Наши за границей

Въ это время раздался звонокъ, а вслѣдъ за этимъ свистокъ паровоза, и поѣздъ тронулся. Французъ, казалось, только этого и ждалъ. Онъ подскочилъ къ высунувшейся головѣ Николая Ивановича и схватилъ ее за уши.

— Что? Ахъ, такъ ты такъ-то! — взревѣлъ Николай Ивановичъ и, высунувъ руку, сбилъ съ француза шляпу и схватилъ его въ свою очередь за волосы.

Французъ тоже взревѣлъ.

— Arretez! Arretez! — кричалъ онъ, требуя остановки поѣзда, но поѣздъ не останавливался, и французу пришлось пробѣжать нѣсколько шаговъ по платформѣ за вагономъ, пока онъ успѣлъ освободиться изъ рукъ Николая Ивановича.

Когда Николай Ивановичъ обернулся къ женѣ, поѣздъ ужъ катилъ на всѣхъ парахъ.

— Каковъ мерзавецъ-то. Драться задумалъ со мной! Ну, да вѣдь я не дуракъ! И я удружилъ ему. До новыхъ вѣниковъ не забудетъ! Вотъ мои трофеи, — проговорилъ Николай Ивановичъ и показалъ женѣ клокъ волосъ француза, который онъ держалъ въ кулакѣ.

LXXXI

Пассажировъ. выѣхавшихъ изъ Женевы, было немного, да и тѣ размѣстились главнымъ образомъ въ вагонахъ третьяго класса, второй-же классъ почти совсѣмъ пустовалъ, такъ что супруги ѣхали одни въ купэ. Первое время Глафира Семеновна все еще продолжала дуться, сидѣла отвернувшись отъ мужа и совсѣмъ не отвѣчала на его слова, которыми тотъ такъ и сыпалъ, но когда онъ, раскрывъ ладонь, сталъ собирать волосы, вырванные изъ головы комми-вояжера, сдѣалъ изъ нихъ маленькую прядь и завернулъ въ клочекъ бумаги, она не выдержала и улыбнулась.

— Трофеи… хочу спрятать, — отвѣчалъ Николай Ивановичъ на ея улыбку.

— Охота! Куда тебѣ эту дрянь? — поморщилась Глафира Семеновна.

— Въ воспоминаніе о богоспасаемомъ градѣ Женевѣ. Пріѣду домой и буду показывать, какъ я расправился съ нахаломъ. Побѣда… Жаль только, что французъ попался, a не нѣмецъ. Будь это нѣмецкіе волосы, такъ даже въ брелокъ отдалъ-бы вдѣлать и носилъ-бы его на часовой цѣпочкѣ.

— Да это, кажется, былъ и не французъ, a жидъ.

— То-то я думаю, что французскій жидъ. Нахальство-то ужъ очень велико.

— Теперь и я скажу, что нахалъ. Вообрази, вѣдь онъ написалъ мнѣ любовное письмо и просилъ свиданія со мной.

— Да что ты! Ахъ, мерзавецъ! Вотъ видишь, видишь… Чувствовало мое сердце! Гдѣ-же это письмо?

— Разумѣется, я его сейчасъ-же разорвала, a то-бы ты чортъ знаетъ, что надѣлалъ изъ ревности.

— О! Да я-бы изъ него дровъ и лучинъ нащепалъ!

— И тебя-бы арестовали, и мы-бы изъ Женевы не выѣхали. Вотъ, во избѣжаніе скандала-то, я и разорвала. На раздушенной розовой бумажкѣ письмо.

— Ахъ, подлецъ, подлецъ! Когда-же это письмо онъ успѣлъ тебѣ передать? — допытывался Николай Ивановичъ.

— Онъ не самъ передалъ, а мнѣ передала письмо дѣвушка изъ нашей гостинницы.

— Это послѣ исторіи съ розой или раньше?

