Баженов

Баженов зарисовывал здания в своей тетради, по ночам строил из лучинок и пробок модели храмов и дворцов, чувствуя ритм колонн и паузы порталов, как цезуры и стопы звучных латинских стихов…

Зодчий…

Это звание казалось Баженову самым прекрасным в мире.

Улучив время, когда отец был трезв и благодушно настроен, Василий, смело глядя ему в глаза, сказал:

— Батюшка, определи меня в каменный приказ.

Так называлось тогда учреждение, руководившее городским строительством.

Иван Баженов хотел схватить указку, чтобы выбить дурь из головы сына, но, взглянув в ясные и печальные голубые глаза мальчика, отложил свое намерение.

Вскоре отец Баженова посетил одного прихожанина — каменных дел мастера — и попросил его совета. Тот указал ему, куда следует обратиться.

ПУТЬ В АРХИТЕКТУРУ

Слуга доложил князю.

— Ваше сиятельство, там дьячок до вашей милости, который раз приходит.

Ухтомский равнодушно спросил:

— Что за дьячок и что ему надобно?

— Из кремлевской придворной церкви Иван Федоров Баженов…

— Пусти его…

Кланяясь в дверях, в комнату вошел рослый чернобородый дьячок. Если бы не подрясник, его можно было принять за цыгана — до того он был смугл.

— Окажите ваше сиятельство, милость, определите отрока в команду вашего сиятельства.

Первую архитектурную школу в Москве основал архитектор князь Дмитрий Васильевич Ухтомский. Эта школа помещалась около Охотного ряда и в старых делах называлась «архитекторской командой».

Под «архитекторской командой» разумеется группа лиц, необходимых при постройке здания: архитекторы, их помощники (гезели), ученики каменного и квадраторного (высшая квалификация каменщика) дела, мастера и разного рода мастеровые.

В «архитекторской команде» Ухтомского, куда приняли Баженова, — ученики получали жалованье от 6 до 10 рублей в год «да муки по три четверика и крупы полтора четверика». Но жалованье не только ученикам, но и преподавателям платили неаккуратно и потому они «имели несносные нужды и перешли в самое нищенство».

Василий Баженов вскоре заметно выделился среди учеников команды. Он был на особом положении не только у своих товарищей, но и у преподавателей. Их изумляла непостижимая прилежность и трудолюбие юного ученика. Скромный и нелюдимый, он в то же время отличался необычайной смелостью воображения. Поражаясь зрелому мастерству рисунка и внутреннему чутью пропорций, гармонии, преподаватели предсказывали Василию:

— Ты великого духа мастером будешь.

Мальчик конфузился и недоумевал: за что такое поощрение, когда ему все так легко дается, рисунок ложился на бумагу так же просто, как поется в минуты раздумий песня.

Необходимо отметить, что не сохранилось почти никаких сведений о развитии архитектурного образования в России. Но по случайно уцелевшему донесению князя Ухтомского в сенат можно сделать общий для школы Ухтомского вывод. В донесении говорится: «Учеников Архитектуры Цывилис [гражданской архитектуры] определенных в команду достаточно, только надлежащих для их совершенства к их обучению казенных архитектурных книг не имеется, в чем состоит крайняя нужда».

Ухтомский требовал присылки следующих книг:

Витрувия «О препорции ординов с фигурами».

Палладия «О рассуждении ординов».

Серлия «О препорции ординов».

Бароция шесть книг.

Полусдекера три книги (Paulus Decker).

Девильера «О рассуждении ординов и укрепления фундамента».

Поции «О прошпиктиве».

Шторма «Лексикон науки архитектурной».

Этот подбор книг рисует Ухтомского, как провозвестника нового классического направления в русской архитектуре.

Из этой скромной библиотеки любимым автором Баженова стал Витрувий.

В «архитекторской команде» Баженов пробыл четыре года.

Ухтомский был довольно культурным по тому времени человеком и умел ценить таланты. Он понимал, что зрелым мастером, каким бы талантом ни обладать, нельзя стать без общего образования.

