открыты и въ нихъ виднѣлись головы публики и цвѣты. Продавцы и продавщицы цвѣтовъ встрѣчались на каждомъ шагу и предлагали свой товаръ.
— Надо и намъ купить себѣ по розочкѣ въ петличку, а то мы словно обсѣвки въ полѣ, сказалъ Конуринъ и тотчасъ пріобрѣлъ за полфранка три бутоньерки съ розами, одну изъ коихъ поднесъ Глафирѣ Семеновнѣ.
Но вотъ и Promenade des Anglais, вотъ и мѣста для зрителей, убранныя гирляндами зелени. Конуринъ и Ивановы предъявили свои билеты, сѣли на стулья и стали смотрѣть на дорогу, приготовленную для катающихся въ экипажахъ и декорированную выстроившимися въ рядъ солдатами національной гвардіи съ старыми пистонными ружьями у ноги, въ мѣдныхъ каскахъ съ конскими гривами, ниспадающими на спину. По дорогѣ сновали взадъ и впередъ съ корзинами цвѣтовъ сотни смуглыхъ оборванцевъ — мужчинъ, женщинъ и дѣтей, — выкрикивали свои товары и совали ихъ въ мѣста для публики.
— Un franc la corbeille! Cent bouquets pour un franc! — раздавались ихъ гортанные возгласы съ сильнымъ итальянскимъ акцентомъ.
— Господи! Сколько цвѣтовъ-то! покачалъ головой Конуринъ. — Не будетъ-ли ужъ и здѣсь какой-нибудь игры въ цвѣты, въ родѣ лошадокъ или поѣздовъ желѣзной дороги? Напередъ говорю — единаго франка не поставлю.
— Что вы, Иванъ Кондратьичъ… Какая-же можетъ быть тутъ игра! откликнулась Глафира Семеновна.
— И, матушка, здѣсь придумаютъ! Здѣсь специвалисты. Скажи мнѣ въ Петербургѣ, что можно проиграть триста французскихъ четвертаковъ въ дѣтскую вертушку съ лошадками и поѣздами — ни въ жизнь не повѣрилъ-бы, а вотъ они проиграны у меня.
Но вотъ раздался пушечный выстрѣлъ и послышалась музыка. На дорогѣ началась процессія праздника. Впереди шелъ оркестръ музыки горныхъ стрѣлковъ въ синихъ мундирныхъ пиджакахъ, въ синихъ фуражкахъ съ широкими днами безъ околышковъ и козырьковъ; далѣе несли разноцвѣтныя знамена, развѣвающіяся хоругви, проѣхала колесница, нагруженная и убранная цвѣтами отъ сбруи лошадей до колесъ, и, наконецъ, показались экипажи съ катающимися и также нагруженные корзинами цвѣтовъ. Нѣкоторые изъ катающихся были въ бѣлыхъ костюмахъ Пьеро, нѣкоторые — одѣтые маркизами начала прошлаго столѣтія, въ напудренныхъ парикахъ. Попадались ѣдущія женщины въ бѣлыхъ, красныхъ и черныхъ домино и въ полумаскахъ. Лишь только показались экипажи, какъ изъ мѣстовъ посыпался въ нихъ цѣлый градъ цвѣтовъ. Изъ экипажей отвѣчали цвѣтами-же. Цвѣты носились въ воздухѣ, падали въ экипажи, на мѣдныя каски стоявшихъ для парада солдатъ, на дорогу. Солдаты подхватывали ихъ и въ свою очередь швыряли въ публику, сидѣвшую въ мѣстахъ и въ катающихся. Цвѣты, упавшіе на дорогу, мальчишки собирали въ корзины и тутъ-же снова продавали ихъ желающимъ. Все оживилось, все закопошилось, все перекидывалось цвѣтами. Происходила битва цвѣтами.
Увлеклись общимъ оживленіемъ Ивановы и Конуринъ и стали отбрасываться попадающими къ нимъ цвѣтами. Но вотъ въ Конурина кто-то попалъ довольно объемистымъ букетомъ и сшибъ съ него шляпу.
— Ахъ, гвоздь вамъ въ глотку! Шляпу сшибать начали! Стой-же, погоди! воскликнулъ онъ, поднимая шляпу и нахлобучивая ее. — Погоди! Самъ удружу! Надо купить цвѣтовъ корзиночку, да какихъ-нибудь поздоровѣе, въ родѣ метелъ. — Эй, гарсонъ! Или тебя? Цвѣточникъ! Сюда! Или вотъ ты чумазая гарсонша! суетился онъ, подзывая къ себѣ продавцовъ цвѣтовъ. — Сколько за всю корзинку? На полъ-франка… Сыпь на полъ-франка… Давай и ты, мадамъ гарсонша, на полъ-четвертака. Твои цвѣты поокамелистѣе будутъ.
И купивъ себѣ цвѣтовъ, Конуринъ съ остервененіемъ началъ швырять ими въ катающихся, стараясь попасть въ самое лицо. Ивановы не отставали отъ него.
— Запаливай, Николай Ивановъ! Запаливай! Запаливай, да прямо въ морду! кричалъ Конуринъ. — Вонъ англичанинъ съ зеленымъ вуалемъ ѣдетъ. Катай ему въ нюхало. Это онъ, подлецъ, давеча шляпу съ меня сшибъ. Стой-же… Я тебѣ теперь, англійская образина, невѣсткѣ на отместку!..
И выбравъ увѣсистый букетъ изъ зимнихъ левкоевъ съ твердыми стеблями, Конуринъ швырнулъ имъ прямо въ лицо англичанина съ такой силой, что тотъ тотчасъ-же схватился руками за носъ.
— Ага! Почувствовалъ! А вотъ тебѣ и еще на закуску! Дошкуривай его, Николай Ивановъ, дошкуривай хорошенько! — продолжалъ кричать Конуринъ.
— Смотрите, Иванъ Кондратьичъ, вѣдь у англичанина-то кровь на лицѣ. Вѣдь вы ему въ кровь носъ расшибли, — замѣтила Глафира Семеновна.
— Ништо ему! Такъ и слѣдуетъ. Поѣдетъ еще разъ мимо, такъ я ему букетецъ въ родѣ вѣника приготовилъ. Такъ окамелкомъ въ дыхало и залѣплю, чтобъ зубаревыхъ дѣтей во рту не досчитался. Батюшки! Смотрите! Моя вчерашняя мамзель въ коляскѣ! Ахъ шкура! — воскликнулъ вдругъ Конуринъ и швырнулъ. въ нее увѣсистымъ букетомъ полевыхъ цвѣтовъ, прибавивъ:- Получай сайки съ квасомъ! Вчера пять франковъ на чай вымаклачила, а сегодня, вотъ тебѣ куричью слѣпоту въ ноздрю! Глафира Семеновна! Видите? Кажется, она?
— Вижу, вижу… Дѣйствительно, это ваша вчерашняя дама, которая васъ въ покатый билліардъ ставки ставить учила.
Француженка, получивъ отъ Конурина ударъ букетомъ въ грудь, улыбнулась и въ свою очередь пустила въ него цѣлую горсть маленькихъ букетиковъ. Конуринъ опять отвѣчалъ букетомъ.
— Англичанинъ! крикнулъ Николай Ивановичъ. — Англичанинъ обратно ѣдетъ. Иванъ Кондратьичъ, не зѣвай!