— Послѣ. Письмо мнѣ передала дѣвушка, когда мы вернулись изъ ресторана въ гостинницу, но, должно быть, оно было оставлено дѣвушкѣ раньше. Ты вышелъ изъ номера, a дѣвушка мнѣ тайкомъ и передала. Бумажка розовая, атласная, конвертикъ съ розой и бабочкой.

— Да что ты меня словно дразнишь! — опять вспылилъ Николай Ивановичъ. — Расхваливаешь бумажку, конвертикъ…

— Не поддразниваю, a просто разсказываю тебѣ.

— Тебѣ не обидно, тебѣ не противно, что онъ чортъ знаетъ за какую путанную бабенку тебя принялъ?

— Да что-жъ обижаться на дурака! — спокойно отвѣчала Глафира Семеновна.

— Нахалъ! Мерзавецъ! Подлецъ! Нѣтъ, ужъ я теперь его волосы непремѣнно вставлю въ брелокъ и буду носить въ воспоминаніе побѣды.

Николай Ивановичъ свернулъ бумажку съ волосами комми-вояжера и спряталъ ее въ кошелекъ.

— A все ты своими улыбками ему поводъ подала, «Мусье, мусье… мерси, мерси»… Вотъ тебѣ и мерси. Ты особенно какія-то пронзительныя улыбки передъ нимъ дѣлала, когда мы ѣхали изъ Парижа въ Женеву, — вотъ онъ и возмечталъ. Два раза за руку его взяла; чортъ знаетъ кто, a ты ему руку подаешь!

— Да вѣдь нужно было поблагодарить его за любезность. Ты, я думаю, видалъ, какъ онъ распинался передъ нами въ вагонѣ. Ужинъ намъ схлопоталъ, конфектами насъ угощалъ. A ужъ какъ онъ образцы кружевъ мнѣ дешево продалъ, такъ это просто удивительно!

— Молчи, пожалуйста, не расхваливай мерзавца!

Произошла пауза. Николай Ивановичъ злился и усиленно затягивался папироской.

— Тебѣ-то больно отъ него попало! — начала опять Глафира Семеновна.

— Ну, что за больно! Онъ только схватилъ меня за голову.

— Нѣтъ, за уши. Вонъ уши-то и посейчасъ y тебя красны.

— Да что ты словно радуешься! — возвысилъ голосъ Николай Ивановичъ. — Конечно-же, ему вдесятеро больше отъ меня досталось, и доказательствомъ вотъ этотъ клокъ волосъ, — хлопнулъ онъ себя по карману. — У меня трофей, a у него ничего.

— Ты знаешь, вѣдь онъ тебя на дуэль вызывалъ, — продолжала Глафира Семеновна.

— Да что ты врешь! Когда?

— А когда подошелъ къ окну вагона. Ты вѣдь по-французски не понимаешь, а я-то поняла Изъ-за этого онъ тебѣ и карточку свою визитную совалъ.

— Скотина! Задалъ-бы я ему дуэль. Пополамъ-бы его перервалъ, ежели-бы не сидѣлъ въ вагонѣ. Туда-же, дуэль, жидконогая кочерга эдакая!

— Да онъ и звалъ тебя выйти изъ вагона, а когда ты не вышелъ, то онъ схватилъ тебя за уши, намѣреваясь побить, что-ли.

— Да не хваталъ онъ меня за уши!

— Ну, не хваталъ, не хваталъ.

— Конечно-же, не хваталъ. Что я не чувствовалъ, что-ли! — отпирался Николай Ивановичъ.

Глафира Семеновна посмотрѣла на мужа и улыбнулась.

— Да что ты подсмѣиваешься-то надо мной! — крикнулъ тотъ, раздражаясь.