Ухтомский обратил внимание на отличные способности Баженова и записал его (1755 г.) для изучения иностранных языков в учреждавшийся тогда Московский университет.

26 апреля 1755 года, в присутствии знати, иностранцев, купцов, состоялось торжественное открытие первой в России гимназии при Московском университете.

На открытии читался манифест…

«Как всякое добро происходит от просвещенного разума, а напротив того зло искореняется, то следовательно нужда необходима о том стараться, чтобы способом пристойных наук, возрастало в пространстве нашей империи всякое полезное знание, чему подражая для общей отечеству славы сенат наш, и признав за весьма полезное к общенародному благополучию всеподданнейше нам доносил, что действительный наш камергер и кавалер Шувалов по данном в сенат донесением, с приложением проекта двух гимназий… одну для дворян, другую для разночинцев, кроме крепостных людей»…

После торжества открытия была устроена иллюминация, которая изображала Парнас с Минервой, ставящей обелиск во славу Елизаветы.

Меценатствующий царедворец Шувалов был назначен куратором университета. Часть преподавателей приглашена из Германии.

Университет помещался в старинном здании, где при Петре была остерия (кабак), а позже аптека, у Вознесенских ворот в Китай-городе. Помещения гимназистов были разграничены: дворяне жили отдельно от разночинцев и пользовались иным уходом и содержанием. Первый выпуск дал много имен, отмеченных русской историей.

Соучениками Баженова были И. П. Тургенев, М. Н. Муравьев, Д. Н. Фонвизин, Н. И. Новиков, Г. А. Потемкин (двух последних — будущего вождя масонов и влиятельного фаворита Екатерины — выгнали за неспособность), П. В. Лопухин и другие.

Фонвизин, вспоминая годы учения, рассказывает: «Учились мы весьма беспорядочно. Ибо, с одной стороны тому были причиной ребяческая леность, а с другой — нерадение и пьянство учителей. Арифметический наш учитель пил смертную чашу; латинского языка учитель был пример злонравия, пьянства и всех подлых пороков»…

Средства, отпущенные на содержание университета, оказались через год разворованными. Шувалов не без грусти отмечал в своих письмах: «Не токмо разночинцы, но и благородные ученики великую нужду терпят в платье, обуви и пище».

Баженов с яростью учил латынь, французский язык и зачитывался немногочисленными в библиотеке книгами по истории, искусству, опережая всех учеников по рисованию и общему художественному развитию. Едва ли не беднее всех был Баженов, но держался гордо и независимо. За насмешки над собой или навещавшим его отцом-дьячком жестоко колотил своих товарищей.

Посещение церквей с их прекрасной древней живописью, с поющим в полумгле хором из крепостных, гимназическое воспитание с увлечением «митологией» уводили Баженова из реального мира в смутную область экзальтированной мечтательности. Впрочем, внешняя жизнь была так безобразна, что ее не хотелось замечать. Мистическое, таинственно-религиозное настроение наблюдалось заметнее всех у Новикова, Тургенева, Невзорова, Баженова (в будущем они встретятся на тайных собраниях московской масонской ложи).

Изучение богословия и церковное толкование мифологии безжалостно усиливали путаницу в голосах учеников.

Так шли гимназические годы Василия Баженова.

Подошло время выпускных экзаменов.

Фонвизин, учившийся вместе с Баженовым, рассказал об этом следующее:

«Накануне экзамена делалося приготовление; вот в чем оно состояло: учитель наш пришел в кафтане, на коем было пять пуговиц, а на камзоле четыре; удивленный сею странностью, спросил я учителя о причине.

— Пуговицы мои вам кажутся смешны, — говорил он, — но они суть стражи моей и вашей чести: ибо на кафтане значит пять склонений, а на камзоле четыре спряжения; и так, — продолжал он, ударяя по столу рукою, — извольте слушать все, что говорить стану. Когда станут спрашивать о каком-нибудь имени какого склонения, тогда примечайте, за которую пуговицу я возьмусь: если за вторую, то смело отвечайте: второго склонения. С спряжением поступайте, смотря на мои камзольные пуговицы, и никогда ошибки не сделаете.