— Просто мнѣ забавно, что такое приключеніе съ нами въ дорогѣ стряслось. Точь-въ-точь, какъ во французскомъ романѣ. Я даже читала что-то подобное, — отвѣчала Глафира Семеновна. — Конечно только тамъ драки не было и никто ни у кого не вырывалъ клока волосъ, а все обошлось по благородному, — прибавила она — Какой-то графъ влюбился въ замужнюю маркизу…

— Сочиняй, сочиняй! Эта маркиза-то ты, что-ли?

— Да вотъ въ родѣ насъ. Только это было не въ вагонѣ, а на станціи желѣзной дороги. Маркизъ съ маркизой сидѣли на станціи и отправлялись въ Ниццу. Вдругъ входитъ графъ и прямо подаетъ карточку: «Рю Лафаетъ, нумеръ такой-то»… Затѣмъ объясненіе: «Двоимъ намъ нѣтъ мѣста на земномъ шарѣ… Или я, или вы… Присылайте секундантовъ»… И вотъ они ѣдутъ въ Италію, и тамъ, среди лимонной рощи…

— Молчи, молчи! Вздоръ городишь! — перебилъ жену Николай Ивановичъ.

— Но тамъ маркиза была влюблена въ графа. Маркизъ былъ старикъ… — не унималась Глафира Семеновна.

— Довольно, тебѣ говорятъ!

— А ну тебя! Ни о чемъ путномъ говорить съ тобой нельзя.

— Не люблю я слушать твоихъ романовъ. Вѣдь это все вздоръ, чепуха…

— Такъ о чемъ-же говорить-то?

— А вотъ хоть о томъ, что въ этомъ ресторанѣ въ Женевѣ, въ которомъ мы обѣдали, за водку меня просто ограбили. Знаешь, по скольку съ меня взяли за рюмку русской очищенной водки? По два франка, то-есть по восьми гривенъ на наши деньги, ежели считать по курсу. Пять маленькихъ рюмокъ я выпилъ и заплатилъ десять франковъ, четыре рубля. Ахъ! грабители, грабители! За простую русскую водкѵ! Глаша, слышишь?

— Да не желаю я объ водкѣ разговаривать! Ты объ романахъ не желаешь, а я объ водкѣ — вотъ тебѣ и весь сказъ.

Водворилась пауза. Николай Ивановичъ прижался въ уголъ дивана и сталъ похрапывать.

Поѣздъ мчался по направленію къ Берну среди живописныхъ горъ, усѣянныхъ по склонамъ виноградниками. Надвигались сумерки. Темнѣло.

LXXXII

Швейцарскія желѣзныя дороги изобилуютъ станціями. Поѣздъ бѣжалъ съ необыкновенной быстротой, но то и дѣло, почти каждыя десять минутъ, останавливался на какой-нибудь станціи на одну минуту, быстро выпускалъ и забиралъ пассажировъ и снова мчался. Второй классъ такъ и не наполнялся пассажирами — всѣ ограничивались третьимъ классомъ, и супруги сидѣли въ купэ второго класса попрежнему одни. Николай Ивановичъ спалъ крѣпкимъ сномъ и раскатисто храпѣлъ. Глафирѣ Семеновнѣ не спалось. На каждой станціи она отворяла окно и наблюдала выходящую изъ поѣзда и входящую публику, продавцовъ и продавщицъ, снующихъ по платформѣ и предлагающихъ публикѣ пиво въ стаканахъ, сандвичи, груши, яблоки, виноградъ, букетики цвѣтовъ, плетеныя корзиночки, мелкія стеклянныя издѣлія, фотографіи швейцарскихъ видовъ, конфекты, печенье и т. п. Сначала продавцы и снующая публика говорили только по-французски, потомъ къ французскому языку сталъ примѣшиваться нѣмецкій языкъ и наконецъ вдругъ французскій языкъ исчезъ совершенно и воцарился одинъ нѣмецкій. Началась нѣмецкая Швейцарія. Глафира Семеновна, замѣтивъ измѣненіе языка при покупкѣ съѣстныхъ предметовъ, начала будить мужа.